Наиболее зоркие критики из тех, что книгу рецензируют по обложке, оглавлению и аннотации, на сборнике "Десятка" сразу подметили изображение десятирублёвой купюры. Отличный сигнал, чтобы развернуть вокруг него обличительную стратегию. Но вот только бумажная десятирублёвка отживает свой век, ей на смену приходит железный кругляш. Разве это не другая история? Это, кстати, отметил в "Литературной газете" Владимир Титов, после чего сказал, что публикация "под знаком ветхой купюры – не самая приятная ассоциация для когорты молодых литераторов". Мимо темы "презренного металла" не прошёл и критик Лев Данилкин. Он сравнил составителя антологии Захара Прилепина с царём Мидасом, обращающим своим прикосновением в золото всё, что угодно, даже такой неликвид, как антология.

Критик-знаменосец Наталья Иванова, долго и зло шуткуя, тщательно с лупой разглядывая сборник, всё же озвучила главный смысл всех своих претензий к поколению "нулевых": "На самом деле стоит вопрос о территории – этот вопрос сегодня главный не только при делёжке земли". "Земельный", как и квартирный, дачный, мает души многих литдеятелей. Какие тут эстетические критерии, когда на первый план выходят финансовые и собственнические проблемы?!.

Ещё вчера были расставлены сигнальные флажки, во время безлитературья в "девяностые" (по крайней мере, на поверхности, для широкого круга читателей). Самозванно на "залоговых" литературных аукционах были отмежёваны участки земли и возведены там всяческие лачуги с бойницами, из которых теперь и постреливают.

А постреливать приходится, ещё бы, каждая публикация, каждая книга воспринимается крайне болезненно, как акт коварной оккупации. Эти страхи в шутливой форме обыграл в одном из своих интервью Ильдар Абузяров, заикнувшийся о мафии, специализирующейся "по отжиму преференций (популярности, премий, публикаций, книжных изданий) у литературного истеблишмента". По его словам, это "молодые львы, выгнанные из прайда" и сбивающиеся в стаи. Собственно в стаи никто не сбивается, все идут своей дорогой. Нет ни идейного, ни стилистического единомыслия, нет ровного и забритого строя, но есть поле дискуссии о русской жизни, русском человеке, истории, литературе, которая едина и не признаёт сиюминутных градаций.

Поле дискуссионное, клокочущее спорами, но в то же время симфоническое, в котором нет чёткого подразделения на своих и чужих, правых и левых, которое на смену репликам о раздробленности культурного пространства проводит мысль о его цельности.

Может, в этом и есть "земельная" проблема для критиков? Всё уже устоялось, территория порезана, шапки поделены, что ж ещё? Нет уж, на всякий случай безотказной эстетической дубиной их приложим. Давайте-ка, посмотрим пару-тройку предложений из контекста...

Конечно, это не мафия, не круг корешей, идущих напролом по принципу рука руку моет. Да, и поколение – во многом метафора. Ведь возрастные границы варьируются в пределах десяти лет, а то и более. Для меня – это симфоническое единство, пытающееся вернуть литературу к собственному предназначению, избавить её от инерции бесполезной игрушки, висящей на стене.

Мается одинокая мать с детьми в съёмной комнате без денег в рассказе Романа Сенчина "Квартирантка с двумя детьми". Умирает от безнадёги, задушив детей, а потом и себя. Люди же прячутся по углам, креслом и телевизором оберегаются – самыми "сакральными" предметами нашей повседневности. Всё в "домике". Так и литературу наделили норными инстинктами. Только всегда в кресле за дверью не усидишь, хоть и хочется, хоть и стараешься не думать о женщине, душимой отчаянием, о её умерщвлённых детях. Трагедия разрастается, когда никто не проявляет участия, а оно нужно в какой-то момент, хоть самую малость. Проявляет ли участие наша литература, или в телевизор пялится? Там хоть и жуть зачастую показывают, но жуть дистиллированную, от которой ты защищён экраном и ощущением нереальности происходящего.

"Десятка" вытаскивает литературу на свет Божий из норы, а норные жители сопротивляются, они стабильно существуют и им ничего не надо. Лишь бы мне чай пить, да плести импотентные и холодные словеса, ограждать очередной завесой своё футлярное жилище.

Жуткая ночь была у "духов" накануне развала общей страны, когда безумные пьяные "деды" били и насиловали. Это из рассказа Михаила Елизарова в той же "Десятке". Где здесь запах свежих купюр, сложно сказать, хотя у каждого свои ассоциации...

За бумажно-романтическим периодом "нулевых" катком покатилось следующее "железное" десятилетие. Символизм "Десятки", на который мало кто обратил внимание, состоит именно в преодолении границ, которое будет более жёстким. Нет, это не итог "нулевых" – это абордажные крючья, брошенные на борт временного отрезка "десятых" – "Десятки". Да, я очень на это надеюсь.

"Поколение писателей, вошедших в литературу в 00-е можно считать феноменальным уже потому, что их никто не "выдерживал", не "мариновал" в журнальных и издательских редакциях. Большинство писателей обрели пусть небольшую, в литературном кругу, но всё же известность уже с дебютными вещами. Они чувствуют свободу, собственную силу, востребованность.

Новое поколение пришло со своей прозой, мало похожей на то, что писали в 90-е, а тем более в последние десятилетия советской власти. Скорее, многих из поколения 00-х можно сравнить с молодыми писателями 20-х годов. К сожалению, многих тогда действительность заставила писать пресно и нейтрально, и надеюсь, новому поколению это не грозит.

Что впереди? Плохо, если поколение "нулевых" превратится в кабинетных писателей, а тем более в литчиновников, которых сегодня, кажется, во много раз больше, чем было в советское время. Раздают друг другу алюминиевые медальки, дачи, звания. Думаю, самое правильное – писать, копать сегодняшнюю действительность, изучать жизнь", – ответил мне на вопрос о новом писательском поколении для подборки в архангельском журнале "Двина" Роман Сенчин.

Вслед за литературной оттепелью-перестройкой не должен начаться застой. На этом мы и поставим здесь многоточие...

Так случилось, что в третий раз я был приглашён на встречу к Владимиру Путину. Всё, что касается собственно встречи – дело уже десятое, я на эту тему триста раз высказался в последние две недели.

Я не разговаривал с премьером о литературе – но задал два вопроса касательно, насколько я понимаю, оглушительно неправедных вещей, творящихся в российской нефтянке.

Премьер ответил, что, нет, всё в порядке, никакого воровства, никакой коррупции, тишь и гладь. Все желающие могут набрать в Сети фамилию "Тимченко" и слово "Транснефть", и выяснить, насколько премьер был честен.

Однако есть вещи, которые я хочу сказать вдогонку самой встрече.

Дело в том, что вопросов, подобных моему, должно было прозвучать там не два, а двести двадцать два. Состояние России, мягко говоря, очень благоприятствует беседам на тему мздоимства и откровенной человеческой подлости.