Небоскрёб с человеческими глазами поднял прямую руку и выстрелил в потолок.

Бутерброд с весёлым соевым мясом выстрелил в лампу дневного света и со второго раза попал.

Красная белка стала прыгать по консервным рядам и хохотать.

Они забрали деньги из кассы, пропали, и всё закончилось.

11. Какой-то очень неприятный человек принёс Пандоплеву бумаги. Пандоплев некоторое время читал и двигал слабыми губами.

— Уйдите, — сказал он.

Олег достал гантелю, погладил её, положил на место, достал учебник геометрии, полистал, потянулся к карандашу и вспомнил, как потерял коричневую расчёску, и как его била мать.

— Что я скажу? — закричал он и укусил ладонь. — Что я напишу? Что подошьют к делу? Что разбойное нападение совершили бутерброд, небоскрёб и белка?

12. Однажды потные люди в глупых костюмах сидели на полу, считали деньги и пересчитывали их. Получилось довольно много тысяч с копейками.

Зацовер зажал в кулаке букет из банкнот и нюхал деньги: они пахли людьми, многие из которых были женщинами.

Таисия собрала деньги и распихала по карманам.

— Куда это? А водка? А стул нам новый?

— В психушку. В детское отделение. У них по нормативам одна зимняя куртка на две койки и один шарф на четыре. Ходят гулять по очереди. Наберу им шмоток, вышлю до востребования, пусть деткам скажут, что Дед Мороз.

— Ты гуманист, Таисия. Я бы пропил всё. Трудно было бы, но пропил бы почти всё. А на остатки издал бы роман в твёрдом переплёте.

— Тут не хватит на роман. Остатков хватит мне на лифчик. Синий в оранжевый горох. А ты голимый чай пей. Ты же только из магазина, догадался бы взять ящик чего-то вкусного.

— Ешё! — сказал Зацовер.

1. Когда у Зацовера умерла жена, он сначала ходил мёртвый, как маятник, а потом живой, как заводной мышонок, но жизнь возвращалась — кажется, в руку, которая иногда держала пистолет.

— Макдональдс, — сказала Таисия.

— Почему?

— Охраны там отродясь не было. Камер полно, но все на прилавок: хозяева следят, чтобы работник не положил в гамбургер свой член вместо куска салата.

— Откуда ты знаешь?

— В трудной стране одинокая женщина должна знать всякие вещи, чтобы повернуть мир нужной задницей кверху! — сказала Таисия. — Это афоризм, запишите.

— Мне, пожалуйста, двойной гамбургер, среднюю картошку, колу без льда и все ваши деньги. Славно! — сказал Зацовер.

— Ты, кажется, приходишь в себя, — сказала Таисия.

— Да. Давай постреляем. Давай.

2. — Ка-ран-даш! — сказал Пандоплев. — Ка-ран-даш! Карандаш.

3. Когда развороченная гора гамбургеров осталась позади и крики отзвучали, разбойников в глупых костюмах догнал человек. У него было светлое лицо и синие глаза, как будто нарисованные слабоумным на потерянной матрешке.

— Только не убивайте меня, а я расскажу историю!

— Мы никого не убиваем. Жизнь священна, хоть никакая, всякая.

— Так слушайте. Я никто, и зовут меня Петя. Я много недель жил у них, в Макдональдсе. Днём притворялся клиентом. Подъедал картошку за настоящими клиентами. Мясо я не ем. Колу пью умеренно. По ночам я дремал в туалете. Я умею прятаться. Я не знаю, почему меня никто не засек днём. Лицо у меня выразительное. В школе говорили, что я писаный красавец. Но я много недель безвылазно жил в Макдональдсе, и никто меня не засёк. Наверно, потому, что я у них ничего не покупал. Хотя лицо у меня выразительное. Теперь вы уничтожили мой дом. Но я благодарен вам, хотя другого дома у меня нет. И я хочу быть с вами.

— Ступай себе, Петя, — сказала Таисия. — Ты хороший человек и философ почище нашего, но мы не прячемся от жизни в туалете. Мы ждем, пока она придёт и надаёт нам по шее.

— Я хочу быть как вы, понимаете! — вскричал Петя. — Хочу переступать черту. Вот, например, идея: добыть наручников, ходить по улицам и приковывать плохих людей друг к другу. Чтобы сразу было видно. Или наоборот, приковывать хороших. А можно не друг к другу, а к столбам, к велосипедам.

— Прекрасная идея, Петя. Прощай.

4. Пандоплев рвал бумагу. Начальство требовало исправить все и угрожало снять звезду. Город распадался. На севере работала банда больных, которые сдирали намордники с белых собак. На юге возник маньяк, он целовал маленьких девочек в висок и отпускал их с миром. И по всему городу небоскреб, бутерброд и ёлка грабили кафе и магазины. Мир как-то неприятно изменился, был тревожен, люди плотно срослись с какой-то другой реальностью, миру было не до Пандоплева. Пандоплев хотел бы грызть карандаши, рвать бумагу и вспоминать, как плохо с ним обходилась жизнь. Но надо было работать, и он стал быстро переставлять стулья и звонить по телефону, рябь какая-то, а не человек.

5. Деньги, взятые в Макдональдсе, они потратили на новый холодильник, полный мороженых ягод, а большую часть отдали в детский сад от имени выдуманного миллионера и мецената Трансвалерия Гречко.

— Что-то имя у него нехорошее — сказал Энди Свищ. — Не кажется настоящим.

— На себя посмотри, — сказала Таисия. — К делу, товарищи. Наша следующая цель — районная администрация. Там денег нет, но это будет акция устрашения.

Зацовер вдруг начал пританцовывать. Он почувствовал аномальную и удивительную тяжесть пистолета. Он вспомнил фильм про сварщика, которому дали по голове, и тот перестал быть сварщиком и завёл пса. Там было много музыки, и Зацовер стал под нее танцевать. Глядя на него, стали танцевать и остальные. Без лишних и резких движений. Просто уютно двигаться в такт.

6. Однажды Пандоплев опять закричал. В городе появился молодой мужчина, который приковывал людей к людям. Он делал это незаметно, умело и так страшно, что Пандоплев кричал. Мужчину с наручниками все видели, но никто не запоминал в лицо. Пандоплев кричал, и рвал бумагу, и вспоминал, как в детском саду началась эпидемия поноса. И началась с него, с Пандоплева. А теперь он должен остановить разгул непонятно чего в городе. Один, совсем один против непонятно чего. Пандоплев кричал, пока какой-то очень неприятный человек не принес ему некоторые тексты и кое-какие изображения, тогда он сел, встал, походил, успокоился, почесал шрам и даже потребовал карандашей взамен уничтоженных.

7. Однажды настал вечер и вновь открылся бар «Три козы».

— Одиночество! — сказал бармен. — Я спец по одиночеству. Я писал о нем диплом. Всё было другим. А теперь я разделяю с вами ваше одиночество. Практически. Водки?

— Конечно, — сказал Зацовер.

— Я наливаю водку в рюмки. Мою рюмки водой. Протираю рюмки тряпкой и наливаю в них водку. Я был бы робот и конченый человек, но действия мои полны смысла, потому что пропитаны вашим одиночеством. А вы чем занимаетесь?

— Грабим бесов в компании ангелов.

— Как это?

— Это как шутка. Мы вроде как занимаемся социальной работой. Впрочем, не имея о ней никакого представления.

— Так стоит ли?

— Эх, бармен! — сказал Энди Свищ и выпил ещё. — В этом беда бывшей русской интеллигенции, растворённой средь нас, как сахар в моче. Много лет уламывать тёлку, а когда пришла пора брать её за титьки и вдарить рок, вдруг завести разговор о рисунке на обоях. Да какой там рисунок, хоть птичка, хоть бабочка. Тёлка в руках, бери и дери!

— Ваша метафора ясна, — сказал бармен. — Я не обижен. Но и согласиться не могу. Что будет, если я смешаю коктейль вслепую? Это моя работа — иметь ясное представление о водке и не закрывать глаза на апельсиновый сок…

— Вот потому-то вы бармен. А мы тут пьяные крутимся на стульях и скоро нас тут не будет.

— Я расскажу вам притчу, — сказал Зацовер. — Впрочем, нет, я не расскажу вам притчу. Я тоже пьяный.

— Ничего. Водки?