- Когда я пришла к нему с этой просьбой прошлым летом, - засмеялась Анна своим цыганским смехом, поднимая бокал с "Смирновской", - он чуть не скакал от радости. Битых три часа пришлось ему рассказывать перед магнитофоном о событиях пятнадцатилетней давности. Но послушайте, - она решительно поднялась со своего глубокого, обитого нежным темным бархатом кресла, и Таня в страхе отвернулась, чтобы ее не заметили, - мне, пожалуй, здесь надоело. До ужина еще два часа, лимузин ждет. Поедем на улицу Кресент, там есть одно мое любимое местечко.

- Ах, Анна, Анна, - засмеялся Татаринов. - Давно ли ты была почти такой же скромной, как Таня? Как тебя испортили эти поездки на запад. Даже не представляю, как ты теперь вернешься в Москву после триумфа нашего кинофильма.

- Молчите, Алексей, - улыбнулся Поль, - Анна стала сентиментальной. Я прекрасно знаю место, о котором она говорит - то самое кафе, куда я привел ее четыре года назад, при первом знакомстве. Там началась наша любовь... и кончилась, как все земное. Смотри, шофер проклянет тебя - в этот час на улице Кресент может не оказаться места даже на платной стоянке. Официант, - крикнул он, - отнесите наш счет на фирму "Верлен и Рембо", и не забудьте добавить пятнадцать процентов чаевых.

Странная компания вышла из бара, и взволнованная Таня заказала себе тот же коктейль, что коварная кинозвезда. Странно. Водки в нем действительно не чувствовалась вовсе. Ощущался только горьковатый, освежающий вкус тоника, да неуловимый аромат пшеничных полей Западной Канады, дававших сырье для этой лучшей в мире водки, изготовленной по старинным русским рецептам и некогда подававшейся к царскому столу.

Жертвовать собой ради этой гадкой женщины? Нет, нет и еще раз нет, - пробормотала Таня. Какой смысл в этой жертве? Она заберет себе Ивана, искалечит ему жизнь, натешится им и бросит на произвол судьбы - его, такого доверчивого и беззащитного! А Верлен? Неужели он так увлечен ею, Таней, и готов оценить ее преданность и верность? Но ведь они принадлежат не ему. Он думает заслужить их своим богатством и щедростью... он уверен, что любую женщину можно купить... как, впрочем, и этот мерзкий, похожий на облезлого верблюда Татаринов, продающий свое перо тому, кто больше заплатит... Будут ли снимать фильм по этому злополучному сценарию, или он был написан лишь для того, чтобы неведомым способом помочь Анне разбить доверчивое сердце Ивана?

Голова у Тани слегка кружилась. Было ли это благородное опьянение от коктейля или сказывалось то, что в Москве уже стояла глубокая ночь? Я же не Шерлок Холмс, - шептала она самой себе, - я обыкновенная женщина. Внезапно ум ее совершенно прояснился. Сунув бармену двадцать долларов и по наивности не попросив сдачи, она решительным шагом направилась к администратору и на своем безупречном французском спросила номер комнаты Ивана Безуглова.

- К сожалению, мы не сообщаем номеров комнат, - улыбнулась администратор, - может быть, у вас в Париже по-другому? Но я могу соединить вас с ним по телефону.

Таня с волнением взяла вишнево-красную трубку.

- Алло? - спросил Иван по-английски.

- Это я, - сказала она срывающимся голосом. - Иван, ты хорошо устроился?

- О да, я очень благодарен Верлену. Ты убедилась, что это одна из лучших гостиниц в городе? Я даже успел сходить в бассейн. А ты? Куда ты подевалась? Я звонил тебе.

- У меня все хорошо, Иван. Ты можешь выполнить одну мою просьбу? Всего одну?

- Какую же? - в голосе его звучала непритворная радость.

- Иван, сейчас я поднимусь к тебе. Дай мне, пожалуйста, прочитать этот проклятый сценарий. Я думаю, что с ним все не так просто, как тебе кажется.

- Танечка, - голос Ивана дрожал, - когда я только что я звонил тебе в номер, я хотел сам отнести тебе эту книгу. Она жжет мне руки, и я нуждаюсь в твоей помощи.

С волнением листая злополучный сценарий, Таня начала понимать то извращенное удовольствие, которое извлекал из его сочинения пресыщенный эстет Татаринов.

Да! Эта гнусная рукопись была призвана смутить Ивана - ее Ивана! - и заставить его поддаться притязаниям Шахматовой. 

Как и следовало ожидать, главным героем оказался привлекательный и успешный, хотя и не слишком порядочный бизнесмен. Ничтожный Татаринов прилагал все свое скромное дарование литературного сноба к тому, чтобы описать жизнь, о которой он представления не имел, да и не мог иметь. И хотя его герой не сочинял поэм и мадригалов, как автор сценария, зато ассигновал порядочные средства не на помощь бедноте, а на процветание худосочных литературных журнальчиков. Описывая же деловую активность своего героя, Татаринов безбожно путался в простейших понятиях, не умея отличить подтвержденного аккредитива от безотзывного и не подозревая о разнице между трестом и товариществом на вере.

Героиня, появившаяся к третьей главе, была еще красивее, чем Шахматова, но, в отличие от своего прототипа, была беззащитной и робкой душой... и уже пятнадцать лет безутешно страдала по герою, некогда бросившему ее ради бизнеса. Тане хватило неполного часа, чтобы проглядеть всю рукопись - и тут изящный белый телефон на тонконогом столике издал мелодичный звонок.

Верлен, рассыпаясь в любезностях, приглашал их со Светланой на ужин.

Таня, вся полная  гнева и ревности, решила появиться в компании Татаринова и Шахматовой в полном блеске. И когда она спустилась в ресторан, бессовестный сценарист даже отвел глаза. О нет, эта высокая, длинноногая блондинка в льняном итальянском костюме песочного цвета, с аметистовым кольцом и аметистовым браслетом - которые, может быть, стоили в десять раз меньше, чем драгоценности Шахматовой, зато были куда элегантнее - меньше всего была похожа на белую мышку.

Это женщина с живой алой розой на левом плече была готова сражаться за свою любовь и за свое человеческое достоинство  и с лицемерным сценаристом, и с циничной актрисой, и даже с гостеприимным Верленом, который смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

Впрочем, спустившийся сразу вслед за ней Иван тоже, казалось, утратил свою обычную мягкость. Облаченный в свой лучший парижский костюм, в белоснежную рубашку и строгий синий галстук, он был решительным, чуть жестковатым, - словом, таким, каким она привыкла видеть его на деловых переговорах. Ничем не выдав удивления при виде Шахматовой, он  наградил сценариста пристальным взглядом, от которого тот даже несколько потерялся. И. наконец, Верлену он искренне и крепко пожал руку.

- Позвольте представить собравшихся, - засуетился Верлен, обеспокоенный тем, что Иван с Таней, не договариваясь, сели рядом друг с другом на мягких стульях, обитых серо-зеленой гобеленовой тканью, а он оказался на другом краю стола. - Иван Безуглов, звезда российского делового мира. Анна Шахматова, о которой можно ничего не рассказывать, - он усмехнулся, - Татьяна Алушкова, секретарь-референт фирмы нашего русского партнера...

Таню покоробило от этой неуклюжей грубости. Почему он представил прежде всего Ивана с Анной? И почему он с такой пренебрежительной ухмылкой говорил о ее работе?

- Госпожа Алушкова - практически второй человек в компании, - заметил Иван, и она взглянула на него с благодарностью.

- Так всегда у нас, бедных женщин, - лицемерно хихикнула Анна, - мы на почетных, но вторых местах... мы царствуем, но не правим...

- Не прибедняйся, Анна, - вступил Татаринов, - разве ты не играешь в нашем фильме главную роль?

- Да, но эта роль по определению женская, - отпарировала она, пытаясь казаться остроумной. В ее узких черных глазах Тане чудился холодный, злой блеск, как у пантеры, опасающейся упустить верную добычу. - Но ты еще не всех назвал, Верлен.

- Всего два года назад я мог бы представить нашего добрейшего Алексея как скромного сотрудника рекламного отдела фирмы "Верлен и Рембо", - сказал Поль. - Вот как поворачиваются людские судьбы.