Осенью этого года состоялся второй поход на Москву.
Находясь в перемирии с Великим княжеством Московским, Альгирдас в 1371 г. «ходи ратью на немцы и много зла сътвори Неметцкой земле»,68 а летом того же года Ганза подписала мир с Новгородом и Псковом.69 В феврале следующего года ливонцы предприняли поход на землю Лаукиники,70 а в августе прусские и ливонские силы совместно опустошали семь литовских земель.70
Затем осенью и состоялся третий поход Альгирдаса на Москву. Последующие годы были отмечены особенно тяжелыми немецкими набегами на Литву: в 1373 г. их было пять! Казалось бы, сама логика освободительной борьбы диктовала укрепление литовско-русского союза, особенно учитывая участие славянских сил в обороне Литвы.
Кремль — новая крепость москвичей, предводимых Дмитрием Ивановичем и серпуховским князем Владимиром Андреевичем, выдержала боевое крещение. Первый, неожиданный («в таю») и самый сильный литовский поход сопровождался разорением пригородов;71 после второго — восьмидневной осады Москвы — Альгирдас подписал перемирие (26 октября 1371 г.) и уходил «съ многым опасением, озирался и бояся за собою погони».72 Итогом стало признание им «отчинных» прав московского князя на Великое княжество Владимирское в рамках ордынской вассальной системы.73 Это означало провал литовских планов восточной экспансии. В разгар сражений с Орденом в мае 1377 г. умер Альгирдас. С 18 боевыми конями и снаряжением он был сожжен, видимо, близ Майшя-галы.74 Вместе с ним на костре сгорели и несбыточные мечты литовского боярства о завоевании Москвы.
4. НАЧАЛО ОТКРЫТОЙ БОРЬБЫ С ОРДОЙ
Крах литовских планов облегчал московскому правительству накопление сил для столкновения с Ордой, которая оставалась главным врагом. Отношения с ней после начала междоусобий ханов складывались крайне трудно. Московское правительство стремилось создать возможно более широкую, прочную систему политических союзов княжеств Великороссии и, в случае решающего столкновения с Ордой, избежать одновременного удара со стороны Великого княжества Литовского. В годы литовских походов оно последовательно и целеустремленно укрепляло «одиначество» с Новгородом и Псковом (1371), удерживало Ржеву,75 заняло Мценск, Калугу, Новосиль, Вязьму, Козельск,76 дополнительно к союзу с Рязанью, Пронском, подтягивало Смоленск и часть брянских сил.
Вся эта система союзов пока еще была зыбка и непрочна, ибо основывалась на недостаточно глубоких экономических связях, но примечательно упорство возобновления династических комбинаций на пусть медленно, но возрастающей территориальной основе.
Упрочению этой системы в интересах московской политики содействовала и митрополия. Она пригрозила интердиктом нижегородскому князю, когда он обнаружил строптивость;77 добивалась отлучения смоленских князей за поддержку Альгирдаса; 78 устроила владыке Новгорода «истому» и «протор велик», чтобы подбить бояр к антитверскому и антилитовскому выступлениям после мира с Тверью (1368),79 а когда Михаила обманом захватили в Москве, но были вынуждены по вмешательству Мамая освободить, митрополит отпустил Дмитрию Ивановичу вину в нарушении клятвы (1368).80 Понять митрополию можно. Ведь в середине века по смерти митрополита Феогноста (1353) произошел «мятеж во святительстве», когда патриарх византийский столкнулся с необходимостью выбирать кандидата не только от Москвы (им был Алексей), но и от Вильнюса (им был сперва Феодорит, потом — тверитин Роман). И патриарх, уступая давлению Великого княжества Литовского, сделал первый шаг к разделу русской митрополии на «всея Руси» (с центром во Владимире и Киеве) и Малой Руси (с центром в Новгороде) 81 (а потом и с третьим, для Польши, центром — в Галиче). И хотя патриархия надеялась, что «цвет мира» между двумя митрополиями сохранится «во всей красе и свежести»,82 этого не случилось, и у русской митрополии, по мере усиления прокатолического курса виленской княжеской группировки Ягайло, были все основания для беспокойства.
Это, однако, не значит, что, как любила повествовать русская православная историография, князь Дмитрий правил в полной гармонии с церковной знатью. Показательна его попытка поставить по смерти Алексея (1378) в митрополиты своего духовника и придворного печатника (канцлера) Дмитрия. Такое поставление было вполне в традициях борьбы церкви и государства и во Владимиро-Суздальской и ГалиЦко-Волынской землях XII–XIII вв. Попытка не удалась из-за смерти кандидата буквально у стен Константинополя, породив в среде церковников круга Сергия Радонежского примечательную своей политической направленностью памфлетную «Повесть о Митяе». В этой связи достойно внимания и то, что после Куликовской битвы очередной литовский ставленник болгарин — митрополит Киприан перебрался в Москву, где позднее (1390–1406) осторожно и примирительно сотрудничал с русским правительством в его объединительной политике.
Отношения с Золотой Ордой отличались неустойчивостью, порождаемой «великой замятней» по смерти хана Джанибека (1357) — борьбой между правителями право- и левобережной орд: Мамай — кризисная фигура истории распада Золотой Орды, беклярибек, не Чингисид родом* поднявший руку на старую монгольскую аристократию, властитель, ненадежно поддерживаемый феодалами правобережной орды, неоднократно переплывавший с одного берега Волги на другой, чтобы посадить на трон очередного из своих подставных ханов, будь то Абдуллах или Мухам-мед-Булак, выбросить на рынок Сарая монеты с его именем, а потом, спасаясь от местной знати, спешно бежать на правобережье.
Коварный и нетерпеливый, вспыльчивый и мстительный, волею судьбы правитель-импровизатор, остро нуждавшийся в военных успехах и не имевший устойчивой силы, чтобы их осуществить, лишенный доверия всеми невольными и вольными союзниками (и русскими, и литовскими, ш итальянскими), он столкнулся в лице великого князя московского Дмитрия с политическим деятелем, знавшим цену столетней государственной традиции укрепления московского единодержавия.
Поначалу московское правительство сочло целесообразным обзавестись ярлыком на Великое княжение Владимирское и в Сарае, и у Мамая. Орда, в свою очередь нуждаясь в средствах и стараясь ослабить Московское Великое княжение, сделала попытку передать ярлык князю нижегородскому (1364), но тщетно. Тогда главной фигурой в руках Орды стал тверской князь Михаил.
Мамай, занявший в ту пору Сарай, помог Михаилу избежать московского плена, потом в его поддержку выступил Альгирдас. После неудачи первого литовского похода Мамай послал Твери свой ярлык на великое княжение, но сам утратил тогда Сарай, и союзники Дмитрия попросту не пропустили его послов в Тверь (1370). После неуспеха второго литовского похода Мамай, обретший вновь власть над Сараем, опять поддержал Тверь своим ярлыком. В Москве сперва недооценили этот акт: слишком калейдоскопично сменялись властители на волжских берегах. Поэтому, прикрыв войском Великое княжество Владимирское, Дмитрий Иванович велел передать Мамаеву послу Сырохоже: «К ярлыку не еду, а в землю на княжение на великое не пущаю, а тебе, послу, путь чист».83 По этому пути посол и прибыл вместо Владимира в Москву (1371). Тут его одарили, получили нужную информацию и решили, что в предвидении нового похода Альгирдаса на Москву следует как-то урегулировать отношения с Мамаем. Дмитрий Иванович поехал в Орду. Мамай признал его великим князем, не лишив, однако, ярлыка и тверского князя. Да и за это полупризнание пришлось столько заплатить, что вернулся князь «съ мно-гыми длъжникы» 84 ж тяжелая дань пала на города и людей. Как всегда, вся тягота и успехов и неудач политики падала на простой народ.
