И снова Стрепетов давит кнопку звонка, снова «Я из милиции...», снова «Расскажите все, что вам известно...» Но здесь прием иной.

— Тоська-то? Ходила она у меня в подружках, ходила, скрывать не стану. Да и как от нее отвяжешься — очень уж подольститься умеет! То услужит чем-нибудь, то в свою компанию зазовет, то девку притащит — знает, я маленьких люблю. Только теперь я ее — во как поняла! Вернется — на порог не пущу... Сколько ей дадут-то?

— Это суд решит.

— Пусть дают, не жалко. Я все, бывало, ей верила. Придет, плачет: «Ох, горе мое! Я его люблю, а он меня покинул. Ох, дочка без отца вырастет!» А потом эту самую дочку да в чужие руки.

— Какие ж чужие? Сестра.

— Все равно. Разве можно? Сбагрила — и пошел у нее дым коромыслом, каждый день мужики. Только того и ждала, чтоб отделаться... Главное, обидно: сама ведь я ее снарядила! Пальто она мое выпросила новое, с кожаным кантиком. Только разочек, мол, к сестре съездить. Праздник был — Восьмое марта, так она форс захотела показать! «И одеяльца, — говорит, — нет ли какого, чтобы девку завернуть покрасивше?» А у меня осталось от своих, берегла его — шелковое, зелененькое. Холода еще стояли. «Заморозит, — думаю, — девку в своем байковом». Вот и отдала. Своими руками, дура!.. День не несет назад, два не несет. Я к ней. Гляжу, а в комнате у ней ни кроватки, ни игрушек. «Погостить, — говорит, — оставила». А сама даже в лице переменилась — видно, что врет... С тех пор и пошло у нас врозь. Пальто теперь не вернуть, я знаю. Хоть бы одеяльце с Тоськиной сестры стребовать. Вы запишите обязательно: ватное, шелком крытое, зелененькое. Адрес? Адреса вот не помню. Работает она на Пятой швейной фабрике, зовут будто Веркой. Вера Ивановна, значит...

Один глаз у начальника отдела кадров был прикрыт черной пиратской повязкой, другой сладко, туманно жмурился.

— Нет у нас больше Антипиной Веры Ивановны, — вздохнул он. — Опоздали, молодой человек. Полгода, как замуж вышла. Есть теперь Куравлева Вера Ивановна. Не устраивает?

«Никак за поклонника принял? Благодарю покорно!»

— Устраивает, — сказал Стрепетов и положил на стол свое удостоверение.

Начальничье око протрезвело.

— Вон что... Присаживайтесь.. Вон оно что... Сейчас вызову.

Куравлева явилась минут через пятнадцать.

«Ясно, почему ты облизывался, старый пират! Не разделяю твоих восторгов, но понять могу».

Куравлева вошла плавно, медленно протянула мягкую руку, села — нога на ногу. В ней было что-то вкрадчивое и вместе с тем беззастенчивое.

— Давайте познакомимся. Моя фамилия Стрепетов. Я веду дело вашей сестры. Нам надо побеседовать.

Лицо Куравлевой пошло красными пятнами, и теперь она уже будто забыла, что ее назначение — пленять.

— Какое еще «дело»?

— Разве не знаете?

— Не-е-е-т. Да вы не тяните! Что за «дело», что с Тосей?

— Ваша сестра арестована.

— Ар... За что?

Стрепетов, немало удивленный такой неосведомленностью в судьбе родной сестры, объяснил.

— Достукалась, дурища! — всплеснула руками Куравлева. — До чего докатилась, а? И всю жизнь она такая — себе портит и другим. Никогда с ней добром не кончалось, никогда! — Ее вдруг «понесло»: — Думаете, Тоська ради одной корысти чужое хапала? Нет, злобы в ней много. Как увидит, кто хорошо живет или характером веселый, так ее словно бес разжигает. Так сначала подластится к человеку, так обойдет его... А потом, чуть что не по ней, взбесится, как кошка, и обязательно подлость сделает!

«Бывшая подружка Антипиной говорила нечто похожее. Но насколько в родной сестре больше враждебности!»

— Она и с родственниками поступала так же?

Куравлева уловила скрытый смысл вопроса.

— Между нами никаких счетов нет. И делить нам нечего! Тося — сама по себе, я — сама по себе.

«Тут ты чего-то недоговариваешь. Но пора о главном».

— Девочка по-прежнему живет у вас? Я имею в виду дочку Антонины Ивановны.

Куравлева подняла ладони к щекам и блестящими суженными глазками уставилась на Стрепетова.

— Не понимаю... При чем тут девочка?

— Несколько месяцев назад Антипина оставила у вас ребенка. Я спрашиваю, по-прежнему ли он находится у вас?

— Оставила у меня? У меня?! Да как ее бесстыжий язык повернулся! — В голосе Куравлевой звенели злые слезы. — Змея проклятая!

— Я повторяю свой вопрос и предупреждаю об ответственности за дачу ложных показаний. Приезжала ли к вам восьмого марта сего года ваша сестра Антипина Антонина Ивановна и привозила ли свою дочь?

— Не верите? — От удивления Куравлева даже немного успокоилась. — Не-ет, уж кому-кому, а мне бы она ее не повезла.

— Почему так?

Казалось, разговор о ребенке поднял в Куравлевой какую-то очень личную обиду, причин которой она не хотела выдавать.

— Не повезла бы — и все... А сама Тоська заходила на Восьмое марта, верно. Поздравила. — Куравлева покривилась.

— Значит, одна... Как она была одета?

— Помню только, пальто новое показывала. Модное, с кожей. Корове седло! — Она повела презрительно плечами и стала прежней Куравлевой — сдобной красавицей, уверенной в своем превосходстве над другими женщинами и над невзрачной Тоськой в особенности.

«Из дома ушла с ребенком, вернулась одна. Все думают, что он у сестры, — у сестры его нет. Это еще что за штука!»

— Есть у Антипиной родственники или близкие друзья в Москве?

— Родных наших война разметала, даже не знаю, живы ли. А друзья у нее известно какие: с вечера до утра.

«Ядовитая бабенка... Может быть, ребенок у отца?»

— Скажите мне, Вера Ивановна, кто отец девочки?

Куравлева легла грудью на стол и заговорила напряженным, вздрагивающим голосом, обдавая Стрепетова «Белой сиренью» и еще чем-то паленым, принесенным из цехов:

— Что она вам далась, девочка эта? Чего вы все хотите допытаться? Она самой Тоське-то не нужна. Ведь она дочке даже имени не дала, даже не зарегистрировала в загсе по-человечески!

— Как так?.. — оторопел Стрепетов. — Ей уже больше года!

— Это вы Тоське скажите! Если хотите знать, мы с мужем предлагали девочку у нее взять. Зачем ребенок при такой жизни? Так она говорит: «Лучше своими руками утоплю, чем вам отдам!» Разве не сволочь? — Куравлева приостановилась. — Вы все допрашиваете меня, ровно я в чем виновата. Что вам надо, хочу я понять.

— Мне надо... Во-первых, чтобы вы перестали сердиться, это вам не идет. Во-вторых, чтобы помогли мне советом... А история вот какая. Восьмого марта Антипина увезла девочку из дома, якобы к сестре, то есть к вам. С тех пор о ребенке ни слуху ни духу. Давайте вместе подумаем, куда она могла его деть. До суда это надо непременно выяснить.

Стрепетов ждал какой угодно реакции, но только не той, которая последовала.

Скрипнув стулом, Куравлева выпрямилась, и Стрепетов почти физически ощутил, как по телу ее волной прошло облегчение. Потом посидела, помолчала в раздумье, вскинула глаза и, как на библию для присяги, положила руки на стол.

— А — кинула! — с какой-то удивительной простотой сказала она. — Кинула где-нибудь под забором, гадина! С нее станется...

— Похоже... — ответил Стрепетов, заканчивая разговор, хотя не был уверен ни в чем. — Если мне понадобится кое-что уточнить...

— Пожалуйста, милости просим.

...Завтра. Нет, завтра воскресенье. Значит, только в понедельник можно будет приняться за этого подкидыша. «Настойчиво шел молодой сыщик по следам безымянного младенца, брошенного жестокой матерью на произвол судьбы! Н-да... Ладно, хватит... Конечно, всякому хочется, чтобы первое дело потребовало от него применения всех тайн и ухищрений современной криминалистики. Зря, зря я злюсь. Конечно, все это затягивает дело. Но почему не считать это нормальной следственной задачей? Розыск ребенка.

Что ж, в понедельник ринусь в гости к подкидышам. К найденышам. К подкидышам-найденышам, к найденышам-подкидышам. Эх, выдалось бы завтра солнышко, закатился бы я пешим маршрутом километров на двадцать пять!»