Мысль почетная, мысль, выдающая принадлежность к думающей и дерзающей части человеческого рода, и посещающая автора этих строк с той же регулярностью, что и мысль разобрать свой архив. Увы, вероятность осуществления обеих исчезающе мала. Продать дело некому, оставить беспризорным - жалко и небезопасно. Архив основательно запущен. Желтеющие письма перемешаны со старыми черновиками, кое-кто из героев моих фотографий уже умер, иные забыли меня, третьи отошли в такую даль, что черты их лиц расплылись - будто смотришь сквозь слезы или сквозь гостиничное окно, залитое струями дождя.

Проводив ошарашенным взглядом Сюзанну, профессор сел во второе кресло и достал из чемоданчика пластиковую папку, бок которой был оттопырен каким-то предметом размером чуть меньше спичечного коробка.

- Как погода в Новой Мексике? - осведомился Хозяин.

- Дожди, - облегченно сказал визитер с куда более слабым, чем у Хозяина, славянским акцентом , - иногда я скучаю по зиме, которая у вас, кажется, длится...

- Десять, что ли, месяцев в году, если верить местной шутке. Ваш аванс, - он протянул гостю конверт с половиной полученных в Цюрихе бумажек.

- Вы, надеюсь, понимаете, - суетливо начал лысенький, протягивая ему пластиковую папку, - речь только о накладных расходах. Мне всегда казалось, что нынешний мир, как бы выразиться, трагически расколот, что долг всякого честного человека состоит в том, чтобы...

- Вовремя оплачивать счета. И ходить по воскресеньям в церковь. - Хозяин тонко улыбнулся. Вся его ненависть к гельсингфорсскому сероглазому сосредоточилась на этом идиоте. - Высокие мотивы меня не интересуют. Можете изложить их на следствии.

- Право, - профессор изумленно замотал головой, - я думал, что имею дело с основательными людьми... вам известно, как я рисковал? И вдруг, - он непроизвольно мотнул головой в сторону двери, - да еще ваши шутки...

- Не сердитесь, шеф, - Хозяин понял, что перегнул палку, - я сам рискую не меньше вашего. У вас в папке... - он протянул ему записку, тот поставил там какие-то птички. - А как насчет... - он протянул вторую записку.

- Минимум четыре месяца, - лысенький поморщился. - А то и дольше. В июле я буду на конференции на Зеленых Холмах, и, может быть, сумею привезти. Но это обойдется в несколько раз дороже.

- Сумму уточним, вот вам телефон. Там постоянно включен автоответчик. Из своей квартиры лучше не звонить...

Он с непонятной усталостью повторяет остальные пункты инструкции, стараясь не смотреть на профессора. Сквозь пленку дождя на оконном стекле по боковой улочке, ведущей в Верхний город, ковыляет сгорбленная Сюзанна - все, что осталось от вдумчивой девицы, приехавшей некогда в Отечество искать себя. Он придет домой, примет ванну. Она будет биться в истерике, а может быть, до утра не выйдет из своей спальни. Он будет страдать бессонницей по той же причине, что в Отечестве - от ожидания ночного стука в дверь. До миллиона еще далеко. Еще десятки встреч с лысенькими, с сероглазыми, с заведующими отделом сбыта, с таможенниками, которых его акцент будет заставлять с удвоенной придирчивостью просматривать казенные разрешения, справки, акты экспертиз. Десятки убедительных писем на бланках Ассоциации передовой технологии и не менее убедительных аккредитивов на бланках Королевского банка. Сюзанна уже исчезла из виду, профессор сунул конверт в карман твидового пиджака, давно не видавшего химчистки. Неужели и впрямь судьбы не перехитришь? Неужели по собственной воле силимся мы подобрать на ее неведомых инструментах одну и ту же мелодию? Усомнюсь насчет собственной воли. Я понимаю, любовь мы хотим сохранить, по-детски умоляя Бога если не услыхать шелест платья женщины с короткой стрижкой, то хотя бы получить от нее открытку с инициалами и каким-нибудь "ау, отзовись", пускай и без обратного адреса. А страх? Зачем он-то нужен? Выходит, не от своей воли мы зависим? А от чьей же?

Дверь за профессором (озадаченным, даже встревоженным беспокойной наглостью своего партнера) захлопывается, и при виде бурой папки на журнальном столике Хозяин вздрагивает точно так же, как много лет тому назад - увидав принесенную Сюзанной из посольства пачку номеров приложения к "Аркадскому Союзнику". Он перепрятывает папку под матрас, в стенной шкаф, в собственный чемодан, в пустой ящик комода. Он молчит и старается не шевелиться, когда в дверь стучит уборщица с рокочущим пылесосом. Во всем виноват Гость, думает он вдруг с озлоблением. Он артист жизни только в застольной болтовне, а я столько лет отдуваюсь, пока он, наконец, прослышав о больших деньгах, не решил явиться на готовенькое. Шести часов еще не было. Хозяин рванул к себе телефон и набрал номер фонда Достоевского.

Гость недоверчиво осмотрелся. В ореоле незнакомых, но восхитительных запахов уже подплывал из полутьмы ресторана благородный горбоносый официант, похожий на пианиста, уже здоровался он с Хозяином и ласковым полушепотом называл марки вин, и раскладывал на розоватой крахмальной скатерти серебряные вилки о двух зубьях и внушительные щипцы. И с огромной тарелки таращило насекомые глазки кирпично-красное доисторическое чудовище весом в добрых три фунта. Правая клешня его была заметно больше левой, тонкие ножки, казавшиеся перебитыми, беззащитно перепутаны. В аквариуме у входа в ресторан ползали, дожидаясь своей участи, такие же чудища, только темно-зеленого, подводного цвета.

- Как живой, - сказал Гость с детским удивлением.

- Их живыми и варят, - хохотнул Хозяин, - союз защиты животных даже устраивает демонстрации у ресторанов, чтобы их не сразу кидали в кипяток, а сначала держали на пару, хотя, по-моему, хрен редьки не слаще.

- Раков тоже бросают живыми в кипяток, - вспомнил Гость, не слишком успешно выковыривая кусок мяса из клешни.

- Ну их, твоих раков. Плебейство. Они мелкие и пахнут тиной. А Город - одно из немногих мест в мире, где этих красавцев может себе позволить практически любой. В Париже к ним, между прочим, даже с моими деньгами не подступишься.

- В пятидесятых годах их ели с пивом, - настаивал Гость, словно речь шла о чем-то существенно более серьезном, - и они были вкуснее твоих морских.

- Пиво тоже плебейство, - покачал головой Хозяин, - как ты еще наивен. Кстати, вино оценил? Ни в коем случае не покупай французских вин местного разлива. Вино должно быть разлито там, где его производят.

Гость неудачно сжал массивные щипцы, и левая клешня, с которой он возился, выскользнула и куда-то отлетела. Покраснев едва ли не больше, чем морской рак на его тарелке, он кое-как выудил из-под столика клешню и положил ее обратно.. Он не пил с самой гусевской гостиницы, и захмелел уже после второго бокала. Хозяин продолжал тараторить.

- Словоохотлив ты стал в своей Аркадии.

- Правда? - растерялся Хозяин. - Мне же приходится объяснять тебе всякие житейские штуки. Здесь же не другая страна, а другая планета, может быть, даже другая солнечная система. Какая-нибудь Бета Лебедя. Тут даже звезды другие.

- Те же самые, - вздохнул Гость, - просто ты слишком редко на них смотришь. Совсем те же самые. Только луна лежит немного на боку. Помнишь школьные уроки астрономии?

- Верно. Мы ведь и вправду южнее Столицы. Только какой здесь юг.

- Да. На юге должно пахнуть шашлыком на улице, даже если пасмурно и прохладно. Помнишь, как мы ездили с тобой на Кавказ? Жалко, что здесь этого нет.

- Здесь есть все. В Новом Амстердаме негры круглые сутки жарят на улицах мясо. Весь город пропитан этим запахом. И запахом сосисок, и соленых кренделей. Хочешь в Новый Амстердам? - Он достал бумажник, в который было насовано штук шесть разноцветных кредитных карточек. - Последний самолет еще не улетел. Ох, у тебя нет визы. Не беда, успеется. В Городе тоже вечный праздник, надо только увидеть его. И не смотри с такой ненавистью на свою тарелку. Даже генеральный секретарь утопической партии такого, вероятно, в жизни не едал.