Евгений гладил её волосы, говорил:

— И я к тебе душой потянулся, да сама знаешь: непутёвый я, не рождён для жизни семейной. Как увижу новую юбку, так и забываю всё на свете. В смысле баб я сильно общественный человек. Мать такого уродила.

И Евгений захохотал громко, — да так, что хохот его не совсем человеческий, далеко по Дону эхом покатился.

— Чёрт ты, не человек!

И Татьяна вновь ударила Евгения по щеке. На этот раз уже сильнее.

— Вот соберу по станице всех твоих любезных, устроим тебе самосуд.

Обхватила голову, поцеловала в губы. Так и трясла его: то кулачками в грудь толкнёт, а то захватит голову и жарко целует.

— А таблетки Вася тебе принесёт. И прибор для тебя японский в аптеке куплю. При такой-то распутной жизни давление своё знать надо, а не то, не ровен час, хватит удар — и отгулялся молодец. Баб-то скольких осиротишь. Теперь у тебя и ещё одна появилась — Лизавета.

— Будет тебе трепаться!

— А чего трепаться? Чай не в городе живём, а в деревне. Тут мы все на виду. Про твою-то новую кралю один муж её, пьяница отпетый, не знает. А все другие-то уж давно вас заприметили.

— Ну, ладно: бери мою лодку и с Василием вон к дубу на том берегу плывите. Туда сейчас окунь подойдёт. Васька знает, как бредешок раскинуть.

Василий при живом отце с малых пяти-шести лет выполнял роль хозяина дома. Евгений часто навещал эту свою семью, обустраивал курень, ссужал Татьяну деньгами, любил Татьяну, Василька и Ксюшу и собирался забрать их к себе, но холостяцкая жизнь и внимание станичных красоток его затягивали, и он всё откладывал женитьбу. Василий же во всём был ему помощником и выказывал удивительные таланты в хозяйственных делах. Он давно усвоил рыболовецкие хитрости и даже перенял у отца искусство находить место для рытья колодца. И не однажды уж находил, но ползал на животе по нескольку дней, и мать, видя, как это трудно ему даётся, не разрешала соглашаться на такую тяжкую работу. Были у него дедушка и бабушка ещё молодые, да с распадом в станице колхоза нигде не работали, а лишь возделывали огород. Потом неожиданно ночью кто-то увёз их в Сталинград. Василий волновался и даже плакал, но отец ему говорил, что дедушка и бабушка скоро объявятся в станице. Часто оставлял его у себя ночевать, а утром брал с собой на работу и учил всякому ремеслу. Мальчонка всё постигал быстро, и лишь ток воды под землёй долго ему не давался. Отец говорил:

— Молод ты еще, Васька. Глаз у тебя остёр, а вот, как вода под землёй ходит, постичь не можешь. Вода она душу свою и всякое волнение через любую толщу на свет божий подаёт. Живая она и с нами общаться желает. Вот когда поймёшь её, душу водяную, тогда и услышишь, и увидишь, и из плена её вызволишь. Она уж тогда и послужит тебе.

Но чтобы парень не падал духом, добавлял:

— Ты пока рыбу научись ловить, а как подрастёшь, у тебя и на колодцы талант проклюнется. И потаённые рыбные места показывал, где во впадине рыба собирается. И тот быстро запоминал эти места, и время, и погоду, когда рыба в любимые свои ямки заходит. И Василий, к удивлению даже взрослых опытных рыбаков, всегда приходил с реки с большой рыбой, едва умещал её в рюкзаке.

А недавно радостная весть облетела станицу: дедушка и бабушка вернулись домой.

Сегодня Василий как-то необычно много суетился, был чем-то взволнован. То и дело заходил к Евгению в палатку.

— Из города важные люди приехали. Им сам рыбинспектор свой катер отдал и сказал, в какие часы рыба в Быструю зайдёт.

Быстрая — рукав Дона, подходивший близко к станице. Здесь Евгений и служил на лодочной станции, и рыбу ловил. Василию сказал:

— Если меня спросят, скажи: заболел дядя Женя. Пусть сами ищут место.

У Евгения и вправду после головной боли слабость во всём теле появилась. Татьяна принесла ему других таблеток, и он выпил сразу две. А ей сказал:

— Ты с Василием бери мою лодку, и на ней плывите к дубу на том берегу. Васька знает, когда рыба пойдёт.

Женька высунулся из своего двенадцатиместного автобуса, который он недавно купил, оглядел небо и сказал:

— Нынче рыба косяками пойдет. Разная будет; и щука придёт, и сомы, и даже белуха пожалует. Сегодня воздух такой, палым листом пропитан и дождем запахло.

— Женьк! — подступилась Татьяна. — Да ты откуда это всё знаешь о рыбе? Уж не колдун ли ты в самом деле? Бабы-то о тебе чего только не скажут.

— А ты слушай их, баб этих. У них языки длинные. А и у тебя не короче.

С этими словами он растянулся на полу автобуса, сунул под голову руки. Татьяна уходить не торопилась. А Евгений, видя её краем глаза, продолжал:

— Бабы говорят — это хорошо. Люб я им, твоим бабам, вот они и гуторят. Им об меня интересно языки почесать. И не только языки.

И он многозначительно хохотнул.

Татьяна толкнула его в плечо:

— Ладно, я пошла. Мне сегодня рыбы много надо, а рыбинспектора не будет. Он свой катер этим двум иностранцам отдал. А если отдал, значит, деньги от них взял. За взятку-то эту и мы попользуемся.

— Не в иностранцах дело — вице-губернатор тут нынче, а ему-то инспектора и сами готовы наловить рыбы.

Она хотела прикрыть дверцу автобуса, но Евгений придержал дверь ногой, сказал:

— Не закрывай. Мне воздух нужен.

И она направилась к лодке, где её давно уж поджидал Василий.

Татьяна хотела было сесть за вёсла, но Василий взял её за руки и усадил на среднюю лавку. Мужским властным тоном проговорил:

— Не женское это дело — грести лодку.

Когда лодка уклонялась от дуба вправо или влево, Татьяна подавала команду, куда довернуть.

С холма, на котором стояла станица, сильно подул ветер, небо как-то вдруг помрачнело, на Дон и на лес задонский, точно театральный занавес, наползала чёрная туча. И скоро стало темно, и пропал дуб, и даже берега не было видно.

Послышался рокот мотора рыбинспекторского катера. Василий отвернул лодку, и катер пронёсся в сторону к дубу. За ним поплыл Василий. В нескольких метрах от берега он забил в илистое дно кол с привязанной к нему сеткой и затем второй колышек забил невдалеке от берега. Сказал матери:

— Сиди здесь и жди рыбу.

— А ты куда?

— Я пойду к дубу и посмотрю, что там делают турки.

Двух кавказцев, назвавшихся грузинами, казаки почему-то окрестили турками. Потом эти «турки» купили в разных концах станицы два пустующих дома, снесли их и на их месте начали строительство трехэтажных дворцов. Два или три десятка здоровых и молодых станичных мужиков они наняли на работу и хорошо им платили. В станице их зауважали, но продолжали называть обидным у казаков словом «турки». Скоро в станице узнали, что эти турки всего лишь представители каких-то богатых людей, а сами же они хотя и имеют много денег, и платят рабочим по триста-пятьсот долларов, но в сущности такие же наемные люди, как и казаки-строители.

Как-то по станице проползла весть, что когда дворцы будут готовы и в них поселятся настоящие хозяева, то эти хозяева купят окрестные земли: один скупит десять тысяч гектаров по правую сторону Дона, другой — столько же по левую, то есть те поля, бахчи и сады, на которых издревле стоит станица Каслинская.

Бабы загалдели:

— А как это — землю скупить? Разве такое позволят?

— Да кто ж и позволить может! Брехня всё это! Зря языками чешут. Спьяну-то и не такое наплетут.

На том станичники и успокоились. Но потом, два года спустя, прошёл новый слух: московская дума разрешила земли продавать.

Опять гуторили:

— Какие земли? Неужто все, какие захочешь?

— Ну, ты и захочешь, так не купишь. А вот из Америки миллионер приедет — тот купит.

— А как же мы будем? По чужой земле вроде бы и ступить нельзя.

— И-и!.. Слушайте вы их! Народ горазд всякую чепуху молоть. Сегодня земля, а завтра, мол, и воздух продавать зачнут, и Дон наш Батюшку Березовский к себе в Англию уволокёт.

Тем закончился и этот разговор.

Ожидали, когда небо посветлеет и взору откроется поверхность Быстрой. Вася по прежнему лову знал: косяки рыбы засверкают под светом звёзд трепетной рябью воды, но сейчас поверхность Быстрой покрывалась тенью от чёрной тучи, и мальчик боялся, что ход рыбы он не уследит. Какая пойдёт? Этого и отец его не всегда мог сказать. Рыбы в Дону много. Косяк мелкой плотвы засветится, а вслед за ним и щуки зубастые воду взбурунят, а там и сом тупорылый под лунным светом воронёной тушей блеснёт, а в другой раз с глубины донской в Быструю свернёт заплывшая сюда с Азовского моря серобрюхая белуха. Но это бывает редко, и если уж царь-рыба величиной с акулу, а то и поболе, вдруг здесь объявится, она скоро на песчаную отмель угодит. И тогда с перепугу реветь начинает и хвостом по песку словно молотом бухает; казаки, и особенно казачки, случайно оказавшиеся в ту пору на берегу, немели от ужаса и Бога на помощь звали. Чудилось им, что дьявол морской в их края пожаловал и ждать им после такого гостя беды неминучей. И вправду ведь! — давно заметили: после белухи непременно что-нибудь случалось: или дом сгорит, или человек умрёт.