- Я навязался?! – возмутился Викентий Алексеевич наглому навету, даже притормозил шаг и  слабо попытался освободить руку.

- Не я же, - подтвердила она, не давая ему вырваться. – Я – женщина, - сразила убийственной женской логикой. Оставалось не трепыхаться и приноравливаться к женскому шагу.

А он совсем не был настроен мотаться по гостям, да ещё по шапочным знакомым, быстро привыкнув вольготно, по-холостяцки, валяться вечерами в одноместной квартире на смятой постели, подрёмывая с книгой после сухомятного ужина с обильным чаем под усыпляющую воркотню телевизора. Шёл, сожалея о потерянном отдыхе, и думал-придумывал, как бы увильнуть по дороге, но идти оказалось недолго – какие-то десяток минут, за которые она успела на все лады расхвалить своих домочадцев, и пришлось смириться, надеясь не застрять надолго и успеть на трансляцию хотя бы второго тайма любимого «Спартака» с ненавистным «ЦСКА».

В 16-тиэтажном термитнике они поднялись на лифте на 9-й этаж и остановились у одной из однотипных дверей жилых ячеек.

- Не дрейфьте! – успокоила Анна Владимировна, взглянув на смурное, напряжённое лицо гостя, отперла со щелчком замок, толкнула дверь, и не успели они войти в коридорчик, как из комнат с воплем:

- Мама! – выбежала малявка лет 4-х – 5-ти и, увидев теснящегося за спиной мамы Викентия Алексеевича, остановилась как вкопанная и уставилась, соображая, а для большего соображения засунула палец в рот. Так и спросила, не вынимая:

- А он – кто?

Мать наклонилась к ней, поцеловала в щёку, присела рядом на корточки, чтобы общим фронтом было лучше лицезреть незнакомца, и познакомила:

- Он – дядя… - и, замешкавшись на трудном для дитяти имени, вопросительно посмотрела на дядю.

- Вик, - подсказал Викентий Алексеевич, назвавшись сокращённым именем, каким давным-давно называла его дочь, будучи в таком же несмышлёном возрасте.

- Дядя Вик, - еле сдерживая смех, повторила мать. – Я его на улице нашла, - «дожил» - мрачно подумал дядя Вик – «валяюсь, где попало!», - и он хочет есть. – Против этого возражать дядя не стал. – А это – моя Аня, - большая Аня снова поцеловала маленькую. Могла бы и не объяснять: синие морские глаза выдавали родство.

На коридорный шум вышла из кухни старая женщина с прямой не по возрасту осанкой и семейными синими глазами, увеличенными очками. Седые волосы были собраны в аккуратный пук, опрятное строгое платье, ладно сидящее на сухопарой фигуре, спереди закрывал глухой дворницкий фартук.

- О чём шумим? – спросила, переводя окуляры с внучки на дочку, и увидела чужого. – О-о! У нас гость! Почему томите в прихожей? Бесстыжие! – обругала обеих.

- Познакомься, мама, - подала голос дочь, - это – Викентий Алексеевич. А это, - она перевела глаза с гостя на старую женщину, - моя мама, Анна Владимировна.

- Как? – удивился Викентий Алексеевич. – И она?

Анна Владимировна-дочь весело рассмеялась.

- Представьте себе – и она. Кстати, дочь – тоже Анна Владимировна. – «Ну, это уж слишком!» - подумал ошеломлённый гость, удивлённо переводя взгляд с одной на другую-третью, - «Явный перебор! Не оттого ли отец-муж-зять сиганул в неизвестность, посчитав, что три Анны на шее – слишком тяжёлая награда для него». – Между собой мы: Анна, Аня и Аннушка. – Заметив, что Анна пристально рассматривает гостя поверх очков, Аня слегка дёрнула её за рукав. – Мама, не разглядывай Викентия Алексеевича с тайным смыслом – я пригласила его по делу. – Анна вздохнула и упрятала глаза за очки. – Покорми нас, а потом мы с ним будем шерстить мою горе-диссертацию. Есть ужин?

- Ужин-то есть, - теперь Анна укоряюще посмотрела на Аню поверх очков, - а вот к ужину ничего нет.

- И не надо, - успокоила Аня. – Викентий Алексеевич не пьёт, не курит – он спортсмен, и ещё – директор института, кандидат наук, холост и умница.

- Ну, этот недостаток со временем исчезнет, я точно знаю, - пообещала Анна и сделала глазами и губами снисходительную улыбку. И почти сразу, опомнившись: - Господи! Ну что мы застряли на входе? Викентий Алексеевич, проходите в комнаты, будьте как дома, - «и не забывайте, что в гостях» - мысленно добавил дорогой гость, сплошь напичканный одними достоинствами. – Вот вам тапочки, - выставила из обувного шкафчика стоптанные шлёпанцы.

Викентий Алексеевич терпеть не мог мещанского гостевого переобувания – разве не идиотизм: быть в приличном костюме и чёрт знает в чём на ногах? Брезгливо взглянув на бывшую принадлежность смылившегося хозяина, он из чувства солидарности с ним не стал надевать ношеные-переношеные шлёпки.

- Можно в носках? – попросил, смущаясь, строгую Анну и, заторопившись, заверил: - Они у меня чистые – недавно стирал.

- Можно, можно, - разрешила Аня и, подождав, пока он разуется – приятно запахло крепким мужским духом – и пристроит на тумбочке кейс, потащила за рукав – понравился он ей сегодня – внутрь квартиры.

Его затащили в большую комнату с большущей хрустальной люстрой с блестящими бронзовыми побрякушками, с большим ковром на одной стене и большим паласом на паркетном полу. Ковёр и палас сияли бело-голубыми цветами и вместе с сияющей люстрой и большим белым эмалевым окном, наполовину задёрнутым большими бело-голубыми раздвижными шторами, создавали непередаваемое ощущение обилия морского голубоватого света. Широкий мягкий диван с сине-белым покрывалом и два мягких кресла с такими же накидками косолапо притулились под ковром, а вторую стену заглыбила внушительная мебельная стенка с искрящимся хрусталём внутри, и всюду по углам и на стенке – вазоны, вазы и вазочки с поддельным разноцветьем. Над стенкой висели престижные для интеллектуально-интеллигентной семьи настоящие пейзажи в инкрустированных рамах, а по бокам дверей – синие японские гобелены со скромными чёрно-белыми птицами, задравшими и клюв, и лапы. В углу у окна скромно ужался телевизор, стыдясь за не тональный цвет. И речи не могло быть, чтобы сесть на диван или на кресло, пощупать внутри стенки или потрогать искусственные цветы. Всё было стерильно чисто и не умято. В общем, жить здесь было нельзя, можно было только приходить на экскурсию, что, наверное, и делал драпанувший дезертир, пока не грохнул нечаянно или случайно какой-нибудь экспонат.

- Пойдём, - потянула за пальцы младшая синеглазка.

Викентий Алексеевич осторожно развернулся и пошёл за ней, оглядываясь, не оставляют ли следов недавно стираные носки.

- Куда ты меня тянешь? – спросил у экскурсовода.

- К нам, - объяснила она, решив по-женски похвастаться своим пристанищем.

Они зашли в небольшую комнату, разительно отличающуюся от большой строгим аскетизмом. Единственным украшением в ней был мягкий ворсистый ковёр на полу. По стенам у окна стояли две кровати – маленькая и большая – с прикроватными тумбочками и стол у подоконника, как в типичном общежитии. На небольшом стеллажике в строгом порядке расположились немногочисленные игрушки.

- Сидеть нельзя, - предупредила невоспитанного босяка хозяйка, загородив маленькую кровать.

- Не больно-то и надо, - обиделся он.

- Молодёжь! – послышался голос Ани, не позволивший разгореться ссоре. – Идите ужинать.

Потчевали картофельным пюре с котлетой. Ни то, ни другое Викентий Алексеевич не любил за то, что в них нечего было жевать. На десерт подали чашку какао и выставили вазочку с печеньем. Гость осторожно, чтобы не показаться голодным, сжевал одно, вспоминая, что у него есть в холодильнике, вспомнил, что есть пачка пельменей и, обрадовавшись, поблагодарил, не солоно хлебавши:

- Спасибо, было очень вкусно.

- Ну, и слава богу! – ответила Анна, а Аня, не замедлив, потащила – теперь уже она – смотреть своё жильё.

В её комнате был – тоже, слава богу – настоящий книжный бедлам. Книги валялись всюду: на кровати - вперемешку с бельём, на подоконнике, загораживая пустые вазы, на большом письменном столе, тесня чертежи и исписанные листы, на кресле – безобразной кучей, прикрытой бюстгальтером, и даже на полу, рядом с меховыми тапочками. Небрежно ухватив печатные издания с лифчиком в охапку и сбросив их в угол у шкафа, хозяйка освободила кресло, и эксперт по докторским диссертациям облегчённо рухнул в него, наслаждаясь привычным бардаком.