Иволгин захлопнул папку, спросил:

— Сколько на твоих пластиковых? Пожалуй, нам пора.

— Ваше дареное золото спешит. Еще минут пять в запасе.

— Ну, такой генералитет ждать не любит. Я тебе говорил, что должны быть областной прокурор, начальник УВД области?

— Не мы к ним, они к нам — и то хорошо.

— Не научил я тебя, кажется, многому, но одному точно: уважать начальство.

— А это уже сугубо от начальства зависит. Нельзя уважать кресло — уважают только человека.

— Нельзя вас и дальше держать в паре с Иванцивым, ему его философия минимум прокурорской должности стоила.

— А вам — минимум полковничьих погон?

— Не петушись, Валентин, покукарекаешь в кабинете Никулина. Кстати, Иванцив задерживается. Не похоже на него.

— А знаем ли мы товарища Иванцива?

— Это ты о чем?

— Да так. Слышите, его шага.

Иванцив, пожав обоим руки, быстро сбросил пальто, шарф, пригладил волосы, спросил:

— Не опаздываем?

— Сейчас идем. Хочу проинформировать вас, что с медсестрой, дежурившей в ту чертову ночь в палате нашей «разведчицы» работает Валентина, контакт установлен, — Иволгин пока не считал нужным вдаваться в детали.

— А что она собой представляет? — уже в двери спросил Иванцив.

— Пока мало информации. Но, судя по тому, что уже удалось установить, живет не только на скудную медсестерскую зарплату.

— Тут надо поосторожнее, — Иванцив остановился, развивая мысль. — Во-первых, в реанимации получают поболее. Во-вторых, опытная медсестра всегда сыщет приработок.

— М-да, многовато в нашем эпицентре белых халатов. Теперь уже две медсестры под наблюдением, не говоря о лекарях, — Иволгин поторопил Иванцива, взяв за локоть. Сзади Скворцов подбросил:

— Какие там они белые!

— Это и есть твоя работа: белое должно остаться белым, а грязь соскабливай, чисть.

— У вас сегодня что по расписанию: урок молодого сыщика? — Иванцив, конечно же, знал о талантах Цезаря, но и в мыслях не имел подражать ему. Хотя легко умел совмещать малозначительный разговор с активной работой мысли совсем на иную тему. Сейчас он обдумывал, как более сжато и убедительно представить собравшимся в кабинете Никулина весь ход следственной работы.

А Иволгин, войдя в кабинет, понял, впрочем, как и Иванцив со Скворцовым, что застрянут они здесь надолго — часа на три. «Генералитет» был весь в сборе, присутствовали и начальники областного и городского угрозыска, ОБХСС, районный прокурор. Определил Иволгин безошибочно и с кого сейчас начнут, и то, что вряд ли в этом составе, в этом кабинете они продвинутся вперед в многочисленных загадках следствия.

— Приступим к работе, — объявил прокурор области, грузный, немолодой, вспыльчивый и самолюбивый человек. — Думаю, послушаем в первую очередь, как далеко продвинулось наше дело. Тянете резину, весь город слухами живет, а вы тут на матушку-столицу надеетесь…

Поговорить, «снять стружку» прокурор любил, и многие работники прокуратуры давно уяснили для себя, что их областной босс не блещет ни эрудицией, ни профессионализмом, но опасались вступать с ним в дискуссию.

«Нормальные герои всегда идут в обход», — почему-то Иванцив именно сейчас вспомнил шутливый девиз одного из коллег, давно успевшего занять кресло районного прокурора города.

И именно в эту минуту, когда требовалось быть предельно собранным, он ощутил, как отчаянно устал, и что не годы и не то, что составляет смысл его работы, породили его пессимизм. Бесконечно устал маневрировать, подстраиваться, смиряться — не во имя неких личных интересов, а только затем, чтобы делать дело.

Информация Иванцива и в этот раз была логичной и бесстрастной. Выжимки многих часов раздумий и анализа, синтез многолетнего опыта, взвешенности собственных выводов и динамики скворцовских розыскных действий. Несмотря на то, что прокурорский сочный требовательный голос дважды прерывал ход его в деталях продуманного доклада, следователь уложился в двенадцать минут.

Четыре преступления — убийство профессора Черноусовой, двойное покушение на жизнь девушки, простреленные, перевернутые и брошенные на Городокском шоссе «Жигули» выстраивались, если не в один ряд, то несомненно, имели нечто связывающее их и развивались почти как цепная реакция. При всем множестве выявленных лиц из окружения Черноусовой следствие в первую очередь интересуют двое — Жукровский, хотя мотивы убийства выглядят неубедительно, и Федосюк, против которого выдвинуты обоснованные обвинения.

Многие, весьма существенные детали, в лаконичной информации остались за кадром. По двум причинам. Первая, Иванцив никогда не открывал все карты, пока сам для себя не решил уравнение с некими иксом и игреком, а также прочими неизвестными. Вторая, столь пестрый и многочисленный состав собравшихся в этом кабинете не способен продуцировать, и неосторожно названные сейчас некоторые детали следствия могли лишь затянуть бесполезное мероприятие, если, того хуже, не переключить внимание — а, значит, и официальный розыск! — на наиболее простые и объяснимые версии.

Они, действительно, вскоре перешли на смежную тему. Но вовсе не случайно: подполковник Никулин, заметив, как тускнеют лица Скворцова и его молодцов, как поигрывает скулами Иволгин, умело отрежиссировал переключение не только тематическое, но и интонационное. Благо, дело, быстро продвинувшееся после того, как в связи с убийством Черноусовой пришлось поглубже «копнуть» медицину — почти созрело и могло, как рассчитывал Никулин, оказать на высокодолжностных присутствующих психологическое воздействие брошенной в окно гранаты.

Старший опер ОБХСС Фоменчук не умел излагать мысли приспособительно к аудитории, говорил, не закругляя углов, не скрывая собственного неприятия, все более волнуясь и чаще делая секундные передышки: то ли ему не хватало в комнате кислорода, то ли сам рассказ требовал подпитки. Фоменчук был не старше Скворцова, но выглядел солиднее благодаря внушительной фигуре, басовитому голосу и крупной голове с заметными залысинами у висков. В нем ощущались цепкость и прочность, терпение и рассудительность.

То, о чем он говорил, звучало сенсацией или, скорее, небылицей. Как, в восьмидесятом году в Стране Советов могут торговать младенцами?! Этого не могло быть, потому что быть не должно! Это — западные нравы, как та же наркомания, проституция. Но если никто из присутствующих в кабинете, ни один, не стал бы отрицать, что проституция и наркомания — реально существующие явления, хотя и противоречащие всем нормам коммунистической морали, то купля-продажа такого рода казалась просто немыслимой. Но когда говорят факты, сомнения тают, как снежные завалы в весенний, солнечный день.

Итак, в роддоме номер три отработана практика продажи младенцев. Новый, весьма прибыльный бизнес.

Естественно, присутствующих интересовали конкретные детали, факты. Лицо прокурора области потухло, с него как бы стерли привычную уверенность. Однако уже через минуту-две холеное, властное лицо выражало скептическое сомнение. Он забасил гуще обычного, медленно чеканя слова:

— Абсурд какой! Да у нас дома ребенка переполнены! Может быть, где-то там — последовала многозначительная пауза — и торгуют младенцами, у нас же другая проблема — матери бросают детей, подкидывают их, так сказать, государству.

— Здесь у меня исчерпывающие доказательства, — опер приподнял раскрытую увесистую папку. — Во всяком случае, я документально могу доказать, что четыре мальчика и три девочки были проданы. У меня есть и показания их настоящих матерей, и нынешних родителей, то есть, покупателей..

Генерал Луненко, начальник областного управления внутренних дел, уточнил:

— Значит, таки система, а не один-два случая? И кто же изобрел подобный бизнес?

— Увы, механизм преступления обдуман и отработан. И, как вы понимаете, на уровне санитарки подобные манипуляции не проделаешь…

— Что вы хотите этим сказать? — вмешался шеф прокуратуры. — Вы, полагаю, знаете, кто заведует роддомом?