Вскрытие тоже показало: умер от внезапного сильнейшего стресса.

Казаки и казачки, а вслед за ними и дети постепенно разошлись по домам. И не было коллективных обсуждений, громких возмущений, — взрослые ещё раз убедились в том, что кому-то очень нужны их земли, их бахчи, знаменитый на всю округу сад, в который они вложили немало усилий. Им не нужно было собраний, громких слов о необходимости защищать своё имущество, свои права; они как бы ещё раз отрезвели и повзрослели — они готовы были к борьбе. Тот же казак, что говорил о бесполезности дубины, заметил: «Вот те и дубинушка! Старик-то дело нам присоветовал. Она, дубина, и в руках Ильи Муромца главным оружием была».

Мария всё чаще звала к себе Тимофея и Зою. Оставляла на ночь. Тимофей — не по годам серьёзный, работящий и очень честный парень. Если Мария поручала ему сходить в магазин, он делал покупки, а сдачу в точности до копейки приносил домой.

Мария очень его полюбила; уже через месяц-два она жизни своей не мыслила без Тимофея. Что же до Зои, то девочка называла её мамой и ходила за ней, как пришитая. И спала она вместе с мамой, а когда просыпалась и мамы возле неё не было, начинала плакать. Девочку напугала потеря родителей, и она боялась, как бы это несчастье не повторилось снова. Слабенький, только что просыпающийся ум, конечно, не осмысливал эти сюжеты, но подсознательно страх в её головке жил, и она теперь была счастлива обретением мамы.

Но, пожалуй, самые разительные перемены с появлением ребят произошли в жизни Шарика. Вначале он сразу привязался к Зое. Она всё время тянула к нему ручки, обнимала пса, и он ползал у нее по груди, взбирался на плечи, лизал тёплым языком и яростно проявлял всякие другие собачьи нежности. Однако со временем он всё чаще оставался дома с Тимофеем, крутился возле него, с ним же поедал вкусные бутерброды, кусочки мяса, рыбы — и во всём другом делил с Тимофеем все жизненные радости. Пёс будто бы даже теперь больше крутился возле своего нового хозяина, чем возле Марии.

Был тот период времени, когда погода в низовьях Дона то сияла щедрым летним теплом, а то вдруг сменялась метелями и насыпала сугробы.

Казаки ждали весны, готовили к посевам семена, ремонтировали лопаты, мотыги, грабли.

В один погожий день Мария пошла к Денису, и с ней, как всегда, держась за руку мамы, семенила ножками Зоя. А когда Мария заговорилась с Денисом, Зоя выскользнула за дверь и пошла домой. На полпути её окликнул дядя, сидящий в малиновом «жигулёнке»:

— Зоя! Иди ко мне, я тебя покатаю.

Зоя знала этого дядю, он со своей машиной часто стоял на бугорке вблизи от ихнего куреня, и от большого дома, про который говорили, что здесь будет приют для детей. Она доверчиво подошла к машине, и они поехали к станции, а оттуда в районный центр. Зоя не однажды ездила с мамой и с Денисом по этой дороге, они на пути заезжали на завод комбикорма, закупали мешки с едой для кроликов, а затем ехали в райцентр и там на базаре и в магазинах покупали разные продукты. И всегда Зоя получала мороженое, конфеты и всякие другие вкусности, а потому она спокойно сидела в машине, ожидая, что и на этот раз её будут угощать конфетами и мороженым.

Мария объехала всю станицу, ездила в район и нигде не нашла малинового «жигулёнка», на котором ездил чубатый казачонок из соседней станицы. Он служил шофёром у Шапиркина, а теперь выполнял разные поручения Авессалома Шомполорадзе и вот куда-то увёз Зою. Вернулась домой в большой тревоге. Не сразу вошла в свой дом и не сразу заметила в нём двух оживлённо беседующих мужчин. Голос одного из них ей знаком — это был Шомполорадзе. Он после гибели своего друга чаще заходил к Марии, просил сварить кофе или сделать чай из цветочного набора и подолгу у неё засиживался, уходя, оставлял доллары — десять, а то и тридцать, пятьдесят. Видимо, через Марию он хотел узнавать о настроении казаков, о том, что они думают о нём, что намереваются делать. А Мария охотно брала его деньги, которые в тот же день или назавтра относила нуждающимся, и рассказывала о том, что доллары даёт ей Шомпол. Старушки, молодухи, вдовы или многодетные матери, которым помогала Мария, с благодарностью принимали подношения, но тут же пугливо восклицали:

— Ой, Манька! Уж не вяжется ли этот носатый козёл к тебе в женихи?.. А, может, и того хуже: уж и покорил тебя, глупую сиротку? Люди-то давно заметили деньжонки в твоих карманах — не с неба же они падают!

Маша обнимала казачку или прижималась щекой к казаку, смеялась и просила за неё не беспокоиться. Дядя Женя давно преподал ей уроки поведения, и она хорошо знает, как обращаться с мужиками. Впрочем, тут же прибавляла, что никто к ней и не пристаёт. И говорила не то с юмором, не то с грустью: видимо, она дурнушка и никому не нравится. На это её вперебой убеждали, что она с годами не только в силу входит, но и красоты набирается. Головка-то вон какая круглая, волос копной лежит, а щёки что спелые помидорины. Другая, оглядев её, точно давно не видела, скажет: «Шейка-то у тебя, как у лебёдушки, и вся ты прямая, ладная — таких только в кино показывают.

Казаки прибавляли:

— Мужик, он знает, где ему отломится, а где получит от ворот поворот. А этот Шомпол, не совсем уж он и зверь, чтобы зариться на девчушку малую. Он, Шомпол, хотя и непонятно, какой природы есть человек, а всё человек, и змию, которая может ужалить, стороной обойдёт.

— Женщины в благодарность за щедрые подачки всё чаще ей тайну пытались открыть:

— А ты хоть знаешь, что Женька-то отцом тебе доводится. Как есть родной он тебе папаня.

На что Мария отвечала:

— Знаю. Он и сам мне открылся. И Паша Арканцев — мой родной братец. И ещё скоро сёстры и братья объявятся. Богатая я стала. То была сиротой, а то вишь как сродственничков привалило.

Радовалась Мария жизни. И к Денису всё больше теплела душа. Нравился ей Денис, да вот как ему скажешь об этом? В другой раз так сама с собой рассуждает: нравиться многие могут, а вот любовь, как говорят, совсем другое дело. Она когда придёт, так уж и мочи никакой не будет; тогда хоть в петлю лезь, а взаимности добивайся.

Маша хоть и говорила всем, что ей восемнадцатый годик пошёл, а сама-то знала: едва шестнадцать исполнилось.

Мария постояла с минуту в сенях и вышла. Шомпол был возбуждён, чем-то взволнован, говорил громко и не очень внятно, но последние слова Мария разобрала, и они её поразили:

— Требуют большую партию детей. Их надо хорошо кормить и красиво одевать. Деньги нам даст Дергач.

И еще расслышала:

— До мая ребят на «Постышеве» подержим, а потом в дом Шапирина переведем и тут отдых, хорошую жизнь делать будем, а лицу улыбку давать. Сердитых детей не любят.

Мария тихо, кошачьим шагом вышла из коридора и будто ни в чём не бывало, вроде бы и не заходила в дом, направилась в недавно отстроенный курень отца. Но отца дома не было, и она прошла к Денису, где застала Павла Арканцева. Рассказала ему об услышанном.

— Это интересно. «Постышев» — маленький пароход, он ещё до войны курсировал между городом и Заволжьем, а во время битвы Сталинградской за Волгу людей возил. Чудом уцелел речной трамвайчик. Теперь из него ресторан сделали и гостиницу. Очень хорошо, что ты узнала об этом. Очень хорошо! А по Зойке не убивайся. Освободим мы твою Зойку. До мая-то ещё далеко.

Наклонившись к Маше, тихо проговорил:

— Об этом — никому ни слова. Мы с тобой проведём серьёзную операцию. Ты только делай вид, что ничего не знаешь. Демонстрируй к Шомполу почтение. Они, восточные люди, это любят.

Павел Арканцев после успешного расследования истории покушения на убийство Гурьяна и смерти Нукзара Шапирошвили получил ещё более серьёзное задание от прокурора: тайно следить за действиями Авессалома Шомполорадзе, установить все его связи, все операции по торговле детьми. Такое задание совпадало с желанием Павла жить в родной станице, а если заработает деньги, то и подновить родительский дом, обустроить усадьбу.