— Но ведь это почерк моего мужа!
На письме стоял почтовый штемпель Донкастера; оно было адресовано старому музыканту и содержало следующий текст:
«Прилагаю чек на один фунт. Прошу вас от половины восьмого вечера быть у дома мистера Стендертона и играть там „Мелодию в фа-миноре“ Рубинштейна. Убедитесь сперва, дома ли хозяин. Если его не окажется дома, то придите на следующий день в то же время и сыграйте ту же мелодию».
И это было все. Ни подписи, ни обратного адреса.
— Не понимаю, — проговорила смущенная Эдит. — Что бы это значило?
Скрипачка развела руками.
— Я сама хотела бы знать, что все это значит.
Эдит внимательно осмотрела конверт и почтовый штемпель. Он был помечен двадцать шестым мая.
— Двадцать шестое мая, — повторила она про себя. — Подождите минуточку, — сказала она и быстро направилась в спальню.
Там она дрожащими от волнения руками достала из ящика письменного столика дневник в красном переплете. В эту книжку она заносила все сколько-нибудь примечательные события своей жизни.
Она отыскала страницу, помеченную двадцать шестым мая, и увидела, что под этой датой значится две записи. Первая сообщала, что портниха отдала ей готовое платье, а вторая была следующего содержания:
«Гилберт Стендертон пришел в семь часов вечера и ужинал у нас. Был очень расстроен и чем-то озабочен. Ушел в десять часов».
Затем она снова взглянула на почтовый штемпель:
Значит, письмо было опущено в почтовый ящик на расстоянии ста восьмидесяти миль от Лондона и погашено почтовым штемпелем через полчаса после прихода Гилберта к ней домой!
Затем Эдит снова вернулась в столовую, пытаясь скрыть волнение от своей гостьи.
— Я хочу воздать должное вашему искусству, — сказала она и, достав из кошелька золотой, протянула его девушке.
— Ну что вы… — смутилась скрипачка.
— Нет, нет, возьмите, — настаивала Эдит. — Скажите, а мистер Стендертон никогда не заводил в вашем присутствии разговора об этом случае?
— Никогда, — ответила девушка. — Собственно говоря, я не видала его с той поры…
Несколько минут спустя Эдит попрощалась с юной скрипачкой.
«Что все это могло значить? — тщетно спрашивала себя Эдит, оставшись одна. — Какая тайна кроется за всем этим?»
Затем, перебирая в памяти некоторые детали того памятного вечера, она вспомнила, как сильно взволнован был тогда Гилберт, услышав мелодию, как дрожали его руки…
«Но если он лично написал старику-музыканту и сам заказал определенную мелодию, — продолжала размышлять Эдит, — то совершенно непонятно, что же тогда так напугало его…»
Она вспомнила также, что со времени своей женитьбы он не подходил к роялю, не посетил ни одного концерта, хотя до того времени не пропускал ни одного события музыкальной жизни Лондона.
Похоже было, что в тот памятный вечер исполнением «Мелодии в фа-миноре» закончился какой-то определенный период его жизни…
Как-то она предложила ему посетить концерт, на котором должен был присутствовать весь музыкальный Лондон.
— Не обижайся, пожалуйста, но, может, ты сходишь сама? — сказал он ей. — Я боюсь, что буду сегодня вечером занят делами.
И это сказал ей человек, неоднократно уверявший ее в том, что ради музыки он готов отказаться от всего!
Что все это могло значить?
Она чувствовала, как все сильнее и сильнее в ней загоралось желание проникнуть в его тайну. Какая существовала связь между этой мелодией и неожиданно происшедшими переменами в его образе жизни? Что заставляло его исчезать по вечерам? Ради чего отказался он от службы в министерстве иностранных дел?
Она была твердо убеждена в том, что между всем этим существовала какая-то связь, и решила во что бы то ни стало докопаться до истины. Инстинктивно она чувствовала, что спрашивать непосредственно Гилберта обо всем этом не имело никакого смысла. Он не принадлежал к числу людей открытых…
Она была его женой и чувствовала, что она в долгу перед ним. Она принесла ему несчастье, причинила боль, и она должна была теперь помочь ему. Но для этого нужны были деньги…
Она села за письменный стол, решив написать своей матери. Она готова принять предложенные маклером триста фунтов, она готова даже лично вступить в переговоры с Уоррелом, если матери не удастся договориться с ним…
В утренней газете она прочла объявление какого-то частного сыщика и сначала хотела обратиться к его помощи, но затем решила, что ее личные качества вполне достаточны для того, чтобы успешно справиться с работой платного детектива.
— Ты должна подыскать себе какое-нибудь занятие, — как-то сказал ей Гилберт.
Она улыбнулась при мысли о том, как был бы он удивлен, если бы узнал о том, какое она избрала для себя занятие…
Мэй Спрингс жила со своим дедушкой в маленьком, расположенном на одной из тихих улочек Хортона, домике. Большинство населения этой улочки состояло из скромных служителей искусства. Комнаты в их квартирке были обставлены с большим вкусом. Мебель была старой, но в этой старине была особая прелесть.
Старик Спрингс сидел в кресле у камина. Комната эта служила им одновременно и кухней, и столовой.
Мэй занималась рукоделием.
— Дитя мое, — с нежностью проговорил старик, — мне кажется, что тебе не следует сегодня еще раз выходить из дому.
— Почему, дедушка? — осведомилась Мэй.
— Быть может, я слишком эгоистичен, но мне не хотелось бы оставаться дома одному, — ответил старик. — Я ожидаю гостя.
— Гостя?
Гости были в доме Спрингсов редким явлением. Единственным гостем был сборщик квартирной платы, регулярно появлявшийся у них по понедельникам.
— Да, — заметил, колеблясь, старик, — мне кажется, что ты помнишь об этом господине. Ты его видела некоторое время назад…
— Это не мистер Стендертон?
— Нет, — и он покачал головой. — Это не Стендертон, — сказал он. — Неужели ты забыла о том приятном, славном господине, который помог тебе выбраться из давки на Эпсомских бегах?
— Я припоминаю, — сказала она.
— Его зовут Валлис, — продолжал старик. — Я случайно встретился с ним сегодня…
Старый Спрингс помолчал мгновение, а затем продолжал:
— Ты не думаешь, детка, что нам следовало бы обзавестись квартирантом?
— О, нет, — запротестовала девушка. — Не надо!
— Ты же знаешь, нам нелегко одним платить за квартиру, — заметил старик, покачав головой, — а этот господин Валлис — спокойный человек, который не станет мешать нам…
Девушка не согласилась с его доводами.
— Я предпочла бы, чтобы мы этого не делали, — сказала она — я уверена, что мы сможем и впредь зарабатывать себе на жизнь без того, чтобы сдавать одну из комнат. Да и я не думаю, чтобы на это согласилась миссис Гамедж…
Миссис Гамедж была пожилая соседка, появлявшаяся каждое утро для того, чтобы помочь по хозяйству.
Увидев на лице старика разочарование, Мэй подошла к нему и ласково положила ему руку на плечо.
— Не волнуйся, дедушка, — сказала она. — Если тебе угодно взять квартиранта, то мы возьмем его. Пожалуй, это будет даже к лучшему — у тебя будет человек, с которым ты сможешь общаться.
Дальнейшие рассуждения прервал стук в дверь.
— Это, очевидно, наш гость, — сказал дедушка, и Мэй направилась к двери.
— Разрешите войти? — спросил ее мужчина, стоявший в дверях. — Я хотел бы поговорить с вашим дедушкой по делу. Вы, очевидно, мисс Спрингс?
Она кивнула.
— Прошу вас, войдите, — сказала Мэй и провела его на кухню.
— Я не стану вас задерживать, — сказал мистер Валлис. — Дело в том, что я бы очень хотел найти для моего друга спокойную комнату. Он очень тихий и скромный квартирант, большую часть дня, а то и ночи, проводит вне дома…
Девушка улыбнулась.
— Он… — Валлис на мгновение запнулся, — по профессии шофер. Правда, он не хочет, чтобы об этом знали. Ранее он занимал более достойное положение и поэтому вынужден скрывать свою теперешнюю профессию.
