– Ты не понимаешь! – воскликнула Вика.

Объяснить ей не дал сам Толик:

– Да, я не понимаю! – заорал он. Никогда ни до, ни после, ни Семен, ни Вика не видели сорвавшегося Веккера: – Я нихрена не понимаю, почему ты плюнула на Дело! Я так просто не умею! И, наверное, потому не понимаю! Если я взялся я доведу до конца начатое! А ты? Ты хоть соображаешь, что натворила? Это был шанс всем им спасти пусть не свободу, но жизнь. Всем им! Я не говорю о заложниках… ты сама все слышала. Но этих бы задержали, судили и отправили на север! Дрессировать блох в бараках! Эти бы идиоты выжили! Но сейчас ни у кого выбора нет. Понимаешь? Ты меня понимаешь? Вас, именно вас всех, пошлют на штурм! И поверь тому полкашу насрать сколько зараженных друг друга поубивают. Понимаешь меня!? Насрать! Ему и на заложников насрать, да и на меня и на Семена. Пусть мы хоть все здесь сдохнем, но если хоть над одним из них, будет проведен процесс за терроризм ему дадут генерала… понимаешь? Его назначат командовать всеми этими долбанными спецчастями. И когда человек, которому на всех наплевать берет в руки такую власть… Ты своими соплями погубила даже не этих… ты погубила других. Многих и многих… которых этот гаврик будет приказывать не щадить. Да, он уже отдал приказ готовиться к штурму! И не пройдет и пары часов как ты лично. Да именно ты лично. Я тебя дуру заставлю! Ты сама упакуешь своего Антона в целлофан и повезешь в морг! Чтобы на всю жизнь знала цену соплям!

Вика разревелась. Ее лицо раскраснелось, тушь давно и так потекла, и весь ее вид ничего кроме жалости и даже, наверное, отвращения не вызывал. Семен поднялся со своего места, подошел к ней и молча прижал ее ревущую к своему животу. Поглядев на Веккера, который зло закуривал очередную сигарету, Фомин сказал:

– Ты зря орешь, Толик. Я ведь тоже не уверен что окажись ты там, а я на ее месте… Что я бы продолжал тебя разводить… А что ж ты от девчонки хочешь? Я и тогда сомневался, что из этого что-нибудь путное выйдет, использовать … этих… ну ты понял.

Веккер покачивая головой и ничего, не говоря, ходил между партами и словно лихорадочно думал о чем-то. Вика резко отстранила Семена и умоляюще попросила:

– Толик! Анатолий Сергеевич, пожалуйста. Ну, пожалуйста… – ее слова снова были прерваны плачем, но Веккер обернулся к ней и Семену и вопросительно смотрел на них. Сквозь всхлипы девушка выдавила: – Спаси их… Я знаю, ты можешь. Спаси их. Помнишь, ты говорил, что нет ничего невозможного. Все что человек может представить, возможно. Значит, ты можешь это…

Веккер задрал брови в удивлении. Он вероятно и сам не догадывался, как же эта девчонка верит в него. В его возможности и силу. Ничего не отвечая, он стремительно вышел прочь из кабинета.

Штурм начался через два часа. Успокоенные невидимым и не чувствующимся газом, террористы почти не оказали сопротивления. Перед этим они ведомые толи злобой и ненавистью, толи просто жаждой мщения хоть кому-либо, заразили всех заложников.

Взбешенный Веккер прямо на месте устроил допрос с пристрастием отсеченному от группы лидеру этих уродов. И толи Веккер был столь искусен в подобных допросах, толи лидер имел низкий болевой порог. Но через двадцать минут всплыло имя Грешника. Семен схватился за голову. А человек под настойчивым взглядом Веккера продолжал говорить и говорить. И об инструкциях правдами и неправдами, попадающими в руки зараженных. И о том, что идея заражать заложников и делать их невольными союзниками не самая плохая идея. И даже как вести себя с органами тоже инструкции были у этих ребят. Только вот не было у них инструкции как себя вести с Веккером. Человеком, для которого во главу стал не Закон. А Выживание.

И только Семен смотрел на это и вспоминал старые добрые времена, когда цель еще не оправдывала средства.

Врач и священник, оба прихрамывая, двигались по берегу вдоль воды. Священник разодрал сутану и теперь его худые обнаженные ноги нет-нет, да и мелькали, удивляя своим словно мертвецким иссиня-белым цветом.

Врач тоже выглядел потрепанным. В ножнах отсутствовал его изящный хоть и коротковатый клинок. Сломанный при отступлении он так и остался валяться на мостовой недалеко от церкви. На одной из туфель врача отсутствовал каблук, и именно это вызывало у него хромату. Рана, нанесенная в запястье удачным ударом клинка одного из стражников, уже была перетянута и почти не кровоточила. Врачу можно сказать повезло, и кисть сохранила свою работоспособность. Единственное, наверное, что пугало его, а не рубил ли раньше этот палаш зараженных и не начинает ли в нем уже разрастаться его будущая смерть? Но, отгоняя прочь подобные мысли, Андре Норре упрямо шел вперед и только изредка словно боясь увидеть погоню оглядывался в сторону уже невидимого оставленного ими города…

Дом барона продержался до ночи. Все попытки горожан взять штурмом этот можно сказать городской замок были отбиты. Особенно храбро себя показали гвардейцы. Они девять часов не отходили от окон и ворот, отстреливая и рубя всех кто пытался забраться внутрь. Воодушевленная ими стража тоже приободрилась и без особых сомнений кромсала своих бывших товарищей переметнувшихся на сторону горожан. А над всеми ними, словно злой дух, вещал и командовал Андре Норре. Он обещал личное дворянство каждому, кто останется верен из стражи. Он обещал и от имени барона о будущей награде верным. Даже от имени пастора и Всевышнего он обещал спасение всем на небесах, кто погибнет за правое дело. Он был мастером обещать и убеждать.

Но что стоили потом его убеждения, когда с темнотой озверевшие горожане смогли ворваться на баронскую яхту. Команда, по слухам, стойко держалась и лишь когда капитан погиб сраженный одним из ренегатов-стражников все попрыгали в воду. Но не то было страшно, что двенадцатипушечный пакетбот – яхта барона, оказался в руках безумцев. А то, что им достались и орудия и порох. Всего несколько часов потребовалось горожанам, чтобы переправить несколько пушек на берег и установить напротив дома барона.

Дальше все было просто и отвратительно безысходно. Ничего нельзя было сделать с теми, кто навел орудия на ворота. Лишь одну попытку совершили гвардейцы отбить орудия и повели стражников за собой.

Уставшие, за целый день осады, голодные и злые они уже оказались не теми вояками. Все они полегли там же на камнях мостовой перед домом барона. Когда же двумя выстрелами ворота были снесены, даже отец Марк, помолившись о прощении грехов, взялся за оружие. Приятно в руку лег эфес отцовской тяжелой шпаги. Этой и с коня было удобно рубить и фехтовать тоже удавалось неплохо. Странная радость наполнила вдруг отца Марка в тот момент. Словно не он, не епископ или кардинал, не его Святейшество Папа Римский… а сам Господь Бог освобождал пастора от обетов и клятв. Сутана была больше не нужна. Она только мешала. Но имело ли смысл переодеваться, когда во двор с истошным криком ворвались первые безумцы?

Лестницу смогли удерживать почти полчаса. Стража, просто выставив пики, степенно отступала под напором и удачными выпадами врага. Но когда раздались выстрелы захваченных на «Удаче» аркебуз всем им пришлось ретироваться на второй этаж, оставив за собой пятерых своих погибших товарищей.

Второй этаж… именно на втором этаже впервые за столько лет отец Марк обагрил чужой кровью свои руки. И сразу понял, что обратного пути больше нет. Он видел с каким бесовским весельем колол, рубил, бил наотмашь Андре Норре и не отставал более от него. Рука словно сама знала что делать, а может это сам Господь правил рукой пастора? Все это было не важно. Они смогли выдавить наступавших снова на лестницу и те покатились по ней, спасаясь от двух бесов один из которых был в рясе священника. Снова пустив впереди себя стражу, Андре Норре не позволил отдохнуть ни пастору, ни себе. Они оббежали второй этаж и наметили себе путь отступления, если им не удастся обратить толпу в бегство.