— Отлично.
Лариса прошлась, встала чуть откинувшись назад, упираясь рукой в бедро, как манекенщица.
— Отлично, — еще раз оценил Михаил, возбужденно потоптался, вздохнул: — Ну… я пошел.
— Пошел?.. — обмякла Лариса. — А… Конечно. Счастливо добраться.
Он помялся, покивал, шагнул к сыну, потрепал по волосам:
— Ну, до завтра. Завтра утром к школе подойду.
И направился к двери.
— Погоди! — нагнал резкий оклик.
Лариса судорожно расстегивала молнии и стягивала сапоги.
— Забери!
— Почему?
— Пусть она носит… твоя бессловесная, хорошая.
— Лариса… Зачем?.. Я же просто… На тебе хорошо…
— На ней будут тоже хорошо — длинноногая!
— Перестань. Носи.
— Не надо мне!.. Или ты, может, и ей тоже купил?..
— Купил, есть… — понял, не надо было этого говорить.
— Обеим?! Ха-ха, — Лариса взорвалась, понесло в истерику. — Вот молодец, хороший муж, ничего не скажешь! Обо всех заботится! И ей, и мне купил!.. Ха-ха!.. Возьми! Возьми! И давай отсюда со своими сапогами! Пусть у Танечки сменная пара будет! Или сразу на ноги и на руки их оденет и ходит как корова!.. — швырнула она в Михаила сапоги. — Забери и катись!
Он посверлил ее взглядом. Потряс головой, будто что-то сказать хотел, слово подыскивал, да так и не нашел. Повернулся, пнул ногой сапоги, хлопнул с силой дверью, побежал вниз по лестнице. Но дверь за спиной раскрылась, и снова полетели в него сапоги. Мелькнула в проеме огненная грива, дверь захлопнулась, и щелкнул замок на два оборота. Михаил постоял, подобрал сапоги. Позвонил. Постучал.
— К тебе как к человеку, а ты!.. — проговорил напоследок. И пошел с сапогами.
Степка уже спал. Что на душе и в мыслях этого маленького человека? Не скажет, не допросишься. «Папа хороший», «Ты тоже хорошая». Все молчком. Мужчина! — один настоящий мужчина из всех знакомых и есть. Лариса прилегла рядышком с сыном. Жалость охватывала к нему и к себе. И слабость — знакомое, непреодолимое бессилие… Михаил все считает ее больно разворотливой, хваткой — что она интересно сумела ухватить?! Одинокие всхлипы в подушку? А Таня, выходит, не хваткая: одного мужа похоронила, другого у живой жены и ребенка отняла… Тихая, бессловесная! Была разворотливая, была энергия, когда любила, в Москву, в армию к нему летала через каждый месяц — в одежде, в еде отказывала себе, на дорогу берегла! Была, да вся вышла… Слишком бесперспективна жизнь! Слишком все обесценилось в душе! Ну да, можно себя утешить тем, что вырастет сын, женится, пойдут внуки… Да, собственно, тем и утешается…
Перестукивало сердце в городской ночной тишине с далекими глухими ударами заводского пресса. «М-бах — м-бах» — бьет ритмично и четко молот. «Ба-бах-бах» — успевает дважды под каждый его удар сердце. Лифт загудел в подъезде.
Лариса поймала себя на том, что мгновенно подобралось все внутри в ожидании… В ожидании кого?! Михаила?.. Нет. Нет! Он ушел, предал, с ним кончено, лучше одной сдохнуть от тоски! Да и не пользуется почти никогда Михаил лифтом…
Лифт пошел вниз. И опять у нее в силах угасание… Если перед собой честно, что ждет она — кого угодно. Лишь бы отвлечься, уйти от мыслей — от одиночества.
Было ведь: на колени перед Мишкой вставала, не уходи, умоляла, подумай о сыне — перешагнул и пошел!
Лариса поднялась. Закурила сигарету на кухне. Проглотила таблетку элениума. Достала с антресолей коробку со старыми письмами. Взяла первое попавшее. В армию Мишке писала:
«Мишенька, милый мой, почему я не знаю, любишь ты меня искренне, на всю жизнь и я для тебя единственная? Не мучай меня, родной мой. Я вся исхудала, подурнела, потому что каждый день только и делаю, что жду тебя, жду… Мне кажется, я скоро умру. Может, я с ума схожу? Я боюсь жизни. Надо увидеть тебя. Закажи переговоры…»
А вот другое:
«…как хорошо, что мы встретились, я тебя полюбила, и ты ответил мне взаимностью. Какое это счастье!»
А это уже позднее, Михаила посылали в колхоз, на уборочную:
«…Миша, Степка уже улыбается. Только не мне. Я читала, что ребенок начинает улыбаться матери, отличая ее голос от других. А тут я с ним одна да одна, так он мне не улыбается, а соседка зашла, чужому голосу заулыбался… Мне мать ничего про меня не рассказывала, вот Степка вырастет, я ему буду рассказывать, я все-все постараюсь запомнить…»
А это от Михаила, его писем гораздо меньше:
«…Ты три дня как уехала, а мне кажется, что это было давно. Как во сне. Я уже начинаю ждать письма. Хотя его еще не может быть…»
«Мишка, Мишка, где твоя улыбка? — вспомнились Ларисе слова старой песни. — Полная задора и огня…» Элениум ей не помогал…
14
Михаил подходил к дому друга. На душе не то чтоб легчало, но становилось веселее от мысли, что вот сейчас возьмет и подарит Сашкиной жене модные импортные сапожки на высоком каблучке. Просто так, подарит! Хоть кого-то в этой жизни, может быть, обрадует! Уже за угол дома сворачивал — вынырнул из темноты на свет парень с огромной овчаркой.
— Стой! — преградил путь. — Откуда сапоги?
Молоденький паренек, ушастый, угрястый, в пиджачке сереньком — чего ему?..
— Твое какое дело? — приостановился Михаил.
— Документы!
Михаилу сразу очень захотелось врезать ему и пойти дальше — терпеть не мог этих вездесуйных. Да псина с ним больно грозная.
А тем временем этот, в сереньком, достал красные корочки.
— Тебя только не хватало на мою голову, — вздохнул Михаил. Деваться некуда, стал объяснять молоденькому милиционеру, что да почему, говорил правду. Но тот в ответ лишь узил недоверчиво глаза. Скомандовал:
— Пошли в отделение.
— Да говорю же тебе: жене купил сапоги. Бывшей жене. Она не взяла…
— А почему без документов ходишь? Ночью?
— Ну, вот так, без документов… Ты что, всегда документы с собой носишь?
— Обязательно. А может, у тебя их просто нет?
— Слушай, друг, я же тебе человеческим языком все объяснил. К жене бывшей приходил, она меня без документов знает.
— Она — знает, а я — нет. И не пудри мне мозги: зачем бы ты бывшей жене сапоги покупал?! Пройдем. Там разберутся.
— Чего разбираться-то?! — у Михаила зудела рука, едва сдерживался. — Ты же видишь, я трезвый. А ты, между прочим, выпивший малость…
— Я не на дежурстве, выходной. Имею право, как все люди.
— А не на дежурстве — так чего нос совать?
— Отставить разговоры, следуй за мной!
— Хочешь говорить — говори по-людски. Я тебе не нарушитель. Говорю же еще раз. Вот дом, там живет мой друг. С семьей. У них есть документы. Подтвердят, кто я. Запишешь данные.
— А вдруг там у вас банда? А я без оружия.
— У тебя же собака!
— Не пойду же я с собакой ночью в квартиру. Там, может, дети.
— Что в лоб, что по лбу!..
— Пройдем. Разберутся. Не виноват — отпустят.
— Да какой тебе прок? Тащиться куда-то среди ночи!
— Я все равно Рольфа прогуливаю. А ты чего боишься?.. Бои-ишься… Чего, а?
— Знаешь, если тебе охота из себя сыщика разыгрывать — давай. А я пошел.
— Рольф!
Рольф зарычал.
— У, псина… — Михаил постоял, вздохнул. — Ну что ж, может, ты и прав… Пошли.
Ночь была хорошая, теплая. Утихал транспорт…
— В такую погоду самое время прогуляться в хорошей компании, с Рольфом… В милицию.
— А чем тебе Рольф не нравится? — парень заговорил улыбчиво, с легкой издевочкой. — Лучшая служебная собака в отделении. Медалист.
— Очень приятно, очень… — отвечал тоже улыбчиво Михаил, — какого рожна ты с ней возишься только, если она служебная?.. Делать больше нечего?
— А мне за него, между прочим, тридцать рублей платят, да на мясном довольствии он состоит.
— Поня-ятно…
— И, между прочим, если ты сапоги эти украл, мне тридцать рублей премии дадут… Понятно?
— Чего ж тут не понять…
Некоторое время шли молча, Рольф бежал впереди.
