Казалось бы, есть выход, вернуться к тем или иным формам актуализации и с помощью этого сделать завтрашнего гражданина Запада другим. Развернуть такую духовную, политическую, культурную кампанию, которая превратит сегодняшний фарш во что-то совсем другое.

Но даже если это возможно (а не факт, что это возможно) – это ведь не только спасительно. Это еще и чревато. Потому что тот, кто поймет обсуждаемый нами мессидж сегодня (а это меньшинство), и тот, кто начнет понимать этот мессидж после массированных кампаний «дефаршизации» (а это должно быть уже большинство), поняв, обязательно предъявит счет. То есть скажет: «Вот вы говорите: «ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ!» Оно же не само собой ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ! Это не ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ – это вы ТАК СДЕЛАЛИ. А раз вы ТАК СДЕЛАЛИ, то вам придется и отвечать».

Уже не в первый раз мы, двигаясь по следу, возвращаемся фактически в одну и ту же – самую больную и узловую – точку обсуждаемой проблематики. Спасти Запад можно за счет глубоких трансформаций социума. Но эти трансформации задевают вопрос о власти. О господстве, если хотите. Интересы господства и интересы спасения того, над чем господствуешь, входят в противоречие. Это фундаментальное противоречие эпохи. И не первый раз в истории интересы господства диктуют господствующему классу разрушение объекта, по отношению к которому реализуется функция господства.

Такую форму господства, при которой господство над объектом покупается ценою разрушения объекта, я в других своих работах уже назвал «ликвидком». Если ликвидком существует и действует, то борьба с «ликвидационным господством» не может не сопровождать это существование и это действование. Важно, чтобы эта борьба не превращалась в борьбу с государством как таковым. При том, что ясно, кто и как этой борьбой воспользуется.

Важно также, чтобы эта борьба не подрывала некие цивилизационные основания.

И, наконец, важно, чтобы эта борьба была адекватной. В противном случае она станет вспомогательной частью деятельности самого ликвидкома.

Как выполнить эти условия? Прежде всего, крайне важно просто зафиксировать саму логику ликвидкома. А она такова.

Все начинается с неспособности к открытому обсуждению стратегической проблематики (например, вопроса о судьбе западной цивилизации).

Эта неспособность вытекает из «превращенного властного интереса». Ибо такое обсуждение противоречит фундаментальным интересам той элиты, которая хочет господствовать, но не может преодолеть западный системный стратегический кризис.

Скрывая эту неспособность (Фрейд бы сказал «вытесняя ее»), западная элита куда-то должна запрятать скелет больной проблематики. Это требует расширения «подковерных ниш», своеобразной территории непрозрачности.

Эскалация вызова приводит к эскалации неспособности. Эскалация неспособности приводит к эскалации вытеснения, то есть к расширению и углублению этой самой «территории непрозрачности».

Расширяя и углубляя эту территорию, западная элита наделяет все большими возможностями «обитателей непрозрачного». А то, что непрозрачность обильно заселена, не вызывает сомнения. Такое удобное место не может и не должно быть пустым. Оно и создано для того, чтобы быть заселенным. А во многом будет заселено даже помимо воли создателей.

Далее возникает ситуация самораскручивающейся спирали. Западная элита пытается преодолеть кризис в рамках «консенсуса данности». Она наращивает инерционную активность в этом направлении. А наращивая активность инерционным образом, она все больше редуцирует стратегию до клановой подковерной борьбы. Одновременно обостряя эту подковерную деятельность.

Итогом является некий «подковерный редукционизм». Почти вся политика вытесняется в сферу непрозрачного.

Такое вытеснение не может не сказаться на качестве открытой политики. Подковерный редукционизм окончательно выхолащивает «паблик» – в том числе все, что печатается в газетах, показывается по телевидению. В России (а Россия – часть Запада) видные политические колумнисты пишут: «Поскольку вся политическая борьба носит подковерный характер, то описать ее невозможно». Это первая строчка колонки. Вторая должна была бы звучать так: «И я подаю заявление об уходе». Но вместо этого пишется бессмысленная вообще (и окончательно постыдная после декларации, содержащейся в первой строке) политическая статья. Если кто-то считает, что это только специфика России, этот «кто-то» фундаментальным образом заблуждается.

Борьба с ликвидкомом начинается с протеста против «редукционизма». Вышеописанный «фарш» (продукт работы «двух социальных машин» – комфорта и страха) вообще не замечает этой прогрессирующей редукции. Он просто прогресирующе тупеет вместе с прогрессирующей редукцией (при том, что в воронку редукции втягиваются все новые и новые системы – не только СМИ, но и система публичных партийных и гражданских дискуссий, научных обсуждений, экспертиз и прочего).

Незаметность этого прогрессирующего отупения не отменяет его воздействия на общество. Именно так, почти незаметно для самих себя, и гибнут цивилизации. Конечно, если внутри них не возникает эффективного противодействия.

Противодействие возникает. Оно не может не возникать. Никакое общество нельзя низвести целиком до фарша. Всегда остаются группы (или отдельные особи), которые хотят понять, что именно происходит. Судьба этих групп и судьба нашей цивилизации суть синонимы. Но какова же эта судьба?

Ведь речь идет о группах и особях, отнюдь не всегда наделенных самым гибким и изощренным интеллектом. Стоит ли фыркать?

Живым любопытством и политической страстью, чувством правды и волей к «незасыпанию» могут обладать среднекультурные, среднеобразованные люди. А иногда и низкокультурные, низкообразованные. Наличие этого живого любопытства и политической страсти, этого чувства правды и воли к незасыпанию сегодня намного важнее культурного и образовательного уровня. Для меня любой, кто мыслит иначе, – просто бессильный сноб.

Несовпадение культурно-образовательного уровня и экзистенциальных характеристик существует в любом обществе. Но в России это наиболее болезненная проблема. Россия переживает социокультурный регресс. То есть вторичное одичание. Это не однонаправленный процесс. Но это мейнстрим в сегодняшней России, что необходимо учитывать. Соответственно, на нашей сцене появляется особый персонаж, обладающий страшными дефектами и одновременно исторической ценностью. Это, так сказать, «любопытствующий дикарь». Живость ума и страсть никак не сочетаются с разработанностью ментальных матриц.

Но живое чувство правды диагностирует полную бесплодность любого обращения к стандартным источникам удовлетворения своей поисковой страсти (или, как минимум, своего любопытства). Возникает особый, причем нарастающий, феномен, который я называю «исход из паблик». Люди хотят знать истинные пружины происходящего. Они не могут удовлетворяться все более беспомощными ответами на их вопросы, даваемые теми, кто обязан удовлетворять подобный запрос. Соответственно, запрос адресуется не к тем, кто «гонит» пиар вместо ответов, а куда-то еще. Куда?

Он адресуется, прежде всего, в Интернет. Потому что больше некуда. В каком-то смысле, Интернет и создан для такой адресации. Что он должен дать? Во-первых, аппарат понимания происходящего. И, во-вторых, фактуру.

За фактурой обращаются на сайты компромата (или сайты расследований). За аппаратами – на сайты, где обсуждают различные теории заговора (конспирологию то есть).

Так скудность нормативного описания (причины которой я уже разобрал) превращается в изобилие особого рода. Изобилие суррогатов. Тот, кто насыщается суррогатами, сам становится суррогатом. Исторически перспективный слой алчущих, получая отравленную пищу, превращается в паранаркоманов. Люди садятся на иглу. Но не на иглу наркотиков, а на иглу суррогатов понимания.

Что такое наркотик? Это суррогат чувства. Психика, неспособная жить полноценной эмоциональной жизнью, но неспособная и обходиться без этой жизни, – вот что такое психика обычного наркомана. Те, кто способен жить редуцированной до стандартов «фарша» эмоциональной жизнью, не нуждаются в наркотиках. Это нормальные граждане «общества двух машин».