Рыбалки принимали характер набегов на Дон, когда река тоже хотела отдыхать и всё сущее в ней предавалось гульбищам и играм.
Роль Евгения возрастала до степени мистической. Он форменно становился Нептуном, и рыбаки смотрели на него с надеждой: захочет Евгений помочь — будешь с рыбой, не захочет — тоже кое-что поймаешь, но лишь в том случае, если тебе улыбнётся удача.
По каким признакам раздавал Евгений свою милость — никто не знал. И как он это делал — тоже могли лишь догадываться.
Сегодня на рыбалку явились Шомпол и Швили, они крутились возле вице-губернатора, и Евгений из-за них не показывал Красновскому хорошего места.
Октябрьская ночь крепко пеленает во мрак леса и долы; где-то в чернильных тучах заплутался тоненький рожок молодого месяца, звёзды лишь изредка глянут на мир и снова нырнут под одеяло тяжёлых слоисто-дождевых облаков; воздух пропитан промозглой влагой, а река прячется под сенью береговых деревьев и лишь весёлые всплески играющих рыб манят надеждой на богатый улов.
Евгений на своей машине подъехал к самому берегу и тут, поблизости от своей палатки, наладил на приготовленных много лет назад камнях два котла и одну большую, литров на пятнадцать, кастрюлю. По опыту знал: ухи надо варить много, аппетит у рыбаков волчий, особенно теперь в сырую холодную ночь.
Уху Евгений варил сам. Однажды залетевший сюда случайно рыбак из азовского совхоза сказал: «Вы, конечно, говорить можете что угодно, но такой ухи, как варят наши рыбаки, никто ещё из вас варить не научился». Впрочем, поев Евгеньева варева, смиренно заметил: «Да, кажется, ваша уха и не уха вовсе, а чёрт её знает, какая это вкуснота». Просил у Евгения рецепт, но тот сказал: «Рецептом одним тут не возьмёшь, тут нужна композиция. А это уж, брат, удел мастеров особого сорта».
Обыкновенно Евгений все операции по сотворению ухи производил самолично и лишь резку лука да ещё две-три простейшие операции доверял помощникам, сегодня же, несмотря на то что на рыбалку приехал вице-губернатор, Евгений всё поручил Елизавете, Марии и хуторянке, приехавшей из своего хутора на «Запорожце» с двенадцатилетним сыном Василием. Татьяна никогда не была замужем, но сынка и дочку Ксюшу прижила от Евгения; Василий знал своего отца, нежно любил его и многие дни проводил у него в доме. В прошлом году отец купил сыну «Запорожца», и хутор Заовражный, на котором жили Татьяна с Василием и Ксюшей, стал ближе к дому отца, но если сын дневал и ночевал у бати, то мать его, имевшая на хуторе симпатию в лице тракториста Кирьки Безухова, наведывалась к Евгению редко. Нынче Таня вместе с Кирькой и Василием по просьбе Евгения налаживала третий очаг для варки ухи. Евгению сказала:
— Ксения в Сталинград уехала к тёте Гале.
Сталинград они называли по-прежнему. Хрущёвское имя Волгоград не приживалось.
— Как уехала? На чём?
— А так, села на поезд и уехала. Её проводники не гонят. Час езды — и она у тётки.
— Смотреть надо за детьми, — ворчал Евгений. — Девчонке десять лет, а она уже на поезде зайцем ездит.
— Ну, ты мне не указ! — огрызнулась Татьяна. — Не твои дети, не тебе и ответ за них держать.
— Знаем, чьи они дети, — осадил её Евгений. — Мать ты плохая, раз дочка бежит от тебя. Вот подам в суд и лишу тебя материнства. К себе заберу и Ваську, и Ксюшу!
Татьяна на это ничего не сказала. Слышала сердцем: любит Евгений Васятку и Ксюшу. Любит, а значит, и у них с ним, может, союз сладится. А Кирькой она дразнила Евгения. Не люб ей Кирька и до себя его не допускает. Любит одного Евгения. Безумно любит! И детей рожать только от него хочет. Она и сейчас беременна и с радостью ждёт третьего. И этот отцом назовёт Евгения.
— Да куда нам ещё один котёл-то? — возмущалась Татьяна.
— Народу ишь привалило — целый полк! — сказал Евгений, — бомжи пожаловали, а с ними все бездомные ребята. Человек двадцать будет.
— Ещё чего! Бомжей кормить! — заартачилась Татьяна, но Евгений её приструнил:
— Бомжи тоже люди. Их-то в первую очередь и накормим.
Евгению нездоровилось: болел затылок, стучало в висках. Недавно к нему это привязалось: голова стала болеть. Не часто, но случается: затылок вдруг заноет. С чего бы это? Ещё сорока пяти нет, а уже хвороба прицепилась. Он лежал на копне сухих веток и вяло наблюдал, как разворачивается рыбалка. Процесс этот без его участия всегда проходил бестолково, люди таскали туда-сюда лодки, стучали вёслами, громко галдели. Никто не видел и не слышал рыбу, не знал, где она находилась, а Евгений снисходительно прощал им эту бестолковость, не торопился вносить элементы научной организации труда. Он ещё не знал, кому будет помогать.
Я не верю в колдунов, шаманов, ясновидящих и умеющих читать задним местом. И хотя на вопрос моего друга маститого поэта Игоря Кобзева «Ты веришь, что у меня в сарае поселилась тень Суворова?» великодушно отвечал: «Верю, конечно, верю», мысленно же посмеивался над ним и над его дружбой с экстрасенсами, астрологами и всякими Джунами, у которых из пальцев летели искры. Однако Джуна Джуной, она человек восточный — он этих людей не знает, а вот в русских людях заметил свойства, на грани волшебства стоящие. Иной и пьёт много, и даже под хмельком вдруг скажет:
— Власть чертей и бесов ненадолго. Скоро снесёт её.
— Как снесёт, кто снесёт? — вопрошает Евгений, жадный до всяких неожиданных и смелых догадок. — Да кто снесёт-то? Ну, если бы раньше ты сказал — тогда другое дело. Раньше казаки были. Да и в городах рабочий люд словно в котле кипел, а сейчас-то… Кто её по кочкам понесёт, власть эту проклятую? Заводы-то они не зря остановили. Боятся, значит, больших коллективов.
— Снесёт её! Вот ты ещё поглядишь. Мы-то все, выпивохи, передохнем скоро, а ты тверёзый, — ты и увидишь.
— Да кто снесёт-то? Чего буровишь?..
Пьяница поднимал вверх палец.
— Он снесёт, господь Бог. Моя бабушка говорила: Бог шельму метит и щелчком её по башке обязательно стукнет.
— Чтой-то я не слышал, чтобы ты Бога поминал.
— Не поминал, а теперь вот и я приникаю душой к Богу. В трудные времена нам всегда Бог помогал. Ты думаешь, в сорок пятом мы целую Европу на колени одни поставили, да америкашки нам чуток подсобили? Одни, без Бога? Нет, Евгений, без Бога полмира не одолеешь. Вон сейчас Чечня проклятая. Полтыщи головорезов с кинжалами бегают, а мы их одолеть не можем. А всё потому, что Бог от нас отвернулся. На Кремль ему тошно смотреть. Там дьявол поселился, сатана двурогая. Раньше туда меченый проник, а сейчас лысый сидит и с рожками. Вот Господь-то и гневается на нас.
Не верил Евгений в дела сверхъестественные, а вот прозрения пьяного человека слушал со вниманием; он и сам знал, где бывает место на реке, куда придёт косяк рыбы, и какой это косяк, и какая рыба… А как это он узнавал — объяснить не мог. И сейчас вот удивлялся: чтобы так события охватить и в такую глубь заглянуть, как пьянчуга этот…
— Ох, затылок болит! — пожаловался сидящему возле него Василию. А тот пощупал ладонью затылок отца и сказал:
— Давление у тебя.
— Какое давление? Откуда ты знаешь?
— У мамки бывает. И так же болит затылок.
— Ну! И что?..
— А ничего. Таблетку кинет в рот, водой запьёт — и проходит.
— А сейчас у неё есть таблетки?
— Есть, конечно. Сейчас принесу.
Евгений кинул под язык таблетку, запил водой, и через час боль в затылке утихла. И мир повеселел, хотя на лес и речку тяжело валилась тёмная сырая туча.
Евгений, обняв Василия за шею и прижав его могучей рукой, сказал:
— Где ж ты раньше был со своей таблеткой? У меня-то голова уж давно болит, со вчерашнего дня.
— Откуда же я знал.
— Вот знай теперь. Пойди к мамане и половину её таблеток реквизируй для меня.
Василий ушёл и надолго пропал. А вместо него пришла Татьяна. Обхватила его за шею, заплакала.
— Да ты что ревёшь, дура?
— Кирилл замуж зовёт. Придётся идти. Негоже это бабе одной век вековать. Видно, уж судьба мне такая — пойду за Кирилла. А не люб он мне, не люб, слышишь. Обожглась об тебя, и с тех пор всё тело саднит. Тебя одного люблю. Тебя, чёрт ты приворотный! Будто и некрасивый, а ишь как баб к себе тянешь! Я после тебя всех других мужиков будто и не вижу.
