– Как ебаные Мастер и Маргарита, блять! – захихикала, и уткнулась мне лицом в рукав. А я кивнул. Она ужасно права. Если на булгаковских детей выскочила любовь с финкой, то на нас – секс, и поразил обоих одним ударом. Ебаные Мастер-и-Марго.

– Выпить хочешь? – спросила она. И я снова кивнул.

– Ну скажи «да», что ты такой-то?

– Потому что я садист, – просто сказал я, самым естественным тоном. Она расхохоталась, потом посмотрела на меня, замолчала и кивнула. И мы пошли дальше.

Ее звали Жахни.

Она ловко пила спирт, вытащенный из-за пыльного шкафа. А мать ее была программистом, чьими реальными детьми были компы, и Жахни-Маша давно уже была сиротой при функционирующих физически родителях. Об отце она не говорила ничего, а мать уехала давно в Москву, «и тебя, доченька, заберу, ты только подожди немножко…»

– Целый год уже хата моя полностью, по десятке присылает в месяц, да иногда заглядывает, че я тут делаю. А нихера я не делаю. Щас вот приедет опять, че говорить ей, незнаю…

– Ебать твою мать, Жахни! – вскипал я: – Как же так??

Но быстро понимал, что не мое дело, и затыкался. В конце—концов я не собирался в нее влюбляться. Пусть живет как живется… «особая честь, всем нам придется в могилку залезть. А мне все равно…»4

Тем более, что Жахни жила как черт, как настоящее чудовище.

Ей было наплевать на все – на контрацепцию, на здоровье, на меня с моим сумасшествием. Она так лихо давала мне отпор, так злобно использовала меня, так была равнодушна и бессердечна, безрассудна, что я не заметил, как прикипел к ней.

Она выколачивала из меня душу. Она не любила извращений, просто была бессердечна.

– То есть, знаешь, мне не представляется удовольствием жестокость в сексе, мне просто наплевать на чужие ощущения, лишь бы самой получить кайф, – говорила она, сидя голая в растерзанной постели. Она ни капли не стеснялась своего несовершенного тела, и от того была еще желанней!

– Потому ты мне не просто любовница, а приятель.

Она согласно кивнула, с сигаретой в зубах, и мы пожали друг другу руки.

Сидели на набережной, и Жах беззаботно болтала ногой в туфле на тонких пряжках, прямо над водой, и я подумал, что ей надо быть поаккуратней, а то если утопит туфлю, то как тогда мне вести ее домой? «Глупая сучка…» – подумал я с нежностью. Текила сделала меня на редкость расслабленным и сентиментальным.

Так вот, я глядел в темную воду, слизывая хмельными глазами отраженье звезд и городских огней, косясь на угрожающе сползающую туфельку, а Жахни живописала свою поездку в Москву, к матери с ее новым бойфрендом, с которым та отмечала их полугодие, в кругу так сказать «семьи». Почему «так сказать»? Потому что ее мамаша та еще мразина. Какая нахрен семья, подобные твари вообще не представляют, что это такое!

– Все было так охуенно! – трещала девчонка, и меня, воспитанного совсем другого сорта женщиной, все еще удивляло, что из нежного ротика вылетают мегатонны грязного мусора: – Так вот, я закурила прямо там, а Катерина не пришла, ну ты знаешь, она к папе перебралась, а думала же, что мы с ней жить будем, но она и мать презирает и меня, что с матерью вожусь! – и все это густо приправлено такими матюгами, что воспроизводить я не буду, иначе весь смысл улетучится. Вот квинтэссенция:

– Ну, а я-то пошла, мне-то что, тем более на халяву в московский ресторан, круто же! – она пьяно захихикала, и зачем-то затормошила меня. Я кивнул добродушно, и сказал только:

– Угу!

Жахни махнула рукой:

– Да ну тебя! – и совершенно беззлобно продолжила:

– И вот, сидим мы там, гламур кругом, мать вся прям шик, стареет правда, и красится как проститутка, я те потом фотки дам зазырить, сам увидишь, как шлюха!

И это мать? Что за удивительная гиена! Да на такую только в зоопарке дивиться! Хуже мачехи – во имя блядства бросила здесь в городе девчонку совсем одну, присылает чеки, и думает откупилась! Да я бы такой мамашке… Вот двойняшка Жахнина, Катерина – молодец.

– А прикинь, ну там, то-се, принесли водку. Я думаю, мне при маме нельзя будет, а рюмки – три. Оказалась ореховая – вот клевая шняга, надо с тобой попить!

Я почувствовал, что начал уставать от подруги, хотя меня тронула ее забота. Только кивал и думал – господи, девочка, водки тебе нельзя! Да твоей мамашке похрену, даже если ты полезешь ночью на крышу 16-тиэтажки и будешь там голая на краю флагом махать!

В хмельных расширенных ее глазах плескалась речная черная текила.

Она помолчала, и начала снова:

– Вот скажи, и зачем я так много, со всеми…

– О, боже, нет! – прервал я готовую разразиться драму, и притянул подружку к себе, целовать.

– Слушай, Ветер, ты не мог бы со мной сгонять сегодня в аэропорт, у меня сестра прилетает, – позвонила мне Жах с утра.

– Ну ладно, че бы и нет? – согласился я.

– Спасибо, дорогой! – обрадовалась она. – А то так в лом одной в такую даль переться!

– Да мне не трудно! – пожал я плечами, будто она могла это видеть.

И вот, стоим, мерзнем. Ждем у стоянки такси.

– Вон она! – радостно заорала вдруг девчонка, прямо над ухом – я чуть сигарету не проглотил.

– Трахни, Катька, иди сюда! – замахала Жахни руками, как дурацкое пугало. – Мы здесь!

– Кого это трахнуть? – захихикал я, что за тупость?

– Да никого, это ее так зовут – я Жахни а она Трахни!

– Сама ты Трахни, привет, Машка! – к нам приблизилась невысокая эффектная готичка, волоча за собой дорожный чемоданчик. Девки обнялись, я стоял и хмурился – мне было очень нехорошо, только что поднявшись с корточек. Всегда так, сосуды инъекциями порчены.

– А это… – посмотрела на меня вновьприбывшая, отобнимавшись с сестрой.

– Ет Ветер, мой друг постельно-алкоголический! – махнула на меня Жахни.

– А, ясно! – кивнула девица, и протянула мне руку в ажурной перчатке: – Эрот, сестра этой ведьмы, как ты, наверное, знаешь!

– Чего?! – сделала огромные глаза Жах.

– Эрот! – гордо посмотрела на нее сестра. – Не все же Трахни ходить, – и вдруг уставилась на меня. – А ты хорошенький!

– Вовсе нет, – пробурчал я, и протянул руку за ее чемоданом: – Давай, помогу!

– Всегда пожалуйста! – кивнула она. – Едемте бухать, господа!.. Виски на рейсе был нехорош. Срочно исправить!

– А чей-то ты Эротом-то стала? – не унималась Жах, уже в такси.

– Ну как это, – удивилась ее сестра. – По-смыслу, Эрот вроде то же самое, но куда высокоэстетичней!

– И по-готски, – добавил я. Она кивнула.

– Это давно у нас повелось – она секс любила больше, а я бухать, нас и прозвали Жахни и Трахни! – пояснила Жах.

А Трахни – она такая, что по ней видно, станет самой настоящей женщиной-вамп, а не ерундой какой-нибудь.

– Знаешь, очень органичны тебе эти штучки-дрючки… ну, готические! Хоть я тебя и знаю только полчаса! – отвесил я комплимент. Жахни ревниво хмыкнула.

– Ну да, и на сцену же не выйдешь, как панк какой-то, в таком виде, да и Трахни не поймут! – и она многозначительно покосилась на меня. Хочет, чтоб я спросил о ее сцене… но мне же все равно, девочка. Я уж догадался, что и ты небось с микрофоном нечто о себе воображаешь. Я промолчал. Да мы уже доехали.

– Щас идем в магазинчик, берем бухла – кстати, Ветер, ты что пьешь? – спросила она кокетливо.

– Гашиш, – ответил я. Она рассмеялась:

– Да? А я его как-то не очень, лучше марки…

– Каждому свое, хотя я тоже люблю лизать, – совершенно серьезно кивнул я ей. Девки переглянулись и заржали.

– Это точно! – пихнула меня в бок Жахни.

– Вот и прекрасно, я полагаю, сойдемся на паре бутылочек уиски! – отсмеявшись, Эрот толкнула дверь магазина.

…По квартире разлетелись черные тряпки Эрот, она искала, во что бы переодеться. Выбрала шорты и плотную милитаревую рубашку с воротничком-стойкой. Долго шарилась в поисках тапочек, эффектно наклоняясь и являя во всей красе симпатичную задницу.