Я раздумывала несколько месяцев, прежде чем принять решение, после того как рак, в итоге, забрал ее у меня. Все произошло так быстро, мама даже не сказала мне о диагнозе на первых порах, она думала у нее будет больше времени. Я к тому моменту уже уехала в колледж на Западное побережье: вливалась в напряженный график и старалась успеть совмещать занятия с работой на полставки. Мама не хотела портить мне учебу в колледже, поэтому молчала об этом во время наших телефонных разговоров, откладывая неизбежное так долго, как могла.

Но она не могла откладывать это вечно. К концу моего первого курса мне позвонила наша соседка и сказала, что мама упала в обморок в продуктовом магазине, что она уже была слишком слаба, чтобы продолжать самой заботиться о себе. Я была так растеряна и сбита с толку.

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Из-за рака, дорогая, – сказала она.

Я не могла вымолвить ни слова.

– Она больна?

В тот же день ближайшим рейсом я вернулась в Окленд, но рак уже слишком сильно распространился, чтобы поддаваться лечению.

«Доктора ничего не могут поделать, – сказала мама, выглядя бледной и слабой, лежа на диване. – Ты ничего не можешь сделать».

Но она ошибалась. Я могла быть с ней все время, что у нее осталось, чтобы она не прошла через все это в одиночестве. Я вернулась домой, отказавшись от лета в Италии. Я делала все от меня зависящее, чтобы заботиться о ее теле и поддерживать ее дух. Я возила ее на вершины Оклендских холмов, чтобы она могла насладиться видом из окна машины, когда была слишком слаба, чтобы ходить, и ездила с ней в архитектурные туры по городу. Я кормила ее на пирсе чаудером²⁷ из крупных морских моллюсков в хлебных чашах, пока мы слушали рык стай морских львов, подставляя лица солнечному теплу, в то время как по пальчикам наших ног гулял прохладный ветерок. Мы подолгу так сидели, просто наблюдая мир вокруг: его красоту, искусство – в ежедневном движении света на поверхности воды, птиц в полете, проявлений любви на лицах людей – все время, до самого конца.

Сейчас, глядя на океан, я знаю, что она где-то там, во всяком случае ее частичка, создает красоту, которой мы наслаждаемся каждый день.

– Я люблю тебя, мамочка, – шепчу я и посылаю вдаль воздушный поцелуй. Мне нравится представлять, что ее прах все еще кружится в прекрасных далеких далях.

Я почти слышу, как она отвечает, что тоже любит меня. Даже если это всего лишь проделки ветра, я все равно улыбаюсь.

– Это ты! – кричит позади меня мальчонка, вырывая меня из болезненных воспоминаний. Несколько детишек бегут рядом, смеются и кричат: «Не он!»

Я напоминаю себе, что сейчас надо оставить прошлое в покое; что сегодня прекрасный день, и я не могу позволить себе упустить из него ни одного мгновения. Поэтому я возвращаюсь внутрь, чтобы окунуться в великолепное искусство, заходя в каждый зал, словно в гости к старым друзьям: Мане²⁸ и Сезанн,²⁹ пестрые мазки и яркие насыщенные цвета, цветы и сказочные сцены в саду и, конечно же, сад скульптур. Я сажусь под скульптурами Родена, мастерски выражающими чувства: лица на них выглядят как настоящие. Ему удается вдохнуть чувства в свои творения: экспрессия, застывшая в камне, возможна только при предельной внимательности к деталям и мастерстве рук творца.

Я распаковываю свой пикник, который благодаря Сент-Клэру намного лучше моих обычных бутербродов. Остатки с ужина по-прежнему сочные и вкусные, и, трапезничая, я ловлю себя на том, что вновь думаю о Сент-Клэре. Было предусмотрительно с его стороны распорядиться, чтобы мне завернули эту еду на вынос, и это в точности его характеризует: всегда джентльмен, даже сегодня – написал сообщение, несмотря на свой напряженный образ жизни.

Я не могу представить, каково это руководить огромной успешной корпорацией, как делает он. Как человек может вообще справляться с таким напряженным графиком, как у него? Всегда в разъездах, вряд ли даже удается поспать в своей собственной постели, не имея возможности просто поваляться без дела в пижаме и посмотреть телевизор, или поужинать с девушкой, не будучи срочно вызванным на работу.

Я все еще чувствую его губы на своих.

Интересно, что он делает сейчас, думает ли обо мне. Наверно проводит какие-то финансовые сделки стоимостью в миллионы долларов, но я рада, что могу наслаждаться сейчас противоположным образом жизни: выходным с моим этюдником и вкусными дим-сам, ощущая солоноватый океанский бриз и глядя на панорамные виды на город в окружении творений искусства. Чего еще может желать девушка?

Я слизываю с пальцев капельки сливового соуса, достаю карандаши и вскоре я уже занята: делаю наброски теней и очертаний статуй, белокаменных колонн здания Почетного Легиона, знаменитого «золотого» моста над сияющим синим заливом. Реальный мир растворяется, и по крайней мере на мгновение я абсолютно умиротворена.

ГЛАВА 8

Приехав в понедельник утром в «Кэррингерс», я обнаруживаю припаркованные снаружи полицейские машины с мигающими красно-синими огнями. Огромные двери Аукционного дома открыты на ограничители, а по парадной лестнице снуют полицейские.

– Вы не можете войти, – произносит один из них, блокируя мне дорогу.

– Я здесь работаю! – протестую я, копошась в сумке и выуживая бейджик. Он недоверчиво его изучает, после чего отходит в сторону и позволяет мне пройти.

Внутри все выглядит еще более хаотично. Здесь еще по меньшей мере с десяток копов, говорящих в рацию, стоящих то там, то тут с официальным видом. Есть даже полицейская ищейка в виде вынюхивающей что-то немецкой овчарки.

Что, черт возьми, произошло?

Я вижу, как мимо проносится Челси с выражением паники на лице.

– Эй! – я ловлю ее за руку. – Что происходит?

– Ты разве не слышала? – моргает она. – Произошло ограбление, как они полагают, в ночь субботы.

– О, Боже мой, – ахаю я. – Что украли?

– «Суд Париса», – говорит она, в то время как мимо нас проходят два полицейских с коробками файлов в руках.

– Но как же охрана? – спрашиваю я сконфуженно. – Ведь это место как Форт-Нокс.

– Я знаю, ясно? – Челси наклоняется и шепчет: – Нет признаков взлома, на записях ничего подозрительного. Это ограбление – полная загадка.

– Полиция должна что-то знать.

– Они понятия не имеют, что случилось, – говорит она, оглядываясь по сторонам. – Допросили каждого, они где-то с час задавали мне вопросы. – Похоже, она вдруг осознает с кем общается: – Но они, вероятно, не станут заморачиваться с уборщиками, – добавляет она с самодовольной улыбкой. – Не похоже, чтобы ты что-то знала.

Нас прерывает Стэнфорд, кажется у него стресс.

– Челси, – говорит он. – Живо вернись наверх. Нужно разобраться с теми бумагами. Грэйс, все еще нужно закончить с архивом.

– Но… – Я указываю жестом на окружающих нас полицейских. Хотя все и шепчутся, но по колонному холлу и большим залам разносится эхо шагов и голосов. – Ты собираешься просто притвориться, что все эти парни не ведут тут расследование?

– Мы будем работать, пока можем, – говорит он, качая головой. – А теперь иди!

Я направляюсь вниз. Подвал также кишит полицейскими, и чтобы добраться до комнаты с гигантской картотекой, мне приходится протиснуться мимо четырех мужчин в разной униформе и каждому показать свой бейджик. К моему удивлению, Лидия тут: руководит потоком коробок с файлами, которые вносят и выносят полицейские и сотрудники «Кэррингерс». Я только собиралась спросить, нужна ли ей помощь, как в комнату входит высокий, сурового вида мужчина. На нем темные джинсы и накрахмаленная рубашка, и хотя он выглядит неофициально, явно находится при исполнении.

– Ник Леннокс, – говорит он Лидии, посветив каким-то бейджем. – Интерпол, специальный отдел.

Она не скрывает своего раздражения:

– Чем могу помочь?

Он откашливается и расставляет ноги пошире:

– Мне нужны все записи с ваших камер наблюдения за последний месяц, а также чертежи здания. Плюс список всех сотрудников и водителей доставки, а также всех прочих, кто контактировал с этим зданием в последние тридцать дней.