Своим леденящим душу описанием сужения сознания рассказ вызывает в воображении читателя образ диафрагмы фотоаппарата, отверстие которой максимально сужается при фокусирозании изображения на мелких деталях. Аналогичным образом, в ситуации самоубийства резко сужается диафрагма сознания, и оно концентрируется на одной-единственной цели бегства, исключая из своего поля все остальное содержание — родителей, супруга или детей. В тот момент эти близкие люди не забыты; они просто не вмещаются в узкий фокус суицидальной линзы — они вдруг оказываются за пределами кадра.
А. Альварес, английский писатель и критик, неудачно пытавшийся покончить с собой, описал свои переживания в замечательной книге о суициде «Жестокий Бог». Он так повествует об этом «закрытом мире самоубийцы»:
Как только человек принимает решение уйти из жизни, он оказывается в изолированном, замкнутом, непроницаемом, но совершенно убедительном мире, в котором одна деталь подходит, соответствует другой, и каждое происходящее событие подкрепляет принятое решение. Каждая из таких смертей обладает своей собственной внутренней логикой и неповторимым отчаянием.
Другой писатель, Борис Пастернак, тоже описал суицидальное сужение, касаясь судеб некоторых молодых русских поэтов, преследовавшихся сталинским режимом:
Приходя к мысли о самоубийстве, ставят крест на себе, отворачиваются от прошлого, объявляют себя банкротами, а свои воспоминания недействительными. Эти воспоминания уже не могут дотянуться до человека, спасти и поддержать его. Непрерывность внутреннего существования нарушена, личность кончилась. Может быть, в заключение убивают себя не из верности принятому решению, а из нестерпимости этой тоски, неведомо кому принадлежащей, этого страдания в отсутствие страдающего, не заполненного продолжающейся жизнью ожидания.
Из изложенного с полной очевидностью вытекает одна из первоочередных задач любого добровольного помощника или психотерапевта: «раскрыть ставни», впустив немного света, и хоть в какой-то мере расширить перспективу, помогая человеку увидеть ситуацию под новым углом зрения. Терапевту следует мягко выразить несогласие с предвзятой обращенностью к смерти человека, склонного к самоубийству. Мышление такого человека сужено, часто сведено к дихотомии, включающей только два варианта выбора поведения: да или нет; жизнь такая, как я хочу — или смерть; величие — или прах; будет по-моему — или вообще никак. Следом возникает отчаяние, порожденное ограниченным видением только двух альтернатив, а не трех или большего числа вариантов выбора, какие обычно предлагает повседневная жизнь. Фотоаппарат суицидального сознания заряжен только черно-белой пленкой, не воспроизводящей полутонов.
Я вспоминаю случай, когда одна студентка университета сообщила своей подруге, что купила револьвер с единственным намерением — покончить с собой. Подруга уговорила ее обратиться ко мне, и она пришла в мою приемную в университете. Ей было 20 лет, она не состояла в браке и производила впечатление привлекательной, скромной, серьезной, хорошо материально обеспеченной и преисполненной викторианских предрассудков девушки. За несколько месяцев до нашей беседы она впервые вступила в интимную связь и забеременела. Языком бессознательного она сказала мне, что «не в силах вынести жизнь». Изложила два варианта выбора, которые, как она считала, имелись в ее распоряжении: каким-то образом перестать быть беременной, — то есть повернуть время вспять и вернуться к состоянию до роковой ночи, — или умереть. Роковая, неразрешимая альтернатива. Естественно, что при наличии только этих двух вариантов выбора, самоубийство виделось ей единственно возможным решением.
Я сделал несколько вещей. Сначала взял лист бумаги и с ее, правда очень неохотной, помощью стал составлять некий список, назвав его «Паршивым списком Шнейдмана». Наша беседа протекала приблизительно следующим образом:
— «Вы могли бы доносить беременность, родить ребенка и оставить его у себя» — «Я не могу этого сделать»;
— «Вы могли бы родить ребенка и передать его для усыновления» — «Так я тоже не могу поступить»;
— «Вы могли бы сделать аборт здесь, в этом городе» — «Ну, этого я делать не стану»;
— «Вы могли бы уехать и сделать аборт в другом месте» — «Нет, это не подходит»;
— «Вы могли бы посоветоваться со своими родителями» — «И не собираюсь им об этом говорить!»;
— «Вы можете поговорить с тем молодым человеком» — «Никогда!»;
— «Ну и наконец, у вас остается возможность совершить самоубийство в любое время, зачем же обязательно сегодня?» — Ответа с ее стороны не последовало.
Изначально непререкаемые и непоколебимые установки человека — «не буду», «не могу», «должен», «никогда», «всегда» — это основные темы психотерапии. «Теперь, — произнес я, — давайте взглянем на наш список. Пожалуйста, оцените и расставьте решения по порядку, начиная с тех, которые являются для вас совершенно неприемлемыми, и заканчивая теми, которые менее всего вызывают у вас протест».
К этому моменту уже сам по себе процесс участия в составлении этого списка и атмосфера безоценочного принятия оказали на нее успокаивающее воздействие. Совместными усилиями мы разорвали дихотомию и расширили поле ее зрения. Она проставляла номера напротив решений в списке, каждый раз что-то бормоча о своем несогласии. Но самым важным оказалось то обстоятельство, что самоубийство уже не являлось для нее первым или вторым вариантом выбора. Цифры «1» и «2» она ставила долго и со слезами, но когда она написала «3», я понял, что ее жизнь спасена и мы просто торгуемся, определяя цену жизни, что является вполне приемлемым занятием, а для некоторых людей, по крайней мере изредка, и вполне нормальным состоянием.
Решить в тот момент стоявшую передо мной насущную задачу — ослабить решимость этой молодой женщины совершить самоубийство — оказалось возможно путем снижения интенсивности чувств смятения, стыда и паники, а также расширения суженного спектра вариантов выбора в поведении. Ее изначально дихотомический выбор, включавший только самоубийство, уступил место нескольким допустимым вариантам решения, выбранным из всего разнообразия жизненных возможностей. И тогда появилась надежда.
Кроме того, я помог ей кое-чем и практически, например, сделав (в ее присутствии) несколько телефонных звонков и начав приводить в действие то решение, которое она сочла «…наименее нежелательным при данных обстоятельствах»; оно, кстати, оказалось одним из оптимальных. С ним она могла продолжать жить. И кто знает, возможно, в момент нашей встречи было предотвращено самоубийство.
Помимо самоубийства существует немало способов укорачивания собственной жизни. Эти случаи можно назвать скрытым суицидом41.
Что сказать о людях, которые ведут себя таким образом, будто боятся не поспеть к возможному несчастному случаю или аварии, пренебрежительно относятся к медицинским рекомендациям, направленным на сохранение жизни, следуют неправильному стилю или формам поведения, сокращающим жизнь? У них как бы действует установка на преждевременное саморазрушение, они очертя голову подставляют себя под удары судьбы, лелеют привычки, подвергающие их жизнь опасности, и выглядят худшими врагами самим себе. В качестве объяснения подобного поведения можно использовать идею о скрытом самоубийстве и подсознательном намерении умереть.
Мы часто слышим о «реализации всех своих способностей», придании жизни остроты, самоактуализации, стремлении и достижении пиковых переживаний. Но с другой стороны, мы способны причинять себе и очевидный вред, особенно две его разновидности: мы можем укорачивать продолжительность своей жизни и сужать ее рамки, то есть делать ее меньше, чем она могла бы быть, или превращать ее в более ограниченную, чем ей следует быть — узкую, неполную и несчастную.
