— Нет. Зачем?
— А затем, что сестра ваша уже пять лет работает на одном месте и всегда ровно до шести вечера.
Это должно было со свистом пробить «яблочко». Но едва Вознесенский выпустил фразу, он почувствовал, что она ушла мимо мишени.
— Ну и что? Посидела бы на скамеечке у ворот, чай не зима.
Казалось, он смастерил верную ловушку, перекрыл все выходы... Вот тут и изощряйся.
— В каком году судились?
Вознесенский идет на риск. Под ногами никакой опоры. Только воспоминание об уголовном «тембре» в злобном тоне «утюга».
— Какое это имеет отношение?
«Вмастил!»
— Отвечайте на вопрос.
— У меня нет судимости.
— Понимаю: снята по амнистии.
— Ну, по амнистии...
— Значит, освободились в пятьдесят третьем? Сколько сидели?
— Два года восемь месяцев.
— Хищение?
— Злоупотребление служебным...
«А чемоданчик-то, пожалуй, твой», — внезапно решает Вознесенский, глядя на присмиревшего Прохорчука.
Как раньше сыщики обходились без телефона, непостижимо!
— Алло, алло, Павлово! Девушка, милая, дайте ОБХСС... Кто у телефона? Ага, примите телефонограмму: «Нами срочно проверяются кладовщик Павловской швейной фабрики Прохорчук А. В. ...»
Благодать! Сейчас павловские оперативники спешно поднимут документы — проверят, нет ли каких сигналов, потом осмотрят рабочее место «утюга», заберут товарные карточки... Через часок, глядишь, и позвонят.
— Скажите, пожалуйста, что входит в ваши обязанности контрольного инженера-технолога?
— Я слежу за качеством продукции в процессе незавершенного производства. За тем, чтобы технологический процесс соответствовал нормативам.
— И в основных цехах и в загородном?
— Да, конечно.
— Извините мне мое невежество, я человек несколько другого профиля, но какой смысл в вашей работе? Ведь на фабрике, очевидно, есть ОТК?
— Видите ли, могут быть нарушения технологии, которые ОТК не заметит. Кроме того, я веду межцеховой учет.
— Ах, уче-ет. Тогда понятно...
— Товарищ следователь, я просила...
— Неужели вы могли подумать, что я забыл о вашем сыне? Боже упаси! Буквально через пять минут буду к вашим услугам.
— Алло, ресторан?..
— Знаете, а борща-то сегодня на вокзале не готовили. А?
Барабанов тревожно приглаживает жидкие волосы. Слегка сдвигается крахмальная манжетка. Вознесенский собирается в комок.
— Откуда наколка на руке?
— Молод был, глуп...
— Засучите рукав!
Когда Вознесенский приказывает, люди на мгновение теряются и глупеют. Барабанов заголяет руку.
— В заключении кололи. По рисунку вижу. Когда освободились?
— По амнистии, в пятьдесят третьем.
— Где отбывали срок?
— На Печоре.
— К вам два вопроса, товарищ Прохорчук.
— Ну?
— Где вы сидели?
— На Печоре.
— А ночевали сегодня у кого?
— У одной знакомой. Нечего ее в это дело впутывать.
— Ну, вот я и здесь. Звоните сыну. Только... не советую вам сообщать, что вы в милиции, — зачем попусту тревожить мальчика, верно? Как его зовут?
— Сережа.
— А кто, кроме Сережи, может подойти к телефону?
— Никто. В настоящее время мы вдвоем, муж в экспедиции...
— Хорошо, звоните. Надеюсь, вы не скажете ничего лишнего. Я вам верю.
Вознесенский смотрит проникновенно, выразительно. Филимонова слегка розовеет.
— Спасибо, — шепчет она.
— Сереженька, сыночек...
Вознесенский улавливает в голосе предательский спад и крепко упирается глазами в лицо женщины. Ага, выправилась.
— ...я, миленький, задержалась, тут... у знакомых. Ты не беспокойся, обедай один.
«Ну, клади же трубку. Что ты тянешь?»
— И потом, Сережа...
Раиса настороженно хмурится. Вознесенский приподнимает руку. «Если что-нибудь... надо успеть нажать на рычаг».
— ...я не успела постели убрать и вообще. Ты приберись. Обязательно приберись, слышишь?
Сказала с акцентом и сразу бросила трубку.
«Приберись... приберись»... Ах ты — вот оно что! Не знаю, как Сережа, а я понял. Вот где ночевали «паук» с «зыбучим песком», которых вы, Лидия Петровна, совсем не знаете»!
— Как у вас с жилищными условиями? — ласково спрашивает Вознесенский.
— Простите?
— У вас отдельная квартира?
— Д-да, две комнаты.
— Вынужден опять ненадолго вас покинуть...
Раиса провожает его чуть сумрачным и все-таки любующимся взглядом.
Надо на минутку присесть, и чтоб было тихо-тихо. Чертов телефон!
— Да, слушаю.
И как Головкин догадался разыскать его в пустом кабинете Нефедова?
Нельзя ли поинтересоваться, как идут дела, потому что, если Олег Константинович собирается кого-то арестовывать, то он, Головкин, был бы очень признателен, если бы его — как начальника следственной части — хотя бы в общих чертах ввели в курс событий. До конца рабочего дня прокуратуры осталось, если быть точным, два часа пятнадцать минут, и он — как начальник следственной части — должен успеть согласовать с прокуратурой все, что положено в таких случаях.
Проявляя ангельское терпение, Вознесенский молча дослушал монолог Головкина до конца. Да, он понимает, он надеется не позже чем через два часа разобраться, что к чему.
Головкину для согласований было отведено пятнадцать минут. Старик укоризненно вздохнул, но ничего, покорился.
Время! Время! Время!
Наконец-то звонок из Павлова.
— Плохо слышу, говорите громче! Что значит — не беспокоиться? На днях полугодовая ревизия? Ну, это будет, а сейчас что? Я говорю, меня не интересует, что будет, меня интересует, что есть. Черновые записи самоучета? Я вас правильно понял: недостача? Слышу, слышу, небольшая. На какую сумму? Так. Чего не хватает? Какого товара не хватает, говорю? Пуговиц к блузкам. Ясно. Согласен, ерунда, могли за полгода рассыпаться. Спасибо большое. Что? Спасибо, говорю! («Просто горло сорвешь».) О ходе следствия вам сообщим. Со-об-щим.
Уф!
— Лютый! Как там, посчитали пуговицы? Ну, чудесно! Теперь, голубчик, не в службу, а в дружбу, вызовите из «Галантереи» товароведа оценить их... Ну да, пуговицы.
Эти чертовы пуговицы только мозги засоряют, мешают думать. Он уже давно чувствует, что лежат какие-то два нужных факта в мозгу совсем рядом и никак не могут соединиться. Ведь брюнетка, по ее словам, хотела ехать за город вместе с Барабановым. Его билет Чугунов отобрал, а ее?..
— Вас задержали после того, как вы с Барабановым отошли от железнодорожных касс, верно? В таком случае где ваш билет?
— Странный у вас тон, будто вас все обманывают... Пожалуйста.
«Москва — 3-я зона. Туда и обратно».
Два картонных прямоугольничка с черными цифрами наверху у каждого билетика — порядковый номер. До чего удобно! Да, билеты брались вместе, но... Между номерами разница в единицу!» «Кто же это между ними втерся у кассы?.. Кто-то из пятерки, или я не Вознесенский, а болван! Но кто же третий?»
Что-то в мозгу не срабатывает. Хватит бегать! Сели. Выключились. Забыли о чемоданах, о билетах, о наколках. Вон газончик под окном. Еще не стриженный. А вон трамвай заворачивает. Этот дом красный, а тот желтый...
Тем временем мысль, освобожденная из-под гнета воли, требовавшей немедленного решения, заструилась своенравным ручейком, выделывая причудливые петли...
Красный дом кирпичный. Желтый дом деревянный. Крыша облупленная...
...обтекала препятствия, где-то, стиснутая с обеих сторон неизвестностью, ускоряла бег, где-то медлила, впитывая в себя лужицы частных догадок. Ручеек рос, полнился, размывал казавшуюся непреодолимой плотину...
По крыше голуби ходят...
...И вот Вознесенский уже видел, как ее сметает высокой волной, слышал гул, видел взлетавшие брызги.
«Ай да Вознесенский, ай да сукин сын!»
Все выстроилось, все заняли свои, единственно возможные места.
