— Слушай, ты женат? — Михаил заговорил.

— Женат, — с теплотой вздохнул парень. — Два месяца уже. — Но тотчас тон его посуровел: — Только в отличие от тебя жена из дому не выгоняет.

— Это хорошо! На сапоги, — подаришь жене! Бери, не бойся, не ворованные…

И парень сапоги взял. И злобно прищурился, насквозь как бы видя падлюку эту перед собой, Михаила то есть.

— А ну, иди впереди! Таких, как ты… Не думай, что в милиции вороны работают. Иди, иди!

В отделении Михаил написал на листочке бумаги, который выдал ему дежурный милиционер, что он, Михаил Александрович Луд, пятьдесят второго года рождения, водитель первого класса первого автопарка…

— Садитесь, ждите, — взяв писанину, сказал дежурный.

Группа задержанного люда на скамеечке дружно потеснилась. Михаил сел с краешку. Стал ждать.

Дежурный с каждым задержанным разбирался отдельно, расспрашивал, наводил справки… Время шло.

А дома ждала Татьяна! У нее по поводу его продолжительной задержки наверняка возникла своя версия. Михаил стал подумывать: что бы предпринять? Бежать — глупо! Вспомнил: один известный в городе человек, которому он помогал ремонтировать машину, давал ему визитку. С виньеточками такая, с каллиграфической надписью.

Михаил запустил пальцы в потайной отсек бумажника, куда обычно клал листочки с номерами телефонов, адресами, заначку. И выудил фотографию. Правильно: эту фотографию Михаил забрал у родственников в свой последний приезд, сунул в бумажник и забыл.

На фотографии отец, его друг дядя Коля и он, лет девяти. Дядя Коля в фуфайке и кирзовых сапогах — снимались около его дома. Отец в добротной шинели, в каракулевой шапке и получесанках — модная тогда была обувь. Он в тряпичной шапке-ушанке, в зимнем пальто и кирзовых сапогах. Михаил не помнил, что носил кирзовые сапоги. Вот резиновые, материны, на себе помнит хорошо. Стыдился этих сапог — женских — и запомнил! И не помнил он сейчас, когда и зачем приходили с отцом к дяде Коле, в какое точно время фотографировались — сколько ему здесь лет? Лишь смотрел и удивлялся простой и тоскливой мысли: «Неужто это было? Неужто это я?» Мальчик на фотографии очень напоминал сына, Степку. Он даже воспринимался именно Степкой: так же выставил ногу, чуть склонился на правый бок, улыбался… Улыбался похоже, но иначе. Мальчишка с фотографии был, по всей видимости, радостным, открытым, озорным! Степка так не улыбался. Хотя, сколь помнил Михаил, он в детстве никогда не казался себе особенно веселым и счастливым.

Фотографировала дяди Колина дочь, Надя. Она на отлично училась в школе, была высокой, хрупкой, бледнолицей. Всегда очень доброй и безупречно опрятной. Почему такие люди часто умирают в юности? После ее смерти фотоаппарат «Любитель» и все фотопринадлежности дядя Коля отдал тогда двенадцатилетнему Мишке. Он, конечно, был очень рад.

Теперь уже давно нет и отца — после его смерти скоро и переехали они с матерью из маленького своего родного городка в крупный, где жил престарелый одинокий брат отца. Жив ли дядя Коля? Михаил не зашел к нему в последний свой приезд на родину, даже не спросил о нем родственников. Все некогда. В ресторанишко успел наведаться, на шашлыки со своим школьным другом выезжал. Блаженствовали! Что ты!.. Товарищ теперь снабженец, большая фигура, все начальство в друзьях! Приехали — на берегу реки уже сухие дрова для костра уложены, ребята, прибывшие пораньше, шоферы начальников, только что зарезанного барана разделывают! Правда, покалывало иногда самолюбие и, как это говорят, классовое чувство, когда сели одним кругом начальники, друг Михаила и Михаил, а другим, в сторонке — шоферы. Михаил-то по своему положению должен быть там, в сторонке. Но… Хоть раз побарствовал!

Не зашел к дяде Коле. Не зашел и… к отцу. Ехал, рассчитывал памятник, оградку на его могилке покрасить. Были мысли и добрый памятник поставить. Да вроде с деньгами туго. Хотя того, что прогулял за отпуск, с остатком хватило бы на памятник из литого мраморного щебня! Гулять любим, праздновать! Вот истина! — как воскликнул бы философ. И институт Михаил поэтому не окончил, а не потому что семья, ребенок, как не раз говорил и даже Лариску укорял. Гулять хотелось! Балдеть! Это слово вошло в обиход во время его юности. Тогда много возникало модных словечек…

Лейтенант с интересом рассмотрел поданную Михаилом чужую визитную карточку, но звонить по указанному в ней телефону не стал. Позвонил куда-то в другое место: проверил данные Михаила — прописку и место рождения. Прочитал Михаилову писанину, расспросил. Вздохнул тяжко.

— Надоели эти семейные истории… Кто тебя задержал?

— Такой… молодой, угрястый. С собакой… Рольфом.

— А-а… — заулыбался милиционер, — Селезнев, ха!.. Артист. Можешь идти, свободен. Еще раз остановят, скажешь — уже был.

Михаил подумал было сказать, что неплохо было бы и увезти, коль зря привели, да не стал уж. Надоело все. Остро хотелось выпить. «Отвяжись — худая жизнь, привяжись — хорошая…» — звучало в голове на разные лады.

К Сашке ехать было поздно. Отправился домой на такси. Водка у таксиста нашлась. Прямо тут же, в машине, отпил из горлышка. И сразу, после всей нервотрепки, перемятости душевной, захмелел крепко.

Так домой и ввалился — с сапогами и початой бутылкой в руках.

— Задержался маненько!.. — растопырил он руки перед встретившей его женой. — Отвяжись — худая жись, привяжись — хорошая!.. А ты чего не спишь?

— Налакался. В первый же день! Спасибо. — Недвижно стояла Татьяна. — А это что?.. Зачем ты их брал?.. — потянулась она к сапогам.

— Да нет… это не твои… Это… Я две пары брал. Понимаешь! Две пары, — закричал Михаил. — Можешь понять?! Человек тоже ведь она. Виноват перед ней…

— А-а-ах!.. — задрожала Татьяна. — Он перед ней виноват!.. А я как же?.. Что же вы со мной делаете!.. Маша, что они со мной делают!.. — повернулась она к вышедшей на ее стоны подруге. — Я жду, с ума схожу, а он у нее!.. Сапоги ей купил!.. После всего!.. Да как к ней прикоснуться-то!.. Ночь пробыл! Что они со мной делают?!

— Ничего, ничего, Татьянка, успокойся, найдем управу, найде-ем! — говорила низенькая пышечка Маша и вся при этом как-то лоснилась, будто в радости большой.

— Пойми ты, Танька, ну пойми, ради бога, — по-хорошему хотел! По-хорошему!.. Что ты ее-то слушаешь, она же своего мужика довела!..

— Не кричи, не кричи. Нечего кричать. Никто тебя не боится. — Закрывала собой Татьяну подруга. — Обнаглел!..

— Катитесь вы!..

Михаил прошел на кухню, шарахнув по ходу с размаха бутылку о косяк. Лег на пол, положив сапоги под голову.

…Вдруг чувствует, кто-то его тормошит. Милиционер. Опять милиционер, в погонах, не во сне, наяву, на кухне, стоит перед ним.

— Вставай, пойдем.

— Куда?

— В отделение — куда! Быстро, некогда мне с тобой!

Что за напасть такая снова в отделение, из своей кухни.

— Зачем?.. — никак не разумел Михаил.

— За все надо в жизни, Миша, отвечать. За все. Хватит, — стояла за милиционером Татьяна.

До Михаила, наконец, дошло — его забирают, забирают как семейного дебошира… Машенька, видно, удружила — она своего бывшего мужа не раз сдавала. И Танька, дура, туда же, под ее дудочку. Правда, поняла уже, что перегнула — старается держаться, уверенной казаться, а саму всю сводит, в глаза смотреть не может.

— Парень, это не ты сейчас с этими сапогами в отделении был? — указал милиционер на сапоги на полу.

— Я…

Михаил пригляделся, точно — тот самый лейтенант, который отпустил из милиции.

— …Ввалился, устроил дебош, стал бутылкой размахивать, разбил, вот осколки!.. — успевала наговаривать милиционеру Маша: — Всячески третирует жену!..

— Ясно-ясно! — кивнул сдержанно лейтенант. — Пошли, — кивком тоже указал он на дверь Михаилу.

В лифте молчали, а когда вышли, лейтенант с пониманием так приостановил Михаила:

— Слушай, тебе есть где до утра пробыть сегодня?

— Есть. У друга могу. По улице могу просто погулять, светает уже.