— Алексей Станиславыч, идите чай пить.

— Иду.

«Благословенный Нефедов — ни единого вопроса!»

— Вы не волнуйтесь слишком-то.

— Я не волнуюсь.

«Попробуй тут не волноваться! Пожалуй, всю ночь не заснешь. Завтра получу со склада одеяло, соседка его опознает... А вдруг... Нет, не может быть! Одеяло то самое. Недаром все так плывет в руки, одно к одному... Надо заставить ее признаться. Сыграть на этом одеяльце. Она его бросила, она его боялась. Сделать, чтобы это вещественное доказательство ее ошеломило. У Шейнина есть рассказ «Пара туфель» о человеке, убившем двух жен и ребенка. Там следователь нашел грандиозный прием. А ведь можно сделать так же. Взять на допрос Антипиной зеленое одеяльце. Прикрыть его газетой на столе. И, говоря о посторонних вещах, медленно, будто машинально, сдвигать газету. А когда Антипина не выдержит и, вскочив, спросит: «Почему здесь это одеяльце?!» — ответить спокойно: «Потому, что это вещественное доказательство по делу об убийстве вами вашей дочери...» Еще раз прочту сегодня «Пару туфель».

У Стрепетова было старое, затрепанное издание «Записок следователя», еще с грифом «Для служебного пользования», и он этим слегка гордился.

Будь его воля, он не пошел бы к Вознесенскому после вчерашнего приема. Но конференция продолжалась, Головкина все еще не было на месте Ну что ж, пойдет. Пойдет и доложит, что ребятам в угрозыске придется разбираться с квартирной кражей без него...

...Та же приветливость, то же радушие. Ни сухой нотки, говорящей о неловкости за вчерашнее, ни подчеркнутой сердечности, которая выдала бы стремление загладить то, что произошло. Нет, всего в меру, ровно столько, сколько нужно, чтобы сделать эту встречу прямым продолжением прежних, минуя вчерашний день. Ладно, забудем! Вычеркнем. С кем не бывает...

— Рассказывай подробно, Алешка. Что ты мне выжимки подсовываешь?

Удивительно слушает Вознесенский. Хваткое внимание в глазах. Очень редкие, виртуозно нацеленные в шаткое местечко вопросы. Никакой почти мимики, никакого поторапливания, никакого специально выраженного интереса, но каждую твою фразу прямо уносит к нему. Он поглощает, оценивает, запоминает все, что ты говоришь, но какой отзвук родит это в нем — неизвестно. Потому что обратно — ни дуновения. Будто невидимая преграда опущена перед лицом, будто вся беседа идет на полупроводниках: в одну сторону ток проходит, в другую — нет.

Выслушал, впитал все с ненасытным вниманием, но только и сказал задумчиво:

— Советов давать не буду.

...С какой скоростью течет Москва-река? Как далеко может унести она тело маленького ребенка? Сидя над картой, он прикидывал самый дальний пункт вниз по течению, куда имело смысл посылать запрос. Потом он тщательно писал их, эти запросы, по всем деревням и селам вниз по течению, запросил и морги, городской и областной: «Возраст 6 месяцев... Пол женский... Предполагаемая дата смерти — 8 марта сего года...» Потом он заполнил и отослал повестку на имя Петровой Надежды Яковлевны, предлагая ей явиться в райотдел для опознания одеяльца. Потом еще раз от корки до корки прочел дело Антипиной, дабы удостовериться, что теперь уже не упустил даже микрофакта. И вперемежку со всеми этими делами звонил, звонил и звонил по заученному уже назубок телефону. Но между ним и складом непрошибаемо стояли короткие гудки.

Молча корпел он над картой, молча заполнял бланки, молча изнывал у телефона — горел в своей лихорадке без единого слова, боясь шума, гама, общего интереса.

Сколько он пробыл в буфете? Ну от силы двадцать минут. Когда вернулся, все что-то писали с серьезными лицами. Но Раиса метнула на него взгляд, который романист прошлого назвал бы коварным. И хотя Стрепетов его уловил, но, занятый своими мыслями, не оценил по достоинству и не понял, что ребята уже все знают и что за его скрытность ему готовится месть.

— Тебя просили позвонить в Прокуратуру Союза — мрачно сказал Кока.

— Зачем?

— Узнаешь...

И тут Кока вдруг всхлипнул и потащил из кармана необъятный носовой платок.

— Стрепетуша, не покидай нас...

С трубкой в руке Стрепетов в недоумении повернулся к Раисе.

— Кто кого покидает?

— Объясни, Светаев, я не могу. — Раиса уткнулась в свои папки и тоже издала подозрительный всхлипывающий звук.

— Ты... только что... назначен... следователем по важнейшим делам при... Генеральном прокуроре...

Кока рыдал вполне натурально. Зря он, что ли, в институтском драмкружке — кстати, под руководством Менглета — играл первые роли!

— Купили, черти! — понял наконец Стрепетов. — Пронюхали все-таки.

Раиса подняла лицо. Смех уже сбежал с него.

— Какая мерзавка! Я бы, не задумываясь, дала высшую меру!

Кока осушил слезы и взорвался серией вопросов. Тимохин по обыкновению пустился философствовать, понабежали из других отделов — словом, пошли разговоры, споры... Шутка ли — по делу о бытовом мошенничестве дополнительно вскрыто убийство! Кто хвалил, кто жаждал подробностей, кто рассказывал подходящие и не подходящие к случаю истории. А Стрепетов каждые пять минут звонил.

Наконец склад отозвался безмятежным стариковским тенорком. «Надоть поискать. Так что поинтересуйтесь попозже». Что значит попозже? Через полчаса — это попозже? Нет, и через час, и через три все еще было не попозже, и так оно шло до вечера, пока хранитель странного скопища бездомных, заблудившихся вещей не сказал тоненько и бодро: «Покамест нету. Авось завтра найду — утро вечера мудренее».

Но и завтра одеяльце не нашлось. Сгинуло оно за давностью, за незначительностью своей среди прочих бесхозных предметов. А так в него уверовал Стрепетов, так ему виделось мгновенное разоблачение Антипиной с помощью этого одеяльца, прикрытого чем-нибудь на столе!..

Теперь осталось найти труп. Криминалистика утверждает, что мертвое тело, где бы оно ни было скрыто, рано или поздно обнаруживается. Поэтому вполне вероятно, что тело он найдет. Но даже, если так, надо еще доказать, что это — дочь Антипиной. А как? «Поди докажи. Да, действительно, поди докажи... Докажи, докажи...» — бормотал Стрепетов. И вдруг он вспомнил фамилию эксперта, который делал интереснейшие анализы крови родителей и детей, точно устанавливая родственную связь. Через три часа он поймал его, выловил на телефонный крючок среди миллионов московских жителей. Уразумев суть дела, эксперт призадумался.

— Пожалуй, я берусь, — сказал он после долгой паузы. — Мы с вами проведем уникальную экспертизу. Единственную в своем роде! — заволновался он на далеком конце тонкой металлической жилки. — Можете даже не вызывать меня на эксгумацию. Только возьмите килограммчик земли из-под гробика, так на глубине трех-пяти сантиметров. И пожалуйста, оформляйте протокол очень тщательно: будет чрезвычайно обидно, если по процессуальным соображениям наше вещественное доказательство не будет принято. Желаю успеха, дорогой. До скорого!..

— Как дела?

— Средне, Олег Константинович.

— Докладывай, благо я пока начальство.

Стрепетовских новостей хватило минуты на три. Вознесенский долго пускал колечки дыма к потолку, провожая их умным прижмуренным глазом, изящно стряхивая пепел в разинутый клюв пузатого галчонка, играл коробкой спичек. Вздохнув, поднялся решительно.

— У меня есть дела в Таганке. Можем поехать вместе, посмотрю заодно твою Антипину.

...Допрос вел Стрепетов. Вознесенский только присутствовал с вялым, сонным видом. Но Стрепетов научился уже понимать его и чувствовал, что тот внимателен до предела. Антипина обнаглела окончательно: она бессмысленно врала, то и дело меняла показания. Стрепетову уже омерзело уличать ее на каждом слове, когда Вознесенский сделал знак: кончай.

Стрепетов ходил по кабинету — три шага вперед, три назад. Вознесенский присел к столу, складывал из спичек колодец.

— Нет! — сказал он неожиданно.

— Что нет?

— Дорогой Алексей, давай откровенно. Не вижу убийства, не вижу убийцы.