Встал, подошёл к окну, съёжившись от прохлады и стараясь не влезть в натёкшую воду, посмотрел на низкие переполненные дождём тучи, с трудом удерживающиеся в выси да и то, наверное, от инерции быстрого движения под сильным порывистым ветром. Похоже, зарядило надолго. Во всяком случае, на сегодня пикники и турвылазки отменяются. Естественно, захотелось пива. Чёрт! Не поинтересовался, как она относится к его запаху из моего рта. И не спросишь: спит, как сурок, без задних ног, нисколько не беспокоясь, что мою душу обуревает тоска, а желудок – голод. Придётся с пивом потерпеть.

Не спеша оделся, всунул ноги в любимые резиновые сапоги, большие нужных на два размера, прихватил женин цветастый зонтик и потопал за килокалориями, мечтая о единственном в городе сорте колбасы – докторской. Хороша с чесночком! Чёрт! Чеснок уж точно нельзя. Придётся с горчицей. Лишь бы хлеб достался свежий, не вчерашний, который мне всегда подсовывают, пользуясь явной лопоушностью. Не люблю я обычно собачиться с тучными от нездоровой жизни продавщицами, а в этот раз пересилил свою интеллигентность и, полаявшись всласть под погоду, выцарапал-таки пару свеженьких буханок. И мне, и продавщице приятно – пообщались. Взял и пару палок докторской, сделанной по рецепту дистрофиков из крахмала и кишок, столько же сдохших с голодухи куриных юнцов, которым не помогли в поисках жратвы непомерно длинные ноги и бледные острые гребни, целых три десятка мелких яиц с лиловым штампом « 1 с «, выброшенных, по всей вероятности, до срока голодными подружками сдохших квочей, взял и неожиданно появившееся бледно-жёлтое масло с белыми внутренними полосками, досталась и сметана. В общем, похватал всё, на чём останавливались голодные глаза, благо не прошла ещё и неделя моего одиночества, и суточные, оставленные женой впритык на две недели, ещё были. В отличие от неё, я никогда не мог с ними поладить, и они помимо моей воли уплывали сразу, как только заводились, да и отвык я за два года подкаблучного существования обращаться с деньгами.

Возвращаюсь, весело разбрызгивая лужи, нисколечко не заботясь куда ступить, а она уже встречает. Нет, не подумайте дурного, не жена, а – ОНА!

- Мороженое принёс? – спрашивает требовательно.

Меня словно доской по темечку плашмя стукнуло: я ж тёрся около мороженщицы в засопливленном фартуке, даже мысля проскальзывала – взять. Это ж она сигнализировала, а я отвлёкся чем-то, не взял, лопух. Протягиваю ей полную сумку, а сам разворачиваюсь – и бегом назад. Принёс целый килограмм в полиэтиленовом мешочке, у нас его на развес продают. Чего мелочиться, по каким-то бумажным стаканчикам стограммовым размазывать? Всё равно выкладывать в чай. Да и нормальными ложками удобнее есть, чем щепочками, что в областном центре издевательски подают: в рот тянешь, а оно – шмяк! – и соскользнуло на ботинок. А то и на штаны. Доказывай тогда дома происхождение пятна.

Посмеялась она таре, но ополовинила по-нашему, а я чаю попил с привычным бутером из колбасы и масла, потом сообщает:

- Нам доверили обед сварганить.

Врёт, конечно, потому что я знаю невысокое мнение соседки о моих кулинарных способностях, а всё равно приятно, что без меня не хочет обойтись. Я согласен даже что-нибудь вроде носовых платков простирнуть и пол помыть на веранде, только бы вдвоём, бок о бок.

- Ты что умеешь делать? – интересуется моей теоретической подготовкой.

Я сразу же, без ложных самомнений и стыдливости, удивил её:

- Са-а-андвичи, - говорю с небольшой гундосостью, - с колбасой.

Вижу: сразу проняло, заинтересовалась дальше:

- А ещё? – выпытывает мои недюжинные познания и способности.

- С колбасой и маслом, - удваиваю свои кулинарные секреты.

- Так, - удовлетворена она, но всё же, настырная, хочет совсем опорожнить мою копилку кулинарных тайн. – А ещё?

- Яичницу с луком, - выкладываю без сожаления последний секрет и не успеваю поторжествовать от её удивления, как она фыркает:

- Фу! – и морщится.

Тут же понимаю, что переборщил с деликатесами и быстренько сдаю назад.

- Но я уже отвыкаю. Даже, можно сказать, совсем отвык от лука.

Тогда она успокаивается и, выведав всё, что ей надо, и проигнорировав мои профессиональные таланты, постановляет:

- Будешь чистить картошку. Только чтобы без глазков! Ясно? Проверю.

- Бу сделано! – мирюсь с несправедливостью и низкооплачиваемой черновой работой.

А затеяли мы, оказывается, борщ с мясом и картошку жареную с колбасой жареной. Но я сразу же передумал и настоял, чтобы колбасу заменили на добытых мною куро-цыплят, иначе будущее меню выглядело благородно: борщ по-украински, птица с картофелем во фритюре и чай по-грузински. Пока чистил картошку, слюнями изошёл.

Только всё взгромоздили на электроплиту в их кухне, где я не раз подкармливался, обвык, а теперь чувствовал скованность, будто это её квартира, и я у неё впервые в гостях, как заявился - не запылился под дождём – мой приятель с дежурной трёхлитровкой пива. Шёл уже двенадцатый час.

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, - чёрт бы тебя побрал вместе с твоим пивом.

А она – само благодушие.

- Заходите, - журчит, - обедать с нами будете.

Ему бы, идиоту, отказаться, а он, ошалев от непривычной доброжелательности, протягивает ей вместо меня банку и мямлит:

- Вот, пиво принёс.

- И хорошо, - хвалит она, вгоняя пивоноса в краску. – Мы его пока в холодильник спрячем. Идите, пока варится-жарится, в комнату.

И идёт первой, он – за ней, я – следом. Дал ему тычка в бок, хоть душу отвёл. А он лыбится, оборачиваясь, что лещ занюханный, ни приличия, ни совести, а ещё руководитель советского предприятия. Даже стыдно за него. По-дружески помогаю всё же выйти из неприятного положения.

- Тебе, - говорю строго, - наверное, нельзя и на минуту оставлять ответственное производство?

А он, щучонок паршивый, расквасился совсем, будто в одиночку уже выжрал трёхлитровку, противоречит, словно ему и на самом деле рады.

- Не, сегодня у нас климатический простой.

- Так и валил бы в коллектив, - грублю в открытую, - рассказал бы о безысходном положении трудящихся Эфиопии и о задачах, поставленных последним съездом женщин.

Бесполезно! Заклинило его здесь, бесстыжесть свою снова выказывает

- Я им с утра ещё на два литра в счёт прогрессивки отпустил и ушёл пораньше, чтобы разбежались. Теперь уж точно никого, кроме сторожихи, нет.

- Стараешься, стараешься, - говорю в сердцах в пространство, - чтобы скорее вступить в коммунизм, а такие вот только и делают, что тормозят наше стремительное движение.

Наконец-то, его проняло, отвечает:

- Я ж не знал, что ты не один. Думал – спишь.

Машу рукой в сердцах, прощая стечение обстоятельств, но тонус падает, несмотря на умопомрачающие и желудкоспазмосжимающие запахи из кухни. Смирившись, жду близкого обеда, потеряв целых полдня и надеясь, что после него приятель отвалит, и мы останемся вдвоём. А пока треплемся обо всём и ни о чём толком.

Тётка с мужем ахали и охали, нахваливая обед, она кивала на меня, как на шефа, а они в ответ обещали похлопотать о моей реабилитации у жены, скромно намякивая, чтобы я не забывался с племянницей, не разевал рот на чужой каравай. Пошамав, немного побалакали с соседом о нашем жестяном производстве, которое, как ни странно, нисколько не потеряло от отсутствия моего присутствия, подышали утихающим дождичком на крыльце-веранде, и трудяги, стесняясь своего главного инженера, вовремя заспешили на посудное предприятие. А мы снова остались втроём. Приятель сделал было робкую попытку смыться, но она остановила:

- Не уходи, - говорит. – Посидим, поболтаем.

И на меня, вражина, не смотрит, знает, что мне не по нутру. И тот, паршивец, нет, чтобы по-мужски настоять на своём, отказаться, улыбается, стервоза, тоже на меня не глядит, будто они в сговоре, идёт уже как свой в комнату и садится в кресло, взяв с него книгу.

- Во! – выпаливает шизофренически, словно впервые увидел печатную продукцию. – Ремарк, «Три товарища».