Им было очень страшно прыгать в темноту и неизвестность. Но они не считали себя трусливее сопляка, который уже это сделал. И они прыгнули…

Пастор остановился и обессилено сел на песок.

– Андре, друг мой. Спешите дальше. Мне же нужен отдых. Если по нашим следам идут эти безумцы они отвлекутся от меня и вы сможете спастись. Если же нет, то я нагоню вас или как мы и говорили, встретимся в замке барона на озере.

– Вы несете вздор, баронет! Я никогда не объясню ни барону, ни королю как моя честь позволила вас бросить одного и в беде.

– Андре… поверьте, так будет лучше.

– Да я-то вам верю! – легко признался склонившийся над пастором врач. – Только это никак не отразится ни на моей совести на мнении окружающих обо мне… – он помог подняться пастору и повел его дальше: – Ведь у меня, как и у вас, баронет, кроме чести ничего нет. И вряд ли будет. Имение дано королем за службу. Жена умерла не оставив мне ни дочери ни сына. На всем свете меня может быть ждет только мой незаконнорожденный сын. Я его пристроил в пажеский корпус в столице. Надеюсь, станет человеком… Я вас не утомляю разговорами? А, баронет?

– Ничего, Андре… мне даже начинает казаться, что мы не бежим от озверелого люда, но просто с вами на прогулке.

Коротко гоготнув, Андре все-таки замолчал.

Суматоха, поднявшаяся в замке, когда в него добрались пастор и врач откровенно напугали и Питера и баронессу. Они спрятались на самой высокой башне и оттуда смотрели, что происходит во дворе. Барон страшно ругался, стражники, выстроенные верхом на своих лошадях, получали последние указания от него. Во все концы своей земли рассылал барон страшную весть, что его город взбунтовался. Вся стража по другим селениям и дорогам должна была немедленно спешить к его замку на озере, что бы соединиться с ним и вместе ударить по обезумевшей черни.

А напротив них майор гвардии и этот странный врач наперебой объясняли свои задачи шеренге гвардейцев. Почти десяток верховых майор посылал на дороги и тропинки к городу, чтобы знать двинется ли куда восставшая масса или они останутся в своем городе подыхать, как им и следовало сделать. Во всем замке не суетились, казалось только Питер и баронесса, напуганные и ждущие чего-то очень плохого, и господин пастор. Который как теперь все понимали, больше не был божьим слугой. Барон от щедрот своих одел его в свое не самое плохое платье. Отдал свою любимую перевязь для шпаги, хоть и не украшенную камнями, но отделанную искусно золотой нитью. Подобрал хорошие добротные сапоги. Пусть старые, но от этого не ставшими ни грубыми, ни ветхими. И в завершении преподнес так много пережившему и сделавшему отцу Марку шляпу с серебряной бляхой и одну из своих лучших шпаг, взамен утерянной в городе.

Оглядев с доброй насмешкой своего друга, барон сказал кивая:

– Отпущение грехов нам пока не нужно… да и за хорошие деньги я вам привезу бумагу, подписанную лично Папой римским. А вот хорошего бойца в это время я даже за деньги могу не достать. Добро пожаловать, баронет, ко мне на службу. Когда все уляжется, решайте сами. А пока, не оскорбляйтесь, примите меня как сюзерена, и жалование от меня как от вашего патрона. Это в божьем мире деньги не нужны. Но наш мир давно забыт богом. Здесь чем больше лиц короля в кошеле, тем увереннее ты себя чувствуешь!

Андре Норре при этой церемонии в обеденном зале только непристойно хрюкнул и извинившись вышел прочь. А вот баронесса, впервые увидев пастора в таком наряде, долго изучала его стоя в тени арки. Осанке баронета мог позавидовать и сам майор гвардии. А манеры и учтивость, ставшего светским человеком пастора, были, по мнению провинциальной аристократки, просто без изъяна. Она очарованная изучала НОВОГО отца Марка и даже не заметила ревность в глазах мальчика, что украдкой наблюдал за ней стоя в ожидании указаний барона.

– Скажи конюху, пусть Агора переведут в общую конюшню. – Сказал барон Питу, – Почистишь мое второе седло, то которое обшито красной каймой. Подгонишь снаряжение все под господина баронета. Головой отвечаешь… понял меня? Мы не на прогулку собираемся. Мы едем на войну…

Ну, пока еще та война случилась… много событий произошло. Из неприятных для Пита и для майора гвардии учинилось только одно. Баронесса, юная баронесса, на которую отец Марк потратил столько времени и сил, направляя ее познавать слово божье, по уши втрескалась в баронета Роттерген. И сама себя спрашивала, как она не разглядела в скрытом сутаной человеке всех этих качеств помимо доброты и терпения. Знала бы скольких человек положил, пробивая дорогу из города, этот добрый и терпеливый… может быть, она и не так думала о нем. Но Роттерген не распространялся об этом, а смиренный отец Марк угасал в нем с каждой минутой.

За два дня, что весь замок жил ожиданием прибытия подкреплений, баронет окончательно околдовал юную баронессу и на этой почве даже успел поссориться с майором. Тот всерьез полагал, что баронесса его добыча. Его трофей. Сам барон от Питера знал об этих дрязгах, но ничего не предпринимал, справедливо считая, что еще не время вмешиваться.

Все началось именно спустя два дня, когда стало известно, что людей придет очень мало. От силы наберется верных барону стражников и потомственных рыцарей не больше двухсот. Они да двадцать гвардейцев это все чем располагал барон, что бы вернуть власть на своей земле.

– Не много… – глубокомысленно заметил барон и ушел к себе думать о грядущем. Его уединение смогла нарушить только баронесса, пришедшая перед сном пожелать спокойной ночи. Но отец выглядел рассеянным, он коротко поцеловал дочь и отправил ее спать.

Андре Норре был убедителен. Он говорил очень разумные вещи. Он просто был самим РАЗУМОМ. Но это никак не останавливало методично готовящегося к грядущему пастора:

– Марк, баронет… – обращался в который раз Андре Норре: – Будьте благоразумны. Вы восемь лет никого не убивали!

– Нет. Всего лишь три дня. – Хмуро заметил баронет.

– Но он не неумеха стражник, – умолял Андре, – он майор гвардии. За ним побед в дуэлях больше чем у вас спасенных грешников.

Хмуро кивая, баронет продолжал изучать хитрое устройство дуэльного пистолета. Французы, чье изделие он держал в руках, были грязными извращенцами, если придумали такое неудобное непрактичное оружие для защиты своей чести. Готовясь к дуэли, будучи вызванным, баронет еще не решил, на каком оружии он будет драться. Выбери он клинки, и шансов у него бы не было вообще. Оставалось только огнестрельное оружие, в котором он, кстати, тоже не сильно преуспел, но тут был шанс. В дуэли на шпагах отвыкший от оружия баронет шанса на победу не имел.

– Оступитесь, баронет. Ради нашей дружбы. Ради вашей благодарности мне за спасенную вам жизнь. – Продолжал безнадежно уговаривать Андре Норре баронета.

– Не могу. Андре, действительно не могу. Я без вас понимаю, в какую глупую ситуацию попал. Но отступить не могу. Да и вы бы не могли. Вы мне тогда на берегу говорили о чести. Я ведь с вами полностью согласен и сам бы в жизни вас не оставил даже если бы умер сражаясь там на берегу. Это не бравада. У вас была возможность увидеть, что я редко бравирую. Так и тут. Баронессе вздумалось поцеловать меня в щеку! Даже ее отец громко рассмеялся и нашел это невинным… действием. Но майор, он просто сошел с ума. Он, из какой деревни выбрался ваш майор!? За столом, при двух дамах бросить мне вызов! Что за… не понимаю и не могу принять. Сам этот вызов уже оскорбление. Словно он решил похвастаться перед госпожой Керхен. Или что мне больше кажется, перед самой юной баронессой. И вообще, Андре, какого черта вы не сказали ему, что я учил дочь барона!

Непонятно для баронета, врач захохотал. Успокоившись и вытирая слезы смеха, он сказал:

– Вы как три дня не священник и так отлично поминаете врага рода человеческого!

Только отмахнувшись, Роттерген положил на стол пистолет и вдруг тоже засмеялся, понимая, что выглядит смешно и нелепо.