Плоды ошибочной политики Гринспена пожинает весь мир.

— А каковы наиболее значимые просчеты нашей политики?

— Возможно, ошибки имели место. Из-за того что цены на ресурсы были высокие, Россия получала большую выручку от экспорта. Казалось бы, существенную часть природной ренты следовало сосредоточить в публичном секторе. Есть два пути перераспределения ренты в экономике. Первый — делать это через бюджет, т. е. сначала собрать, а потом начать раздавать. И фактически такие шаги были предприняты: образовали Инвестфонд, создали госкорпорации, дали им денег. Второй — в разумных пределах снизить налоги.

В результате мы, конечно, получили бы укрепление рубля. Были опасения, что это вызовет конкурентное давление на российских производителей. Да, возможно, но конкурентное давление оборачивается конкурентной борьбой. Зато были бы дешевы технологии и можно было бы купить еще больше технологий. Сказать однозначно, что все бы получилось, никто не может — пока не попробуешь, ничего не получится.

— А когда, на Ваш взгляд, дискуссия по этому вопросу была наиболее острой?

— Наверное, в 2007 г. В 2005 и 2006 гг. еще шло накопление фонда, деньги были не такие большие.

К началу 2007 г. стало ясно, что это серьезная проблема, с деньгами надо что-то делать. И их стали тратить, наращивая расходы бюджета, передавая в госкорпорации и различные фонды.

— Барри Айкс, американский экономист, говорит: сбережения в России идут не в развитие, а в систему связей. Для безопасности бизнеса нужно создавать защищенность этого бизнеса. Насколько этот момент принципиально важен?

— Кто его знает, все проверяется практикой. В принципе, конечно, шанс все-таки не был использован. Кстати, кроме природной ренты был еще приток богатства через финансовые инвестиции в виде кредитов, займов. В 2007 г. чистый приток составил 80 млрд долл. Огромные деньги шли в страну, покупали недвижимость, предприятия и акции. В этой ситуации можно было снизить налоги, что, возможно, стимулировало бы быстрое технологическое развитие. Экономика была к этому готова.

— Давайте вернемся в 2009 г. Сейчас царят панические настроения. Какими, на Ваш взгляд, будут последствия кризиса для России?

— Первый шок, который пережили наши компании, был связан с резким сокращением спроса и выручки от экспорта. Те, кто на этом делал свой бизнес, были вынуждены резко сворачивать производство. В октябре снижение было кратным. Например, Олег Дерипаска говорил мне, что спрос на алюминий внутри страны в октябре уменьшился в четыре раза.

Так продолжалось до января, а в феврале наметился рост производства. Руководители компаний быстро поняли, что такой выручки, как раньше, уже не будет — значит, надо сокращать численность персонала, снижать уровень оплаты труда. И пошла следующая волна, это тоже был шок, но уже для людей, которых начали увольнять. Люди стали аккуратнее тратить, что привело к торможению роста спроса в первую очередь в таких отраслях, как строительство, торговля, сфера услуг. Этап приспособления к условиям, сложившимся в результате сокращения экспорта, сейчас заканчивается. Начинается второй этап: падают доходы, значит, будет сокращение потребления — надеюсь, в основном за счет сокращения импорта. Вот что происходит в реальной экономике. Теперь кредиты. Долговой навес существует, пусть и не очень большой, но рефинансировать долг невозможно.

Прекращение финансирования из-за рубежа — это второй шок после внешнеторгового. Банки либо договариваются, либо действуют через суд. Сейчас идет реструктуризация долгов: где-то имеет место вхождение в капитал, где-то — слияние. Это процесс продолжительный, и от его результатов будут зависеть сроки восстановления производства. На данном этапе важно обеспечить стабильность всех основных экономических параметров, и прежде всего курса рубля.

— А как Вы относитесь к идее о том, что инфляционное давление фактически ведет к торможению экономического роста?

— Это правильно.

— Какие меры может принять государство, чтобы сократить масштабы безработицы?

— Здесь есть два аспекта. Во-первых, придется тратить деньги.

В бюджете все время увеличиваются суммы на поддержку безработных, на переобучение. Второй аспект связан с тем, что в России государственные институты не очень хорошо приспособлены к решению подобных проблем. У нас всегда люди были сами по себе, а власть сама по себе, и это создает социальную напряженность. Сейчас многое зависит от органов власти на местах, они должны заниматься, что называется, ручной работой. Конечно, ни в Москве, ни в Питере, ни в Екатеринбурге, хоть это и большой индустриальный город, проблем не будет. Они будут в городах, где есть монопроизводство, где некуда деваться. Им нужно уделять максимум внимания.

— Можно ли принять какие-то жесткие меры, которые позволили бы прекратить утечку капитала из страны?

— Вы имеете в виду ограничение движения капитала? Это не даст результата. Борьба за капитал в мировой экономике будет очень острой, и в этой ситуации предпочтительней конкурировать не административными, а экономическими методами. Нужно создать предельно благоприятные условия для прямых инвестиций и, не стесняясь, об этом везде говорить.

Прямые инвестиции в Россию продолжают поступать и сегодня, но масштаб уже не тот.

— И какие у нас перспективы?

— Российская экономика опять станет конкурентоспособной с точки зрения стоимости труда. Очень многие отрасли будут весьма привлекательны.

— Вам неоднократно доводилось руководить большими коллективами. Назовите Ваши три принципа управления.

— Первое: абсолютно все сотрудники организации, сверху донизу, должны хорошо знать ее цели и принципы, на которых она работает. Руководителю следует уделять этому серьезное внимание. Второе — это, конечно, исполнительская дисциплина, понимаемая как нацеленность на результат. Пример дисциплинированности должно подавать руководство. Третье — это тщательный подбор людей, исходя из их профессиональной компетенции.

— С чем Вы связываете надежды на возрождение российской экономики?

— Надеюсь, что нам все-таки удастся найти некий баланс, свое место в мире. Вряд ли стоит говорить о мировом лидерстве, но играть значимую политическую роль Россия сможет.

Заместитель директора Института экономики ИМЭПИ РАН Сергей Николаевич Сильвестров, принимавший непосредственное участие в разработке Стратегии национальной безопасности Российской Федерации до 2020 г., в беседе с главным редактором «ЭС» Александром Агеевым комментирует ключевые моменты этого важнейшего документа.

— С чем была связана необходимость разработки новой версии доктрины национальной безопасности?

— За последнее десятилетие изменились внешние и внутренние условия, стало ясно: настало время определиться с долгосрочными интересами страны и принять политические документы, определяющие ее перспективы. Работа пошла в двух направлениях. Одно направление — это сценарная разработка концепции социально-экономического развития. Параллельно возник вопрос: каким образом обеспечить развитие, чтобы оно было гармоничным, устойчивым и осуществлялось при условиях, купирующих вероятные угрозы? Тем более что вследствие всепроникающей инерции деструктивных процессов 1990-х гг. эти угрозы не исчезли, более того — они множились, а некоторые приобрели опасные масштабы. Особенно это справедливо в отношении экономики. Она стала открытой, запредельно зависимой от внешних факторов и при этом структурно примитивной. Система, обеспечивающая защищенность человека, государства и общества, оказалась крайне ослабленной. Естественно, надо было пересмотреть эту систему и реконструировать под новые условия. Ранее принятые концептуальные документы по национальной безопасности отстали от требований времени, но сам факт их появления сыграл положительную роль, он свидетельствовал о том, что мы не собираемся отказываться от отстаивания собственных интересов. Правда, это был рамочный документ, в котором отсутствовало четкое определение понятия «национальные интересы», не имелось внятной системы стратегических приоритетов.