Первые слова, которые я услышал от жены, приняв живой свёрток у дверей роддома, были: «Больше я рожать не буду, так и знай!» Свадьба и роды сильно её изменили, сняв ореол загадочности и превратив в обычную жену, напичканную попрёками и жалобами, а я стал обычным мужем, скрывающимся от семейной непогоды на работе и в кругу друзей на рыбалке. В общем, жаловаться было не на что. Особенно, когда неработающая благоверная с отпрыском, устав от каторжной жизни в нашей двухкомнатной отапливаемой, но без сортира, конуре, всученной мне, недотёпе, хотя и главному инженеру, умеющими заботиться о семье сослуживцами, уезжала отдыхать к родителям в их трёхкомнатную со всеми встроенными благами и даже с газом.
- 3 -
Так было и в первый из короткой череды самых счастливых дней моей жизни, о чём я тогда и не подозревал. Проводив их вчера и освободив за бутылкой с приятелями мозги от сонма наставлений, указаний и предупреждений, я в законном отпуске, начавшемся сегодня, сидел на ступеньке крыльца-веранды нашего деревянного трёхквартирного дома, отворачиваясь от бьющего прямиком в правый глаз утреннего яростного солнца и тупо наблюдая, как через дорогу за шатким расползающимся забором местной каторги-фабрички по производству трёх самосвалов цемента в месяц бесформенные серые от цементной пыли фигуры с такими же серыми корковыми масками на лицах перетаскивали тяжёлые серые мешки. Возникая из стоящей облаком пыли грохочущей мельницы, они походили на серых лунных жителей или на раздувшихся мертвецов с живыми глазами. Но я-то знал, что это никакие не лунатики и не ходячие трупы, а самые обыкновенные русские бабы, и некоторые из них очень и очень. Знал потому, что руководил всем этим адом мой приятель и напарник по рыбалке. Каждый квартал он, мучаясь душевно, составлял планы и отчёты по снижению доли тяжёлого женского труда, но я что-то так и не замечал каких-либо изменений через дорогу, где по-прежнему надрывались женщины, а единственный мужик вёл учёт, напрягаясь в счёте засыпанных и оттащенных на склад мешков. И с этим ничего нельзя было поделать, потому что никто не хотел работать на дешёвой неквалифицированной работе, работы в городе вообще не хватало, а уж лёгкой женской – и вовсе. Да и женщин в городке было значительно больше, чем мужчин, отчаливавших при первой возможности на крупные стройки социализма, а значит – насовсем. У меня на заводе передвигали, поднимали и таскали тяжести тоже женщины, и, давно привыкнув к этому, я, наблюдая почти не видящими глазами непыльную работёнку на фабричке приятеля, думал не о них, а о том, что надо бы нам сговориться на зорьку.
Приятную мысль перебила скрипнувшая сбоку дверь, из-за которой вывалилась целая толпа: наш экономист-нормировщик, его жена-колода, двое школяров-сопляков и ещё младший брат экономиста с девицей, которая была, кажется, племянницей жены другого моего соседа – нашего мастера. Все сначала весело поздоровались, а потом ещё веселее стали прощаться, и я вспомнил, что сосед этот добыл каким-то образом семейную путёвку в Крым, его братик возвращается в мединститут, где ему предстоит какая-то последняя практика на безгласных трупах в морге, а девица, наверное, их всех провожает. Вспомнил и вчерашний наказ-просьбу студента то ли в шутку, то ли всерьёз за вечерним общим ритуальным пивом на веранде последить за девой, с которой у него завелись шашни, и он даже намеревался жениться на ней после окончания института и распределения. Теперь они уходили весёлой толпой, и я впервые за две недели, что она здесь, обратил внимание, приноравливаясь к принятым обязательствам, что со спины поднадзорная очень даже ничего: фигуристая, с приятной ложбинкой между лопаток, стройная, с копной тёмно-русых волос, свободно откинутых на спину и спускающихся ниже плеч. Боковое солнце совсем ослепило, не дав рассмотреть объект более детально, но мне этого и не надо было. Их уход мне приятно напомнил, что дома, слава богу, никого нет, и я могу в тишине и сладости покемарить, пока не опухну, а там видно будет.
Не знаю, как вы, а я давно заметил, что чем больше спишь, тем больше хочется, и вообще – выспаться невозможно. А ещё: когда можно спать вдосталь – чёрта с два заснёшь. Так и сейчас. Промаявшись в полусне-полудрёме до самых жарких часов дня, я, пересилив вспухшую лень, встал и, не умываясь, в шлёпанцах на босу ногу, в мятых домашних брюках-трико и в не менее мятой тенниске отправился за живительным пивом. Сил достало только дойти до ближней бочки-цистерны, что стояла на вечном приколе на нашем конце города, пополняемая по необходимости молоковозкой. Обычно же я беру пиво из другой цистерны, обитающей так же испокон веков на другой стороне города, и не из вредности, а после случая, что приключился с Манькой – маркизой Помпой.
Как-то под раннее-раннее утро она, одолеваемая похмельем, задумала подлечиться пивком и, вспомнив, что наша цистерна опорожнена и открыта, понадеялась, что хоть со стакан-то на дне осталось, направилась к ней. Кое-как забравшись наверх и открыв не запертую крышку, она просунула руку с банкой внутрь по плечо, поболтала в пустоте, не доставая до заветной жидкости, скопившейся и бродящей в опущенном конце бочки, и, чуя раздражающий запах, потянулась вниз уже двумя руками и головой, не удержалась и ухнула до дна, впервые в жизни приняв йоговскую стойку на руках. В довершение всего и цистерна, не удержавшись от качки на подставленном чурбаке, резко наклонилась прицепом вверх, оставив торчать из люка манькины трепыхающиеся ноги на фоне светлеющего неба. Пиво, однако, в бочке ещё было. Но от неудобства втягивать вверх, когда оно, заглоченное, стало выливаться через нос и чуть ли не через уши, и от скопившейся в голове мочи и крови, Манька решила, что ей уже хватит и стала орать и колотить банкой в бочку. Хорошо, что неподалёку оказался парень, возвращавшийся от известной вдовы. Он, не захотев марать руки, вызвал милицию, и та спасла вконец побуревшую утопленницу, тут же откачав из неё грубыми надавливаниями с таким трудом добытое и употреблённое во благо пиво. Оказавшиеся, как всегда, свидетели говорили, что Манька, освобождая из жадности мочевой пузырь для новых глотков пива, описалась прямо в бочке. Было или не было – не проверишь, но я с тех пор заказал себе ход к этой бочке, предпочитая пройти до дальней на тот, не очень уж дальний, конец города.
А Манька-то ничего, как была, так и осталась любительницей пенного напитка. Только, забыв о собственных воплях, сокрушалась, что не допила всё. Аристократкой её сделали рыбаки, приехавшие как-то на ГАЗ-63 из областного центра. Остановившись у магазина, они загрузили в кузов аж два ящика стеклянной наживки, чуть не доведя до прострации обалдевшую от невиданной выручки продавщицу. Наши-то её не баловали, предпочитая пользоваться привычным и проверенным, а главное, доступным самогоном. Тут же на притягательное звяканье собрались невесть откуда набежавшие мужики, надеявшиеся, что заезжие Нептуны возьмут кого-либо в провожатые или в кухари. Но они взяли только Маньку, прогуливающую по случаю алкогольного заболевания свою смену на цементной каторге, и оставили мужиков с носом и с сомнениями, что приезжие что-либо поймают, кроме насморка.
Когда утром следующего дня в дупель косая компания, закупив улов у наших умельцев, ненароком оказавшихся рядом, возвращалась восвояси, то, вывалив Маньку у магазина, каждый из них, кроме угрюмого шофёра, вихляясь из стороны в сторону и ухмыляясь от уха до уха, прощаясь, прикладывался губами к заскорузлой грязной ручке напрочь отключившейся мокрущей русалке и называл то Наядой, то маркизой Помпадурой. Первое прозвище нашим было совсем незнакомым, во втором же слышались знакомые буквосочетания. Манька, конечно, не была дурой, особенно по части пива, которое высасывала без передышки и сколько угодно, как помпа, почему алкаши и оставили ей титул, а присвоенную фамилию для простоты произношения укоротили, превратив Маньку в маркизу Помпу.
Вернувшись с неполной трёхлитровкой за счёт улетучившейся пены, осевшей моими деньгами в кармане пузатой продавщицы, я снял с чердака вязку мелких вяленых подлещиков, включил проигрыватель, поставил свою любимую Шестую Чайковского, уселся в глубокое удобное кресло, предназначенное только для высокопоставленных гостей, и, отхлёбывая пивко, заедая его подсолёнными янтарными от выступившего жира подлещиками, погрузился в нирвану, наслаждаясь начальными тревожно нарастающими тактами симфонии. Дверь и окна – настежь, звук – на полную катушку, - наслаждайтесь, лунатики! И приятель будет знать, что я дома один, что можно прийти и дать роздых безуспешно сокращаемым серым бабам.
