— Я знаю, — Дорис перестала штопать. — Ты говорил мне.

— Если Джо узнает, где я, с ним не разделаешься в минуту, или в час, или в день. Заварится каша. Такая заварится каша, что и не расхлебаешь.

— А как он тебя найдет?

— Не знаю. — Генри представилось, как Джо рыщет из дома в дом. Уж он-то спать не будет! — Я просто говорю на всякий случай, — сказал он. — Я не хочу тебя подводить и предостерегаю тебя, чтобы ты подумала о себе.

— Он не найдет тебя. Он не может тебя найти.

— Ты должна подумать о себе. Меня мучает мысль, что ты погибнешь вместе со мной, если не остережешься.

— Ты теперь все равно что мой муж, на радость и на горе.

— Нет! — воскликнул Генри. — Дорогая, прошу тебя, будь благоразумна. Если это дело получит огласку, твоя карьера кончена. Ты сама это знаешь. Нужно смотреть фактам в глаза.

— Я люблю тебя. — Дорис наклонилась и поцеловала его. — Вот это факт, милостивый государь.

Генри сидел тихо, задумавшись, и не отвечал на ее поцелуй. Он-то еще ни разу не сказал Дорис, что любит ее, мелькнула у него мысль. Конечно, ему придется это сделать рано или поздно, но пока что он мог с чистой совестью оказать, что ни разу не солгал Дорис.

— Я ужасно терзаюсь, — повторил Генри. — Свалился сюда, как снег на голову, и втравил тебя в эту историю, не дав тебе даже опомниться. Это было нечестно. А я хочу быть честным с тобой. Если Джо меня разыщет, произойдет что-то очень скверное, во всяком случае, может произойти. Я сам не знаю. Но мы должны быть готовы ко всему.

— Все было честно. Я люблю тебя. В любви все честно.

— Я знаю, дорогая. Это я знаю. Но выслушай же меня. Все может случиться — не обязательно, — но может случиться что-нибудь такое, от чего мой бизнес и вся моя карьера полетят к черту. Например, я могу сесть в тюрьму, и тогда скандал погубит тебя. Где ты получишь работу после этого? В каком-нибудь кабаре на летний сезон? Больше тебя никуда не возьмут. «Красотка Уилока! Поглядите, как она пляшет! Только для взрослых!»

Дорис лукаво на него посмотрела.

— Мне что-то сдается, мистер, что вы уже стараетесь от меня отделаться.

— Дорис! — вскричал Генри. — Не говори так! — Он обнял ее и крепко прижал к себе.

— Все дело в том, — сказал он, — что мы должны быть благоразумны. Я не хочу губить тебя. Я не стану губить тебя, и будь добра меня слушаться, потому что я теперь глава семьи.

Они еще долго говорили, и все об одном и том же. Генри сказал, что ему нужно перебраться в какой-нибудь отель, а Дорис сказала, что там будет ничуть не менее опасно и что он будет там ужасно одинок, а Генри сказал, что он не будет одинок. Потом Генри сказал, что да, конечно, он будет одинок, но он должен поступать с ней честно, а она сказала, что она теперь имеет право охранять его, и они еще долго спорили, и в конце концов Дорис пообещала ему позаботиться о себе. Если что-нибудь случится, она убежит от него, как только увидит, что дело действительно серьезно.

— Я буду вести себя, как самый заправский флюгер, — сказала Дорис. — Клянусь тебе. Пока все не кончится, я тебя знать не знаю. Но потом уж я буду знать тебя до конца моих дней.

Вечером Дорис спустилась вниз, в закусочную, купить чего-нибудь на ужин — копченой индейки, — сказала она. Оставшись один, Генри посмотрел на газеты, валявшиеся на полу. Но читать ему не хотелось. Он взглянул на часы. Было тридцать минут восьмого.

«Что ж, — подумал он. — Как-никак, а время провели».

Генри решил еще раз поговорить с Дорис и убедить ее, что он должен ради нее переехать в отель и там прятаться от Джо. А потом, когда все кончится, — если только когда-нибудь кончится, если Джо когда-нибудь угомонится, и Фикко поймают, и они снова сколотят свой бизнес, — ну, тогда он женится на Дорис. Да, женится! Это решено. Если он ей нужен, он на ней женится. Больше он не будет свиньей. С этим покончено бесповоротно, на всю жизнь.

Стук в дверь раздался в начале одиннадцатого. Генри и Дорис уже перемыли и убрали посуду. Генри снова убеждал Дорис, что должен поступать с ней честно и переехать в отель, а она снова твердила ему, что если только что-нибудь случится, она бросит его и будет держаться в стороне, пока все не кончится.

Когда раздался стук, Генри стоял посреди комнаты без пиджака. Он посмотрел на Дорис, посмотрел на дверь и почувствовал холодный пол под ногами. Генри был в одних носках. Придется надевать ботинки, если понадобится бежать.

— Кто там? — спросила Дорис.

— Крысолов. — Это не был голос Джо. Но это вообще не был человеческий голос. Человек не может так говорить. Дорис и Генри молча глядели друг на друга.

Бежать, подумал Генри, спрятаться! Спрятаться в ванной, в шкафу, под кроватью, выскочить из окна и вниз по пожарной лестнице! Захватить башмаки, пальто, деньги! Нет, как он оставит Дорис одну с Джо?

— Открой, пожалуйста, дверь, — сказал он Дорис. Он удивился своему голосу. Это был какой-то жиденький голосок, но спокойный. Дорис держала теперь дверь на запоре. Она подошла к двери и повернула ключ. В ту же секунду Джо распахнул дверь настежь. Дорис отбросило дверью в сторону, и Джо ворвался в комнату, выставив плечо вперед, словно продираясь сквозь невидимую преграду. Он прежде всего увидел Дорис и с силой оттолкнул ее, почти ударил. Потом повернулся к Уилоку. Он держал в руке револьвер и направил его прямо на Уилока.

— Ну, сукин сын, — сказал он. — Ну! — Он с трудом переводил дыхание.

Генри смотрел на револьвер. Он не видел ничего, кроме револьвера. Он думал о том, что ему нужно сейчас сказать что-нибудь неожиданное, какой-нибудь пустяк, но так, чтобы это озадачило Джо, и тогда Джо собьется с тона и утихомирится.

— Что, ну? — Генри хотел сказать это спокойно-вопросительно, но голос его слегка дрожал. — В чем дело, Джо?

Взгляд Джо метнулся в сторону Дорис и снова вонзился в Уилока.

— Я так и думал, — сказал он, — что такой сукин сын, как ты, непременно спрячется какой-нибудь девке под юбку. Вот на этом-то вы и попались.

— Молчите, — сказал Генри сердито.

— Молчать? — Джо шагнул вперед. — Я тебе покажу, крыса, шкура, сукин сын, я тебе глотку перерву! — Голос его сорвался на визг. — Где мой брат? Где Тэккер? Что этот сукин сын, эта крыса, сделал, чтобы спасти моего брата? Я убью его — и его и тебя, слышишь!

— Сядьте, — сказал Генри. — Снимите пальто и шляпу. Мне нужно многое сказать вам.

— Да, да, нужно, сукин ты сын!

— Эта штука совершенно вам ни к чему. Уберите ее.

— Я сам знаю, к чему или ни к чему, — сказал Джо. — Он сделал еще шаг вперед. — Ты мне больше не указчик. У меня с тобой разговор короткий. Я тебя прикончу, ты и охнуть не успеешь.

Джо держал револьвер в правой руке, левая рука судорожно сжималась и разжималась, царапая ногтями по брюкам. Он вдруг поднял ее и потер подбородок. Джо не брился уже два дня. Он был слишком занят охотой за Тэккером и Уилоком. Зная, что Уилок завсегдатай бродвейских кабаков, он обшарил весь Бродвей, доискался до его знакомства с Дорис и пять минут назад раздобыл ее адрес. Он, не раздумывая, опрометью бросился сюда, чтобы все узнать.

Узнать, что было сделано для его брата? Он знал, что ничего не было сделано. Если бы Фикко потребовал денег, Тэккер ответил бы ему, что он может оставить Лео при себе. Узнать, что было сделано для бизнеса? Это он тоже знал. Джонстон рассказал ему, и он сам понимал, что Тэккер рассчитал правильно: нужно залечь, выиграть время, выждать, пока сцапают Фикко, затем выйти из норы и попытаться снова наладить дело. Джо знал все это и знал, что это правильно, что это — бизнес, и все же рыскал по Бродвею, брал за глотку официантов и метрдотелей ночных ресторанов и каких-то девчонок, требуя, чтобы они выложили все, что им известно, иначе он им это припомнит, когда придет время, — так припомнит, что они век его не забудут, — и, наконец, узнал то, что ему было нужно, и прибежал сюда. Он не мог не рыскать и не мог не прибежать сюда, потому что ему нужно было уйти от того, что он знал и не хотел знать, — что для Лео ничего не сделано и что это правильно, так и надо было поступить, на то и бизнес. А сейчас, быть может, и рыскать по Бродвею, и прибежать сюда — уже мало, сейчас, быть может, ему придется убить, чтобы уйти от того, что он знал и не хотел знать.