Я сворачиваю с трассы на финишную прямую к городу детства. Он встречает меня резкой переменой дорожного покрытия. Приходится изворачиваться от ухабов и ям, расставленных кем-то в шахматном порядке, выкручивая руль в разные стороны, разминаться со встречными авто, которые привычно маневрируют рядом со мной.

Здесь теперь всё иначе. Фасады старых домов выкрашены, одеты облицовкой, закутаны в пластик и стекло. Всё помещения, которые в прошлом были: "Чебуречной", "Столовой N6", "Ателье", "Хлебным", "Книгой" — все они теперь отданы под новые бутики, маркеты и бары. В здании треста теперь ночной клуб. Все блестит яркими вывесками реклам, которые так неуклюже вписываются в пейзаж раздолбанных дорог и безликих серых коробок типовых многоэтажек советского периода архитектурного искусства.

Откуда-то на улицах появилось огромное количество длинноногих девушек, одетых в свои лучшие коротенькие наряды. Создается ощущение, что новое поколение выросло на глянце и это повлияло на их физиологию. Я медленно качусь возле стройной брюнетки в коротеньком платьице, она гордо не подает взглядов в мою сторону, хотя ее походка при этом замедляется, бедра непроизвольно начинают вилять сильнее, грудь подается вперед. Я сигналю ей двумя короткими гудками и набираю скорость, успевая заметить в зеркало ее сдержанную гордую улыбку. Она совсем молода. Девушки чуть старше ее, лет 22-х почти все уже с колясками, где сидят их чада. Здесь по-прежнему рано выходят замуж. Потом так же рано разводятся и живут гражданским браком с другими остальное время. Из всех моих старых знакомых только несколько краснокнижных единиц до сих пор живут браком с отцами или матерями своих первых детей.

Я сворачиваю в свой старенький дворик. В обветшавшей беседке сидят мужики, играющие в домино. Стариков-шахматистов уже давно нет. Их партия сыграна. Раньше мы немного посмеивались над ними, такими консервативными, в неизменных пиджаках от костюмов с наградными планками, даже под спортивное трико и кеды они носили эти свои пиджаки. Главным у них был Максимыч. Этот невысокий и очень проворный старик в свои семьдесят с лишним был еще не совсем седым, передвигался быстро и много. Ходил почти бегом. Двор был настоящим домом для этих нескольких ветеранов. Максимыч даже стриг их прямо во дворе. Делал им модный в сороковые годы полубокс, выстригая под самый корень затылки механической машинкой — эдаким гибридом ножниц и электромашинки для стрижки. Челки оставлял длинные, обрамляющие лицо тем, кого не тронула лысина. Жена Максимыча, баба Оля, медлительная и малоподвижная женщина была привычным изваянием на лавочке у подъезда. Её собеседницы менялись в течении дня, а она, как часть ландшафтного дизайна нашего двора, покидала свой пост только с наступлением темноты. Она переехала после войны из села, выйдя замуж, и тосковала за частным домом с его приватным двором. В квартире ей было тесно и неуютно. И вот в начале 2000-х она умерла. А через полгода умер Максимыч. Проворный и крепкий старик, просто лег спать и уже не проснулся. Я всегда удивлялся этой способности многих пожилых семейных пар уходить друг за другом следом. Хотя, медицина утверждает, что это объяснимое явление. С уходом одного из супругов, перестают вырабатываться какие-то вещества у второго, и их недостаток, как наркоманская ломка, приканчивает немолодого вдовца. Мы не особо любили эту пожилую пару, вернее нам было как-то безразлично их соседство. Но с их смертью двор стал совсем иным. Пока они были живы, мне казалось, что время стоит. Никто не стареет, жизнь будет долгой и даже почти бесконечной. А с их уходом время ожило и начало свой неумолимый бег. И во двор сразу стал совершенно иным, стали появляться новые лица, стали стареть остальные соседи, и от моего двора детства почти ничего не осталось. И это оказалось так скорбно. Я даже подумал, что если мама переедет из этого города, то у меня не останется места, куда бы я мог возвращаться, где всё прочно и проверено временем. Там, где мой дом. Настоящий дом. И сколько бы квартир я не сменил, сколько бы из них не были моими, родительский дом будет всегда главнее. И во время болезни или каких-то трудностей хочется уехать именно в эту маленькую хрущовку. В этой квартире время возвращает меня всегда вспять, делает беззаботным и веселым, как в дни отрочества. Стены этого дома лечат. И мне только теперь стало понятно, почему моя мама так скорбит об утрате своей матери, моей бабушки. И почему ей так не хватает того далекого места, куда она ездила каждый год и где она могла стать снова дочерью.

Один из домов моего детства уже опустел. Это квартира моего деда. Прошлой зимой я вошел в нее и увидел запустение. Хозяйки тогда еще только не стало. Прошла неделя как она умерла. Но квартира уже пришла в запустение. Ковры были скатаны, валялись какие-то вещи на полу. А ведь, когда-то здесь царили праздники по субботам. С шумными застольями, белой скатертью, нарядными и солидными гостями, столом в центре комнаты и военными песнями. И этого больше нет. И уже никогда не будет. Так странно, целое поколение ушло. Моя бабушка из той большой компании ушла последней. Деда не стало еще десять лет назад. И мне казалось, что мы похоронили его только недавно, а когда подсчитали на могильной плите даты их жизней, оказалось, что бабушка успела прожить без него девять лет. И как-то так быстро прожила. Сколько прошло моих приездов с тех пор? Три десятка, пять…?

Эта старая мебель, ей больше не будут пользоваться. По стенам бегут провода к розеткам, в этой сталинке провода еще монтировали поверх стены. И подстаканники, металлические, чтобы не обжигаться горячим чаем, они уже успели почернеть и припылиться. Бабушка последнее время все пыталась мне подарить один из своих старых ковров, это была для нее большая ценность, но я отказывался. Однажды я предложил помочь вынести на свалку старый 40-летней древности черно-белый телевизор, потому что мой брат купил ей современный с дистанционным пультом.

— Вы что?!!! С ума все сошли?!! Телевизорами разбрасываться! Миллионеры?

Он уже давно ничего не показывал, у него полностью выгорел кинескоп. Но для бабушки это была дорогая вещь, за которую они выложили когда-то крупную сумму. И тогда все приходили поглазеть на это чудо. И завидовали, пока сами не обзавелись.

Как все поменялось. Сколько страстей кипело, сколько было счастья и слез, переживаний. И все прошло как осенний дым. А ведь они тоже были маленькими и юными тоже были. И мечтали, как будут жить, когда вырастут. А сейчас уже у каждого из них на плитах две даты и тире, в котором жизнь их героического поколения. Пережиты голодные годы, война, стройки послевоенного времени.

Я выхожу из машины и здороваюсь с мужиками-доминошниками, половина из них смотрит на меня, не узнавая. Они заметно постарели, их стало меньше. Если раньше места за большим столом не хватало для всех, и некоторая часть из них наблюдала за игрой стоя, то теперь это лишь горстка седовласых пенсионеров.

Двор стал намного меньше, чем во времена моего детства, вернее, он остался прежним, но моё восприятие стало иным. И город тоже стал маленьким, а когда-то казался невероятно большим, совсем не меньше тех городов, которые показывали по телевизору. А что случилось со столицей? Когда я переехал в нее, это был мегаполис с бесчисленным количеством неизвестных проспектов, улиц и площадей. Теперь же это просто большой город, где есть несколько основных транспортных артерий, пяток вертикальных неуклюжих спальников и вполне средний центр. В нём всё понятно и всё знакомо. Ах, да, совсем упустил, там есть, вернее, пока еще есть, старый район, выходящий к набережной. Район, куда почему-то тянет всех художников, неформалов и алкоголиков с бывшим интеллигентным стилем жизни. И меня…Я тоже люблю его. Люблю эти старые в южном стиле небольшие дома, которые всё сильнее экспансируются деловым миром столицы. И уже среди этих вензельных фасадов можно увидеть стеклянные обшивки бизнес-центров. Вместо привычных деревянных дверей с медью ручек теперь установлены пластиковые с вывесками банков и маркетов.