Стоял ясный, морозный ноябрьский день. Белый пушистый снег застлал ровным ковром московские улицы. По первопутку весело поскрипывали полозья мчавшихся саней. Лица прохожих казались свежее, оживленнее обыкновенного. По Тверской улице, направляясь к булочной Филиппова, проходили офицер и дама. Дама была одета во все черное. Они хотели зайти уже в булочную, как услышали вдруг позади себя тонкий, жалобный, гнусавый детский голос.

— Подайте Христа ради! Барынька, миленькая, красавица, подайте копеечку… Барин, хороший, подайте на хлеб!.. Ради Христа… Два дня ничего не ела…

Этот заученный детский лепет то звучал назойливо, то прерывался, потом опять дребезжал, как надтреснутый колокольчик.

Дама в черном оглянулась и схватила вдруг офицера за руку.

— Смотри, смотри, Володечка!.. Смотри скорее!.. — задыхающимся шепотом проговорила она.

— Что, милая, смотреть? — удивился он и тоже оглянулся.

— Смотри… Девочка…

— Что ж такое? Маленькая, грязная нищенка…

— Володечка, посмотри: глаза, рот, нос!.. Ужасно похожа!.. — взволнованно продолжала молодая женщина.

— Нисколько не похожа. Тебе все это кажется, милая, уверяю тебя, — ответил офицер.

— Похожа… Особенно глаза…

— Что ты! Что ты! Решительно никакого сходства… Тебе это только кажется…

— Право, похожа, Володечка… Что-то есть родственное в лице…

Дама остановилась около маленькой нищенки, и стала осматривать ее с ног до головы, не сводя с неё глаз.

Девочка, заметив, что на нее обратили внимание, заныла еще визгливее прежнего:

— Миленькая, барынька, красавица, подайте Христа ради копеечку. Отец убит на войне… Мать без работы, больная лежит… Подайте несчастненькой, Христа ради!

— Пойдем, Маруся… Нельзя же в каждой нищенке видеть сходство, — настоятельно проговорил Офицер.

Дама, как будто вздрогнула, сделала несколько шагов, но потом опять остановились. Офицер взглянул на жену. Из её больших серых глаз неудержимо катились крупные слезы. Вся она вздрагивала от тяжелого, по-видимому, едва скрываемого горя.

— Ну, вот опять слезы! Успокойся, Марусенька… Смотри, на тебя обращают внимание… Успокойся же, голубка, — нежно шепнул офицер и взял молодую женщину под руку.

Она поспешно вытерла слезы и сказала, нагнувшись, нищенке:

— Девочка, подожди здесь. Я сейчас куплю тебе булок. Смотри, не уходи…

Дама быстро направилась к булочной. Офицер ничего не сказал и последовал за ней.

— Подайте, барин, миленький, красавец… Три дня не ела… Мать умерла… Отец на войне убит… Пожалейте сиротиночку… — снова заныла девочка, приставая к прохожим…

Народ то входил, то выходил из булочной, но почти никто не обращал на нищенку внимания.

Прошло довольно много времени, пока офицер и дама снова показались на тротуаре.

— Ах, Боже мой, где же она?! Где девочка? — воскликнула дама в черном. — Куда она могла уйти так скоро?!

— Вон, вон она! — как бы сама себе ответила она и улыбнулась счастливой, радостной улыбкой.

Девочка стояла на другой стороне улицы. Дама махнула ей рукой. Нищенка тотчас побежала к ней. Дама, не дождавшись, сама пошла ей навстречу, ласково протянув руки. Офицер остался стоять на панели.

— Посмотри, Володя, как она тряхнула головой… Точь в точь, как Кирочка… Правда, похожа? — крикнула дама с полдороги, обернувшись.

Офицер пожал плечами и отрицательно качнул головой.

Между тем молодая женщина взяла за руку нищенку и повела ее за собою, тревожно и пристально всматриваясь ей в глаза.

— Отчего ты убежала, девочка?

— Я городового испугалась…

— Бедняжка!.. Тебе бы надо учиться где-нибудь в приюте, а не бегать по улице в морозные дни… Вот возьми булку… Есть хочешь?

— Хочу…

— Пойдем сюда, в переулок, там ты и поешь…

Молодая женщина кивнула мужу и пошла с девочкой в переулок.

Офицер снова пожал плечами и нехотя последовал за женой и маленькой нищенкой. Во всей его фигуре выражалось недовольство.

Дама завела нищенку под ворота дома, посадила ее на тумбу и нежно проговорила:

— Ну, теперь поешь, крошка… Не торопись…

Девочка была голодна и с жадностью принялась за свежую, еще теплую булку.

Девочка имела вид самой обыкновенной уличной попрошайки. Одета она была в выцветшую юбку, в старую и рваную черную кофту и большие стоптанные сапоги. Один чулок у неё спадал, и девочка поминутно нагибалась, чтобы поправлять его. На голове у неё был красный вязаный, весь в дырьях, шарф. Из-под этого шарфа выглядывало миловидное детское личико. Черные глазки были болезненны и грустны; нос грязный, около глаз и рта болячки; на лбу — большой, плохо залеченный шрам. Волосы черные, курчавые, всклокоченные.

Пока девочка ела булку, молодая женщина порывисто и тревожно говорила офицеру:

— Что ты ни говори, Володечка, а она ужасно похожа… И глаза, и склад рта… И в походке, и в манере что-то поразительно похожее… Неужели ты не находишь?!.

Офицер как будто боялся огорчить жену и ответил уклончиво:

— Что-то, конечно, есть… Немножко… как в каждом ребенке… Но мне кажется, Маруся, больше все это в твоем воображении.

— Где ты живешь, девочка? — расспрашивала между тем нищенку молодая дама.

— Там… — ответила нищенка.

— Где там?

— Не знаю…

— Улицы не знаешь… Бедное дитя! А показать можешь?

— Могу… Только это далеко отсюда.

Молодая женщина обратила к офицеру умоляющее лицо и проговорила горячо:

— Володечка, я ее провожу… Я куплю ей дорогой какую-нибудь игрушку… Теплые сапожки и чулки … Можно?!

— Ах, Маруся! Неужели же гоняться за каждой нищенкой… Ведь я время даром теряю…

— Прости, Володечка… Ты иди домой… А я скоро вернусь. Я не могу. Я провожу эту девочку и узнаю…

Офицер укоризненно покачал головой и сказал:

— Тогда уж и я пойду. Не могу же я пустить тебя одну на окраину Москвы, Бог знает, в какую трущобу…

Молодая женщина едва сдерживала рыдания и, прижав руки к груди, продолжала оглядывать скорбными глазами нищенку.

— Не волнуйся, моя милая, дорогая… Не волнуйся, — нежно проговорил офицер. — Ну, если хочешь, то пойдем за ней… Узнаем все… И ты успокоишь свое бедное больное сердце.

Молодая женщина вздохнула глубоко и тяжело:

— Да, да, эти ужасные воспоминания… Всегда, всегда стоят они передо мною, как страшный кошмар… — заговорила она тихо, как будто в забытье. — Боже мой, все думается одно и то же… Все представляется мучительно прошлое. — Где-то она?! Что с ней?!.

Нищенка перестала жевать и смотрела с удивлением на молодую даму, которая то плакала, то обещала купить ей игрушек, сапожки, то говорила о чем-то странном, то опять плакала.

— Успокойся, Марусечка… — повторял нежно офицер. — Смотри, маленькая нищенка совсем посинела, дрожит и все вытирает свой красный носишко рукой. Пойдем за ней скорее…

— Да, да… Пойдемте… Я куплю девочки сапожки, чулки, игрушек… Скоро Рождество… Праздник детский. В память Кирочки побалуем ее…

Они втроем двинулись по переулку.

— Девочка, иди вперед и показывай нам дорогу туда, где ты живешь… — сказал офицер.

Маленькая нищенка, ежась от холода и подпрыгивая, побежала вперед… За ней пошли офицер и его жена. Девочка поминутно оглядывалась.

— Девочка, у тебя есть родители? — спросил офицер.

— Есть… — отвечала нищенка.

— А как же ты говорила нам, что у тебя отец на войне убит?.. — спросил офицер, нагнувшись к девочке.

— Убит… — повторила уверенно девочка.

— А теперь ты говоришь, что у тебя есть родители?