Генри слышал, как Джо скребет щетину на подбородке. Он видел его налитые кровью глаза. Джо весь дрожал, и, когда он не говорил, слышно было, как он хрипло, с трудом переводит дыхание. Грудь его ходила ходуном, и казалось, что не только его рот, но все лицо раскрывается, чтобы глотнуть воздуха.

— Вам бы нужно чего-нибудь поесть, — сказал Генри. — И принять ванну. Почему бы вам не пойти сейчас под душ, а мы тем временем приготовим закусить.

Генри чувствовал себя увереннее. Он дружелюбно улыбался Джо. Джо ничего ему не сделал. Он только говорит. Значит, он и не собирается ничего делать. Ему просто нужно сорвать на ком-нибудь все, что у него накипело. Прошла уже пятница, и суббота, и воскресенье, — у него было время все обдумать, и он сам понимает, что они сделали то, что нужно для бизнеса, а значит, и для него самого, потому что это и его бизнес, и, значит, он сам тоже притаится и будет выжидать, как и все они, пока беду не пронесет мимо. Он просто искал места, где бы отвести душу, поорать, поскандалить, чтобы дать выход мучительному сознанию, что Лео гибнет из-за бизнеса, который есть и его бизнес, бизнес Джо, — больше бизнес Джо, чем Уилока, особенно теперь, когда Лео уже нет.

— Пока вы будете есть, мы можем поговорить, — сказал Генри.

Дорис не двинулась с места после того, как Джо отшвырнул ее к стене. Дверь все еще была распахнута настежь. Отлетев от двери, Дорис наткнулась на стул и так и застыла, с побелевшим лицом и полуоткрытым ртом. Она боялась пошевельнуться. Ей казалось, что стоит ей сделать шаг или громко вздохнуть, как револьвер выстрелит.

— Чего же еще ждать от такого сукиного сына, как ты, — сказал Джо. — По-твоему, я должен принимать ванну, пока мой брат умирает уже третьи сутки неизвестно где? Должен размываться под душем и сидеть тут с тобой и с этой девкой, которую ты где-то подцепил, пока мой брат умирает! — Голос у него вздрагивал, но он боролся с этой дрожью и боролся с самим собой. — Вы его не хотели принимать! — крикнул он. — Да, да, вы с Беном не хотели его, с самого начала не хотели его принимать, — он, видите ли, недостаточно хорош для вас, для таких подлецов, для такого сукиного сына, как ты! Никто не хотел его. А уж ты-то больше всех. С самого начала.

Джо прикрыл глаза рукой, не касаясь лба. Подбородок у него сморщился и задрожал; слезы жгли ему глаза и крупными каплями стекали по лицу.

— С самого начала, — пробормотал он. Он хотел сказать о том, как с самого начала, три недели назад, когда синдикат еще только создавался, Уилок противился попыткам Джо спасти деньги Лео. Но ему вдруг припомнилось другое: как он, Джо, всегда был баловень, любимец семьи, а Лео — всегда в загоне, и как Лео всегда помогал ему, и как он рассчитывал, что синдикат вознаградит Лео за все — за бегство из дома, который Лео для него создал, за брошенную табачную лавку, которую Лео для него купил, за гараж, который он у Лео отнял, за вспышки ненависти к Лео, да, да, ненависти — настолько сильной, что ему хотелось повалить Лео на пол и бить его, и топтать, и потом пожалеть, как когда-то в детстве.

— Лео! — крикнул Джо. Голос у него сорвался, словно что-то треснуло в горле и рассыпалось на кусочки. — Лео, Лео! О господи, боже мой, прости меня, господи! Ох, Лео, мой Лео!

Он же старался для Лео! Синдикат должен был вознаградить Лео за все. Пусть кто-нибудь посмеет сказать, что он сам не знал, почему заставил своего брата вступить в синдикат: то ли потому, что хотел помочь ему разбогатеть, то ли потому, что хотел повалить его себе под ноги, чтобы снова, как в детстве, пожалеть его… пусть кто-нибудь только посмеет сказать это, — и он убьет его на месте. И все же… Все же… о чем думал он эти три дня? Какая мысль, одна-единственная мысль была яснее и неоспоримее всех? Мысль о том, что Тэккер и Уилок сделали то, что нужно для бизнеса. И еще — что без Лео банк Лео перейдет к нему, к Джо. Да, и эта мысль была ясна и неоспорима. Она накрепко засела у него в мозгу, ее нельзя было отодрать, как нельзя отодрать грязь от земли.

— Ну, полно, Джо. — Генри медленно придвинулся ближе, протянул руку. — Полно, Джо, не надо. — Он положил ему руку на плечо, но Джо сбросил ее.

— Про-о-о-чь! — рявкнул Джо. Он наотмашь ударил Уилока револьвером в грудь. — Не трогай меня! — рычал он. — Не прикасайся ко мне своими крысиными лапами!

Удар был сильный. Генри отлетел назад, повалился на стол и, перевернувшись, ухватился за край стола, чтобы не упасть. В ту минуту, когда он, зажмурившись от боли, цеплялся за край стола и выкрики Джо еще отдавались у него в ушах, он услышал, как что-то быстро прошелестело по площадке и вниз по лестнице. Генри выпрямился и медленно обернулся.

— Я только хотел поговорить с вами, Джо, — сказал он.

Генри поискал глазами Дорис. Ее не было. Грудь у него болела. Он подумал мельком, что, верно, у него сломано ребро, но глаза его были прикованы к тому месту, где раньше стояла Дорис. Потом медленно он перевел взгляд на дверь. Дверь по-прежнему была раскрыта настежь. Генри удивило, что Джо так бушевал и ругался, а никто не прибежал на его крики. Никто, должно быть, не слышал. Воскресный вечер. В доме, должно быть, никого нет, кроме хозяйки. А хозяйка, верно, впустила Джо и ушла к себе, в свою комнату в полуподвале. Генри медленно обдумывал все это, глядя в раскрытую дверь. Ему видна была площадка, пролет лестницы и пустая темная стена напротив.

— Я не желаю с тобой говорить, — сказал Джо. — Я хочу только знать, где Тэккер, и хочу, чтобы ты выложил все, что тебе известно. Где Фикко? Посылал он к вам? Известно тебе, где Фикко, говори!

— Можно мне сесть? Вы очень больно меня ударили. — Генри приложил руку к груди. — Кажется, вы сломали мне ребро.

Если бы только Джо перестал хоть на минуту так орать, думал Генри. Он мог бы тогда подумать, сообразить — сказать ли Джо, что Дорис убежала, и им обоим теперь грозит опасность? Отчего она убежала? Оттого, что решила сделать так, как он велел, решила позаботиться о себе? Если бы только это было так! Если бы, если бы! Он должен подумать. Если это так, то не следует ничего говорить Джо. Опасно давать новое направление его мыслям: чуть что — он может начать палить. А если это не так, то опасно ничего не говорить ему, потому что тогда, значит, Дорис побежала звать на помощь, побежала за полицией. Если бы только Джо замолчал на минуту и дал ему спокойно посидеть одну минуту, и подумать хоть минуту, и сообразить, что решила делать Дорис, чтобы спасти себя.

— Жаль, что голову не проломил, — сказал Джо. — Стоило бы за подлость, которую ты устроил моему брату. Да тебя убить за это мало.

— Я ничего не устраивал.

Генри знал, что Джо и сам не может считать его виновным в похищении Лео, но нарочно затягивал этот пустой спор, чтобы подумать и решить — убежала Дорис совсем или нет. Грудь все еще болела. Голова была тяжелая, как котел, и Генри знал, что впереди еще целая ночь и ему предстоит всю ночь убеждать Джо в том, что он сам знает не хуже его, а Джо будет орать и беситься, и, быть может, побьет его и будет взвинчивать себя, пока не отведет душу, а потом угомонится и снова станет годным для бизнеса.

— Вы же понимаете, — сказал Генри, — никто, в сущности, тут не виноват. Ну, что можно было сделать? Он же не мучился, не страдал — чик, и готово! — Генри щелкнул пальцами. — Я бы хотел, чтобы и со мной было так же, когда придет срок.

— Что? Что ты болтаешь? — голос Джо звучал тонко и словно откуда-то издалека.

— Ну как мне еще вам оказать? Это верно, что у него было высокое кровяное давление?

— Что? Да говори же? Что? Что? У кого? Говори! Что?

— Да это самое, — сказал Генри, — с ним же был удар — он и не почувствовал ничего, никакой боли, вообще ничего. Это же самая легкая смерть, Джо, самая, самая легкая.

— Лео! — почти прорычал Джо. — Я так и знал! Лео! — Он закинул голову, и крики его неслись над головой Уилока. — Лео! Лео! Я все время это знал!

Генри отвел глаза. На лицо Джо больно было смотреть.