— Здесь толще, согласна.

— Вот тут тоже есть эндостальные изменения[107]. Видите? Это наводит на размышления. — Она посмотрела на Рэнди. — Мы можем сейчас увидеть снимки голеностопных суставов?

— На размышления о чем? — переспросил он, все еще не доверяя этому эксперту из Бостона.

— О периостите. Воспалительных изменениях мембраны, покрывающей кость. — Маура сняла снимки берцовых костей. — Снимки голеностопа, пожалуйста.

Молча, он прикрепил к экрану новые снимки, и то, что Маура увидела на них, развеяло все ее сомнения. Доктор Оуэн, стоящая позади нее, пробормотала:

— Да ну?

— Это классические изменения костной ткани, — пояснила Маура. — Я видела такое только дважды. Один раз у иммигранта из Алжира. Вторым был труп, обнаруженный в грузовом отсеке — мужчина из Южной Америки.

— На что вы смотрите? — удивился Рэнди.

— На изменения в правой пяточной кости, — ответила доктор Оуэн. Она указала на снимок.

Маура добавила:

— Также Вы можете увидеть их и в левой пяточной кости. Эта деформация — результат нескольких старых переломов, которые со временем зажили.

— Обе ее ноги были сломаны? — спросил Рэнди.

— Неоднократно, — она посмотрела на рентгеновские снимки и содрогнулась от того, что они обозначали.

— Фалака[108], — тихо произнесла Маура.

— Я читала об этом, — сказала доктор Оуэн. — Но никогда не думала, что увижу подобный случай в штате Мэн.

Маура взглянула на Рэнди.

— Также известен как бастинадо. Ей бьют по подошвам ног, ломая кости, разрывая сухожилия и связки. Известна во многих местах по всему миру. Ближний Восток, Азия. Южная Америка.

— Вы имеете в виду, что кто-то сделал такое с ней?

Маура кивнула.

— И те изменения в большеберцовых костях, на которые я указала, они тоже из-за повторявшихся избиений. Чем-то тяжелым били по голеням. Этого недостаточно, чтобы сломать кость по-настоящему, но оно оставило необратимые изменения в надкостнице из-за повторяющихся кровотечений.

Маура вернулась к столу, где лежало изломанное тело Анны. Теперь она поняла значение этой сетки шрамов на грудях и животе. Не понимала она только, зачем все это проделали с Анной. Или когда.

— Это по-прежнему не объясняет, почему она покончила с собой, — сказала доктор Оуэн.

— Нет, — признала Маура. — Но это заставляет задуматься, не так ли? Связана ли ее смерть с прошлым. С тем, что привело к этим шрамам.

— Вы сейчас сомневаетесь, что это было самоубийством?

— После того, как я это увидела, я подвергаю сомнению все. А теперь у нас есть еще одна тайна. — Она посмотрела на доктора Оуэн. — Почему Анну Уэлливер пытали?

Тюремная камера принижает любого человека, так случилось и с Икаром.

Через решетку он казался меньше, несущественнее. Лишенный своего итальянского костюма и часов «Панерай»[109], теперь он носил кричаще-оранжевый комбинезон и резиновые «вьетнамки». В его одиночной камере были только раковина, унитаз и бетонная полка-кровать с тонким матрасом, на которой он сейчас и сидел.

— Ты знаешь, — сказал он, — каждый человек имеет свою цену.

— И какой была бы твоя? — поинтересовался я.

— Я уже ее заплатил. Все, что я когда-то ценил, было потеряно, — он посмотрел на меня ярко-голубыми глазами, так отличающимися от светло-карих глаз его мертвого сына Карло. — Я говорил о твоей цене.

— Моей? Меня нельзя купить.

— Тогда ты просто простодушный патриот? Ты делаешь это из любви к стране?

— Да.

Он рассмеялся.

— Я слышал подобное прежде. Это лишь означает, что альтернативное предложение не было достаточно высоким.

— Не существует такого предложения, чтобы заставить меня продать свою страну.

Он с жалостью взглянул на меня, словно я был слабоумным.

— Тогда ладно. Возвращайся к своей стране. Но знай, что ты придешь домой беднее, чем мог бы.

— В отличие от некоторых, — усмехнулся я, — по крайней мере, я смогу поехать домой.

Он улыбнулся, и от этой улыбки мои руки внезапно похолодели. Словно я взглянул в лицо своему будущему.

— Сможешь ли?

Джейн признала, что на экране телевизора Даррен Кроу выглядел неплохо. Сидя за своим столом в отделе по расследованию убийств, она смотрела телеинтервью, подмечая его пижонский костюм, укладку и ослепительные зубы. Ей стало интересно, отбеливает ли он зубы сам при помощи набора для отбеливания из аптеки или заплатил профессионалу, чтобы отполировать их до жемчужного блеска.

— «Рубен»[110] с двойной квашеной капустой, — объявил Фрост, ставя пакет с сэндвичем на стол. Он упал на соседнее кресло и развернул свой обычный ланч — индейку на белом хлебе без листьев салата.

— Посмотри, как эта репортерша строит ему глазки, — сказала Джейн, показывая на блондинку, берущую интервью у Кроу. — Клянусь, она в любую секунду готова сорвать свой пиджак и закричать: «Возьмите меня, офицер!»

— Никто никогда мне такого не скажет, — вздохнул Фрост, смиренно откусывая свой сэндвич.

— Он завоевывает расположение аудитории, как профессионал. Вот, смотри, сейчас он изображает глубокомысленность.

— Я видел, как он тренировал этот взгляд в сортире.

— Глубокомысленность? — она фыркнула, разворачивая свой сэндвич «Рубен». — Как будто у него есть хоть одна глубокая мысль. То, как он таращится на эту цыпочку, да он больше думает, по ходу, о ее глубокой глотке.

Они сидели и ели свои сэндвичи, наблюдая, как Кроу по телевидению описывает поимку Сапаты. «Мог бы сдаться, но решил бежать… Мы все время проявляли сдержанность… очевидно, это действия виновного человека…»

Ее аппетит внезапно исчез, Джейн опустила свой «Рубен».

«Нелегалы вроде Сапаты, которые приносят насилие в эту страну, будут наказаны. Вот мое обещание добропорядочным гражданам Бостона».

— Что за хрень собачья, — возмутилась она. — Он просто так взял, осудил и вынес приговор Сапате.

Фрост не произнес ни слова, продолжая жевать свой сэндвич с индейкой, словно то, что ее взбесило, не имело никакого значения. Обычно Джейн ценила хладнокровие своего напарника. Ни переживаний, ни эмоций, просто раздражающе уравновешенный бойскаут, сейчас напомнивший ей корову, меланхолично жующую траву.

— Эй, — сказала она. — Разве тебя это не беспокоит?

Он повернулся к ней с полным ртом индейки.

— Я знаю, что это беспокоит тебя.

— А ты, значит, с этим согласен? Закроем дело, когда у нас нет орудия убийства и ничего, что связывало бы Сапату с Акерманами?

— Я не говорю, что согласен с этим.

— Только что Детектив Голливуд по телевизору обернул это все рождественским подарком. Подарком, который воняет. Тебе стоило бы разозлиться.

— Полагаю, да.

— Тебя вообще что-нибудь может разозлить?

Он откусил еще кусок индейки и пожевал, обдумывая вопрос.

— Да, — наконец ответил он. — Элис.

— Бывшим женам это положено.

— Ты сама спросила.

— Ну, это дело тоже должно бы тебя разозлить. Или, по крайней мере, то, что не дает покоя мне и Мауре.

При упоминании имени Мауры он, наконец, отложил свой сэндвич и посмотрел на Джейн.

— А что думает доктор Айлз?

— То же, что и я. Что эти трое детей как-то связаны. Их психолог просто спрыгнула с крыши, и Маура задумалась, а что если это из-за тех детей, у которых убивают всех близких? Словно они прокляты. Везде, где они появляются, кто-то умирает.

— А теперь все они в одном месте.

«Ивенсонг». Джейн подумала о мрачных лесах, где с ветвей ивы свисали забрызганные кровью игрушки. Подумала о замке, где привидениями были сами обитатели, живущие в тени насилия. Оба, Тедди и Маура, находились там за закрытыми воротами, с детьми, слишком хорошо знакомыми с кровопролитием.