У ассоциаций, обволакивающих буквальные значения слов, разные источники. Слова могут, например, окрашиваться теми же эмоциями, какие вызывают в нас обозначенные этими словами вещи. "Не произносите при мне слово «шпинат!»", – восклицает несчастная жертва диететики, и мы понимаем, что слово стало вызывать у человека такое же отвращение, как и сам овощ. Описанное здесь превращение носит единичный и личный характер, но когда подобная реакция становится общераспространенной и отражает чувства большинства людей, новая окраска слова становится устойчивым социальным фактом. Яркая иллюстрация этого процесса – эвфемизмы. Их образование связано с тем, что слово или фраза начинает вызывать то же неприятное чувство, что и обозначаемые вещи, и тогда слово или фраза преобразуется (или отбрасывается) в надежде, что неприятное чувство не будет окрашивать хотя бы символ. Название профессии "устроитель похорон" (funeral undertaker) стало столь непривлекательным, что его пришлось заменить одним словом "устроитель" (undertaker). Однако, отказ от слова "похороны" (funeral) принес только временную передышку, и в конце концов представители этой печально необходимой профессии стали называть себя словом латинского корня morticians. Под прикрытием этой явно ошибочной этимологии они, по-видимому, смогут спокойно просуществовать еще очень долго.
Представители других профессий не замедлили догадаться, что и они могут подняться в общественном мнении, если заменят привычные и непритязательные названия более изысканными или хотя бы слывущими за таковые. Так, парикмахеры стали "косметиками", зубные хирурги "эксодантистами", а дворники "охранителями"[100]. Я не совсем согласен с мнением профессора Робертсона, что эти изменения продиктованы американской помпезностью. Думаю, они в большей степени показывают деловую хватку. Помпезность никоим образом не наша национальная черта, если она когда и проявляется, то в форме, смягченной добродушием, или уж в момент исключительного elan[101]. Несколько лет назад, когда я жил в плохо отапливаемом помещении, владелец дома сказал, что печь "дает все, что она может дать". Так как внешний вид печи побуждал поверить этому утверждению, то я предложил ему позвать печника. Я ждал, ждал, пока хозяин соизволит что-то предпринять, и в конце концов обратился к первому попавшемуся печнику. Тот явился на встречу со мной в.подвал, только что оторвавшись от бутылки. Он осмотрел печь и трубы с видом непревзойденного знатока и затем, пошатываясь то взад, то вперед, с отменным достоинством произнес: "Передайте м-ру Блэнку, что вы позвали своего теплоинженера – вашего теплоинженера, сэр, и что ваш теплоинженер заявляет, что огонь будет гореть лучше, если положить больше угля".
Не стоит придираться к этим потугам на элегантность, пускай ложные этимологии и заставляют пуристов морщиться. Гораздо важнее пронаблюдать, как люди малой разборчивости в средствах могут использовать в своих интересах тот факт, что, кроме значений, слова имеют еще ассоциации, с помощью которых можно затемнить и даже вытеснить значения, и что, вообще говоря, именно ассоциации вызывают в сознании людей одобрение или неодобрение.
ЯЗЫК КАК АРСЕНАЛ ЯРЛЫКОВ
Зачастую пропагандист – это человек, защищающий неправое дело. Будь это не так, он мог бы позволить себе отстаивать свои взгляды с доказательствами в руках. Он мог бы даже позволить себе говорить то, что действительно думает. Поскольку, однако, его взгляды неудобоваримы, а аргументы неубедительны, то он может склонить слушателей на свою сторону, только если сумеет завуалировать свою мысль, используя различные словесные уловки вместо доказательств. О том, кто из участников полемики в общем и целом прав и кто из них честен, можно судить по количеству представленных каждой из сторон доказательств и по их строгости: пропорция здесь прямая. Возможно, этот критерий не является совершенным, но на практике он себя оправдывает.
Отбросив искренность как вредную помеху, а доказательства как не дающиеся в руки, интриган начинает добиваться от нас взаимности средствами, какими ее в конце концов только и можно добиться. Не исключены сладкозвучные серенады и обольстительный полумрак, но рано или поздно должна начаться речь. Не исключены бравурные марши и бодрящие фейерверки огней, но опять же в конце концов должна зазвучать речь. А из чего эта речь будет состоять? Она будет состоять из таких слов, которые сближали бы то, чего хочет он, с тем, что нравится нам, а то, чего он не хочет, с тем, к чему мы питаем отвращение. И все это должно развертываться на фоне нашего непонимания сути вопроса.
Например. В одном из американских городов управление жилищным строительством предложило снести квартал, занятый трущобами, и возвести на этом месте современные дома. Не секрет, конечно, что такой поворот событий лишает владельцев трущоб части доходов и вводит федеральное правительство в роль нежелательного конкурента. Не секрет также, что люди предпочли бы жить в современных домах, а не в трущобах. Задача пропагандиста – убедить людей оставаться в трущобах, где они жить не хотят, заставить их против, собственного желания платить деньги домовладельцам, от которых они охотно бы избавились. Вот как решает он эту задачу:
"Как добропорядочный американец, я протестую против несвойственного американцам метода лишения людей права иметь домашний очаг там, где они сочтут нужным. Управление хотело бы оторвать людей от их очага и предложить им в аренду карликовые домики. Вам вроде бы протягивают сладкий персик, а на самом деле это кислый лимон. Это коммунистическая затея. Она ведет к ограничению семьи, контролю над рождаемостью".
Эти слова, произнесенные священником, совершенно бездоказательны и просто внушают, во что мы "должны" верить. Внушение это идет приблизительно по следующим линиям.
1. Я добропорядочный американец, поэтому (подразумевается) желаю вам всех благ; я с вами. Ни один добропорядочный американец врать не станет, поэтому вы можете мне поверить, если я скажу, что я добропорядочный американец. (Здесь мы имеем маленький круг.)
2. Не по-американски (значит, вы не должны это одобрять) выселять людей из трущоб, где они сами "сочли нужным" поселиться.
3. Кое-кому эти жилища могут показаться трущобами, но для вас они домашний "очаг". Они ваша "собственность". Управление хочет снести эти жилища и построит карликовые домики, которые не будут такими просторными, как ваши однокомнатные квартиры.
4. Персик и лимон: выглядит привлекательно, но вам это не понравится.
5. В этом проекте ощущается влияние коммунизма – не коммунизма в полном смысле слова, но "изма", что почти то же самое. (Вот безошибочная магическая формула, призванная заклясть всякий прогресс.)
6. Карликовые домики заставят вас ограничивать рост своей семьи, тогда как однокомнатные квартиры поощряют вас увеличивать потомство.
Этот отрывок, несомненно, имеет подтекст. Он не бессмыслен, как могло бы показаться. Наоборот, этот смысл вполне выводится из направленности речи против муниципального жилищного строительства, и он поэтому таков: "Желаю, чтобы жилищное положение ни на йоту не изменилось". Здесь делается попытка пробудить то же желание у других, связав в их сознании снос трущоб с вещами, вызывающими смутный, но, как предполагается, яростный протест ("не по-американски", "карликовый", "кислый лимон", "коммунистический", "контроль рождаемости"). Подобная тактика связана с определенным риском, поскольку явные преимущества программы способны свести на нет действие бранных слов. Именно такая брань, срывающаяся с языка противника, воспринимается теперь многими как признак доброкачественности политики, против которой эта брань направлена.
