- Послушайте, я тут чуть с ума не сошёл, - на этой фразе Дорожная Пыль осёкся. Басмач был прав: лучшего способа понять формирование языка не было. Он сразу успокоился, и его многодневная гонка уже не казалась такой бесплодной. За эти дни у него накопилось немало вопросов.

– Ваш приятель Кэкэ рассказывал мне о трудностях коррекции языковой модели, что приводит к постепенному накоплению дефектов. Он даже говорил, что смерть для обладателей такой модели с некоторого момента оказывается благом.

   Басмач сел на неприбранную кровать, взял из вазы апельсин и стал его медленно и очень аккуратно очищать. Было заметно, что он подыскивает ответ на явно неожиданный вопрос.

-  Функционирование классификационной модели и языка с младенчества до старости претерпевает ряд этапов. Способность синтезировать классификационную модель заложена в органических существах генетически. Это следует хотя бы из того, что они способны синтезировать пространство и действовать в нём.

- Вы хотите сказать, что пространство суть классификационная модель? Что же является объектами этой модели, и какое отношение она отражает? А? Мне Кэкэ рассказывал про пространство несколько иначе.

- Я бы не хотел сейчас вдаваться в эти дебри. Если ваш интерес не пропадёт, мы как-нибудь вернёмся к этой теме. Кратко могу вам сказать, что объектами этой модели являются последовательности мышечных ощущений, а моделируемое отношение – это операция соединения этих последовательностей в новые последовательности. Короче, эта операция создаёт  наши возможные движения. Понятиями этой модели являются точки пространства. Распознавание образов с помощью выделенных параметров (зрения, аккомодации, сведения глаз) позволяет предсказывать нам наборы мышечных ощущений, достигающих ту или иную точку пространства. Короче говоря, стандартная система классификации мышечных ощущений. Грубо как-то так. Создание модели пространства – гигантская деятельность для любого живого существа. Никогда больше в своей жизни живое существо не осуществляет столь огромную мыслительную деятельность, как на этапе формирования пространства. Это видно хотя бы из продолжительности сна.

- А сон здесь причём?

- Как, причём? Данные, накопленные во время бодрствования, требуют времени на переработку. Чем больше данных, тем больше требуется времени, а стало быть, и сна. Младенцы много спят, потому что много думают. В определенном смысле, конечно. А вот стариков часто мучает бессонница: модель-то сформирована. Разумеется, это не все функции сна, но это сейчас не важно, - Басмач разделил апельсин на дольки и понюхал пальцы, - Хотите вашу  апельсинку?  Угощаю!

- Спасибо, - сказал Дорожная Пыль и взял одну дольку.

- Видите,  как у вас работает модель пространства? Вы безошибочно предсказали по результатам зрительных ощущений последовательность сокращений мышц и взяли свою дольку! Вы бы её взяли после предсказания даже с закрытыми глазами. Дураку понятно, что для формирования хорошего пространства нужны хорошие данные. Вот я – неплохой полузащитник, но сколько бы  ни тренировался, мне не стать Месси. Знаете почему? У Месси с детства более детальная модель пространства. Меня, например, пеленали, а его, может быть, нет. Может быть, он с рождения в бассейне с родителями плавал. Вот, грубо, как-то так. Ладно, оставим пространство. Малыш растёт, начитает ходить, потом говорить. Он везде тычет своим пальцем и спрашивает, как называть те или другие объекты. Понятно: идет формирование языковой модели мира. Она догоняет классификационную модель. В этот период дети обожают слушать, когда им читают. Они просто требуют от взрослых, чтобы им читали. И вот, что интересно. Если вы случайно или намеренно исказите текст в любимой книжке, дети вас поправят. Они знают этот текст наизусть. Для чего же они хотят, чтобы вы его повторяли вновь и вновь? Дети учатся двигаться по языковым конструкциям формируемой языковой модели. Они во время чтения прогнозируют следующий шаг в языковом движении и сравнивают его с вашей озвучкой.  Эта работа требует большого внимания. К тому же, если сравнения удачны, это успокаивает, и дети скоро засыпают. Это подмечено человечеством со времён царя Гороха. Когда не было книг, рассказывали сказки, истории, пели колыбельные. Да, это вы лучше меня знаете.

   Проходит немного времени, и малыш овладевает искусством врать. Это серьёзный этап. Он говорит о том, что человечек научился двигаться от понятия к понятию  и научился настолько, что может формировать ложное движение.

- Подождите, Басмач. Животные не умеют говорить, но обманывать тоже умеют. Так что это умение не связано с языковой моделью.

- Нет, умение врать – свойство только языковой модели. Надо различать враньё и хитрость.

- Не вижу разницы.

- Ну, как же, батенька? Вот, например, богомол прикинулся веточкой, безобидная змейка – ядовитым аспидом, у бабочки на крыльях рисунок глаз, муха разрисована под осу, опоссум прикинулся трупом – всё это примеры хитрости, создающие ложный результат работы системы распознавания, и именно за счёт этого правильно работающий механизм  связи понятий даёт неправильный, желаемый для хитреца прогноз.

     Понятно? Хитрость – это создание параметрических искажений, вызывающих ошибку в работе системы распознавания образов.  И это срабатывает только потому, что вся остальная модель работает правильно. Допустим, окраска молочной неядовитой змеи копирует окраску кораллового аспида. Правильно работающая модель какого-нибудь хищника ошибочно относит молочную змею к разряду крайне ядовитых змей и предсказывает большие проблемы при нападении на неё.

- А вот, например, львы охотятся: одни прячутся, другие загоняют стадо. Это хитрость или обман?

- Это обман в виде хитрости, а не в виде вранья. Спрятавшиеся создают сбой в системе распознавания так, что в этом направлении львов как бы нет. Типичная хитрость. Враньё – вещь принципиально отличная. Враньё – это неправильная работа системы понятий и их связей. Уже отсюда следует, что такое возможно только для языковой модели, поскольку для создания сбоя в работе этой системы она должна быть отделена от восприятия: движение по этой структуре не должно на каждом шагу требовать актов восприятия. В противном случае враньё будет невозможно. Есть ещё более изощрённые формы вранья. Это, например, обман на мотиве. Говорящий излагает всё правильно, факты не искажает, следствия верные. Но  вот почему он это говорит? Здесь обман. Это тоже свойство языковой модели. Однако, мы отвлеклись. Вернёмся к нашему малышу. Так вот, он сначала научился хитрить, а потом врать.  Следующий этап – эпохальное событие: он стал понимать юмор и рассмеялся от первого анекдота. Думаю, ему где-то лет пять-шесть.

- Я опять, наверное, не в тему, но животные тоже умеют смеяться, - упёрся Дорожная Пыль.

- Ну, конечно же. Животные умеют радоваться и даже смеяться. Но юмор – это эксклюзив языковой модели. Юмор – это дополнительный источник радости и смеха, которого нет у животных. Для того чтобы понять юмор, надо уже уметь врать.

- ???

- Да-да! Что вы на меня так смотрите? Знаете, как устроен стандартный анекдот? Несколько раз, обычно три, настойчиво фиксируется ситуация и её возможное развитие, причём так, что у слушателя формируется устойчивый языковой прогноз. Собственно начало хорошего анекдота и призвано создать этот прогноз. Потом вдруг неожиданно оказывается, что из этих же посылок следует совсем другое, парадоксальное, но то же нормальное следствие. Это расхождение и вызывает смех. Что здесь важно? Для того, чтобы создать ложный прогноз и потом осознать его ложность,  говорящий и слушающий должны уметь врать. Это необходимое, но не достаточное условие юмора. Достаточное условие создаёт появившийся новый элемент – критическая функция. Критическая функция – это умение сравнивать прогноз и то, как на самом деле. Критическая функция – это начало моста в обратную сторону от языковой модели к классификационной, потому что «как на самом деле» - это возврат обратно к восприятию.