— Чабёр! — сказал потеплевшим голосом Петрович, и так мне это понравилось, что мы оба одинаково думаем насчет этой пахучей до вкусного травки, — я взял и пересказал Петровичу одну историю про чабрец. Мне ее папа рассказывал.
Давным-давно, в старину, уехал один человек далеко от дома и долго не возвращался. Его очень ждали дома, а он все не ехал и не ехал назад — забыл свой дом. Тогда послали к нему гонца и наказали, чтобы он, как придет, спел самую хорошую песню, но тот человек все равно не вернулся домой. Послали еще одного гонца и велели рассказать тому человеку, что никак не хотел возвращаться, какие красивые зори над рекой и как вообще хорошо живется в родном краю. Пошел гонец, рассказал, а тот опять не вернулся. И тогда послали третьего гонца и дали ему чабреца пучок. Пусть он, значит, даст понюхать, чтобы вспомнил человек, как пахнет родная степь и родная земля. Как понюхал человек чабрец — так сразу все вспомнил и вернулся домой.
Я рассказал, а Петрович молчит.
— Спите? — спрашиваю.
А он вздохнул и говорит:
— И откуда ты это знаешь?..
Мы помолчали. Я думал опять о маме, о том, где сейчас папа ночует, может, у него даже сена никакого нет, мало ли что…
Было слышно, как за дощатой нетолстой стеной тихо шумит лес. Птица какая-то крикнула. Но я не стал спрашивать у Петровича, что за птица. Пахло вкусно чабрецом, полынью, еще чем-то Я стал вспоминать чем; вспоминал-вспоминал и заснул.
Да так заснул, что разное-всякое приснилось. Бывает, что спишь-спишь, а ничего не приснится. Вспомнить даже нечего, как будто и не спал совсем. А тут такое приснилось — даже сам не знаю, какое…
Сон самый настоящий
После крика непонятной птицы — спросонья она, что ли? — Алексей больше ничего не помнил. Потому что сразу пошел цветной и широкоформатный сон.
Лес там был еще выше и гуще, чем настоящий. И через лес напрямик шел Алексей, а за плечом у него ружье. Настоящее. И не такое, как у Петровича, не старое, а совсем новое и со Знаком качества, как на конфетах «Птичье молоко», хотя Алексей больше признавал лимонные дольки в сахаре, пусть они и без знака.
Шел вроде бы Алексей один через лес, и радостно ему, потому что есть у него цель: надо найти и убить дикого зверя.
Шел вроде бы Алексей убивать зверя. Какого точно — он еще не знал. Знал только — зверюга будет что надо, здоровый, сильный и что наверняка — так это рога! Большущие, будь здоров!
Шел вроде бы Алексей, и сама собой пелась боевая песня хорошо вооруженного и ничего не боящегося человека.
«Там-тара-рам! Вот он идет, вооруженный человек! Там-тара-там! Бойся, жалобно вопи, зверь, тебе сейчас будет конец, прямо сразу будет конец. Еще в этой, еще в первой серии широкоформатного цветного фильма убьет страшного зверя отважный человек с качественным ружьем, бьющим без промаха. Да, без промаха!..»
Такая вот складывалась песня, а сороки кричат, сухие ветки под ногами потрескивают, и вот-вот выскочит зверь, которого надо убить с первого выстрела, с самого первого!
Почему-то в этом месте сна Алексею стало не по себе. Показалось, что не сон это, а просто они с ребятами из девятиэтажки пробрались к забору летнего кинотеатра и смотрят через щелки картину, куда дети до шестнадцати не допускаются. А картина опять о том, как Алексей идет с ружьем по лесу. Вот наконец и зверь. Непонятно, правда, какой он породы и как его теперь называют, но — страшный. Это самое главное.
Рога — как у оленя. Клыки — как у дикого кабана. И — полосатый, как в пижаме. Совсем непонятный зверь. Такого даже «В мире животных» нет.
Алексей вроде бы схватился за ружье, приладил его, как положено, к плечу.
Настал, значит, час, когда надо стать настоящим человеком и мужчиной, пора кончать с этими всеми «Лесиками».
«Трам-тара-рам! Не дрогни, рука, глаз с прищуром, чтоб сразу бить зверя, без всяких там штучек, первым выстрелом!.. Трам-тара-рам! — и привет!..»
Нажимает Алексей на курок. И тут происходит самое страшное. Вроде бы надо ружью выстрелить, а оно щелкает вхолостую, как незаряженная воздушка в тире, а не настоящее охотничье ружье.
И слышит вроде бы Алексей, как говорят над самым ухом: «Пора, парень, пора!»
Открывает Алексей глаза, а это, оказывается, Петрович. Самый настоящий. И настоящим своим голосом говорит, что пора вставать и что неплохо бы теленка напоить.
— А потом что? — медленно говорит Алексей, все никак не отделавшись от рогатого чудища и невыстрелившего ружья.
— Потом в лес пойдем, древесные породы изучать, траву ты выучил еще вчера.
Про лисью школу
В самую жару лес совсем не жаркий. Это Алексей точно уяснил. Понятно, отчего такая прохлада: тень все время — это раз. Во-вторых, асфальта нет, ничто не накаляется. Алексей так и сказал Петровичу, когда они шли в очередной обход. Петрович подтвердил: все верно.
— А чего вы все время с ружьем? — спросил Алексей. — Часовой, да?
— Часовой и есть! А как же! — с гордостью ответил Петрович, а сам что-то на дереве высматривал да высматривал.
— Что там? — полюбопытствовал Алексей.
На дереве меж веток повисло что-то косматое, вроде как Черномор летел мимо и бородой за ветки зацепился. Или как старая мочалка.
— Болеет дерево, надо на заметку взять. А лес наш исторический! Отсюда Петр Великий дуб брал на самый первый корабль российского флота. Интересно назывался корабль: «Принсипиум»… «Принсипиум»… От Воронежа потом Петр повел корабли аж до самого Азова, вот как.
Они шли по прохладному коридору, деревья своими кронами склонялись над ними, будто прислушивались, будто понимали, что это о них Петрович рассказывает. О том, что в лесу почти пятьдесят разных пород, древесных и кустарниковых, что вот это, например, ясенек, а это — лещина, дикий орех, пока еще, правда, не поспевший.
Петрович опять рассказывал о лесе, как о человеке. О том, какой лес щедрый: вот дикая груша, а вот яблонька-дичка. О том, какой лес добрый: он не только поля от суховеев летом уберегает, а зимой снега задерживает. И если лес не беречь, то и реки пересохнут.
— А самое главное вот и не сказали! — весело заявил Алексей, заранее чувствуя, что удивит Петровича.
— Как это? — и вправду чистосердечно удивился Петрович и даже приостановился.
— Кислород еще! Мы в школе проходили! Лес ведь дышит!..
— Ну, не совсем, конечно, а наполовину, считай. Лес и Мировой океан — они вместе дают планете нашей кислород. Только не знаю точно, кто из них больше дает… Погоди, погоди. Теперь совсем тихо пойдем — я тебе лисью школу покажу.
Алексей в какой уже раз подивился умению Петровича ходить бесшумно, просто без единого звука. Разведчик он, что ли, Петрович?
— Гляди… — шепотом сказал Петрович, остановившись у небольшого бугорка. Там была нора. — Нету хозяйки. По делам, поди, убежала, — уже в голос сказал Петрович и поманил Алексея: — Видишь, пятачок у норы обтоптан? Здесь лиса своих лисят обучает. Придушенную птичку или мышь какую принесет — и здесь учит лисят охотничьим тонкостям. Умная животная!.. Тьфу ты, опять я род неправильно сказал. Вот же привык, а? Гляди, и не замечал, пока ты меня носом не ткнул.
— Ладно… — великодушно махнул рукой Алексей.
Они посмеялись и пошли дальше от лисьей школьной площадки, чтоб не мешать никому.
«Интересно ведь как, — думал Алексей, стараясь идти с Петровичем шаг в шаг, — даже лисам надо в школе заниматься. Ну, жизнь!»
Птицы вовсю пели. Похоже, что выходных у них не бывает, решил Алексей. Неустанные какие-то эти птахи.
— Попьем малость, криничка тут хорошая…
— Где?
Петрович показал: из-под кряжистого, старого дуба, почти от самого его корня, вытекал робкой струйкой родник.
— Вишь, голосок какой тихонький… — Петрович опять, как и о лесе, вроде как о живом существе, говорил о роднике. — Пора бы тебя почистить, да все недосуг. Вишь, бережки у тебя засорились, а водица солодкая, что лимонад…