Из них первый, пока он применим, намного предпочтительней второго, потому что так не наживаешь себе врагов и скрываешь свою подлинную цель. Из всех обманов, которые государь должен совершить, главный заключается в том, чтобы выдать себя за человека удивительной добродетели. Это не так просто, потому что он не может себе позволить в действительности практиковать ту добродетель, которую приписывает себе: она окажется веригами, которые рано или поздно утопят его. Поэтому

"для государя не обязательно обладать всеми перечисленными мною добрыми качествами, но достаточно казаться обладающим; ...казаться милостивым, верным, человечным, верующим, прямодушным и даже действительно быть таким, но при таком устроении ума, чтобы как только понадобится не быть таким, быть в состоянии и уметь перемениться в нечто противоположное... Всякий видит, чем человек кажется, но мало кто по-настоящему знает, что он на самом деле есть, да и эти немногие не посмеют противопоставить себя мнению большинства, на стороне которого стоит величие государства"[60].

Ради примера можно упомянуть об одном из тех, на кого указывает Макиавелли, – о мессере Рамиро д'Орко, которому Чезаре Борджиа поручил умиротворение Романьи. Жестокости Рамиро скоро зловеще прославили его. Когда эта слава стала задевать самого Чезаре, многократно ее заслужившего, он велел казнить Рамиро, беря на себя таким образом роль судьи-отмстителя и ангела, служащего народу. Но в XX веке злодеи вроде Чезаре покажутся поистине мелкой сошкой. Следуя манере Макиавелли, любившего иллюстрировать свои мысли на примерах, упомянем о человеке, который стал олицетворением коварства и Молохом человеческих жертвоприношений, – Гитлере. Во всю мощь организованной машины слухов он дал народу понять, что назначен и послан от бога быть спасителем пускай не всего мира вообще, но его прекраснейшего уголка. Божественный посланец был не без некоторых трений принят спасаемым народом и даже кое-кем in partibus infidelium[61], как я слышал собственными ушами.

Оно и верно: ничто не гарантирует добродетель с такой надежностью, как обожествление, внезапное слияние – как бы оно ни было достигнуто – человеческого с божественным. Римские императоры, тоже не новички в преступлении, прекрасно владели такой методой. Существо, созданное путем обычного оплодотворения яйцеклетки и подверженное всем перипетиям родительских генов, преображается в некую эманацию, нисходящую с небес, или с солнца, или, как говорится в более отвечающих действительности тевтонских мифах, с первобытного дерева. Bonum est quid Deus vult: чего хочет бог, то и благо. Богоподобное существо не может творить несправедливостей, даже когда убивает миллионы людей "низшей" расы.

Тем не менее коварства недостаточно, даже если оно подкреплено искусством пропаганды и слишком переоцененным культом Великой Лжи. Макиавелли говорит:

"...все вооруженные пророки побеждали, все невооруженные погибали. Помимо указанных причин, настроение народа переменчиво, и, хотя легко убедить его, утвердить его в неизменном убеждении трудно. Ввиду этого необходимо принять такие меры, чтобы, когда народ перестает верить, его можно было бы заставить верить силой"[62].

Макиавелли совершенно явственно признает тезис, который Линкольн сделал знаменитым в Америке: "Невозможно дурачить весь народ все время". Потому что если "настроение народа переменчиво", то это не из-за его природной шаткости, а из-за того, что он неизбежно разоблачает замыслы правителей. Макиавелли оказал им большую услугу своим ученикам, если бы прояснил этот пункт, потому что они как-то всегда пропускали его мимо ушей. У правящей элиты много разного рода слепоты, но всего опаснее ее вера в то, что народ никогда ничего не узнает. Люди все-таки узнают, и не только без всяких книг и без образования, но даже тогда, когда книги лгут, а образование оглупляет. Школа болезней и уроки голодного желудка способны выстоять даже перед самым ловким обманом.

Когда коварство не удается, тогда, говорит наш учитель, надо применить насилие, но насилие надо применять с коварством. Правитель не должен прибегать к насилию, так сказать, в простоте души, а расчетливо и молниеносно.

"...Вред должен наноситься весь сразу, чтобы его кратковременное переживание порождало меньше обиды; благодеяния надо раздавать мало-помалу, чтобы память о них сохранялась дольше"[63].

Стремительность насилия дезорганизует сопротивление и лишает его упорядоченности. Когда оно соберется с силами, насилие уже прекратилось, коварство снова завладело сценой и у противника нет непосредственного повода для того, чтобы, в свою очередь, прибегнуть к силе.

Уловив теперь главную суть учения, мы можем уже не углубляться во всю премудрость "Государя", хотя подробное знакомство с этой книгой послужит на пользу всякому изучающему ее. Она с такой полнотой вскрывает внутренний механизм власти, что становится бесценным гидом при ознакомлении с образом действий властителей, будь то экономических или политических. Однако наша теперешняя задача несколько ограниченней, потому что мы хотим не выводить на чистую воду конкретные секреты конкретных правителей, а только определить достоинства жизни, построенной по таким принципам. Словом, что мы должны думать о человеке или группе людей, единственная цель которых – самовозвеличение, достигаемое всеми средствами, какие могут изобрести коварство и насилие? И опять-таки должны ли мы стремиться усвоить каждый для себя подобные цели и подобные методы?

В каком-то смысле каждый живет двойной жизнью – одной в более узком, другой в более широком круге. Узкий круг включает людей, с которыми мы соприкасаемся в повседневности: семья, друзья, знакомые, сотрудники. Широкий круг – все общество нашей страны, в котором мы живем. Оба круга связаны и все же различны, и наше поведение в них неодинаково. К обществу в целом мы не можем относиться с той же интимностью и дружественностью, какую чувствуем по отношению к семье и друзьям, хотя мы можем смотреть на него с одобрением и даже любовью. Думая о том, что хорошо для общества, мы думаем в общих экономических и политических терминах; думая о том, что хорошо для наших друзей и семьи, мы уже с меньшей обобщенностью, с большей конкретностью думаем об отдельных человеческих существах.

У меня нет намерения заострять это различие сверх определенных пределов, потому что наша жизнь в каждом из обоих кругов так или иначе зависит от нашей жизни в другом. Скажем, занятие определенной позиции по отношению к важному социальному вопросу очень легко может сотрясти наши дружеские и семейные связи. Однако различение поможет нам составить представление об этике эгоизма. Ведь, согласно ее собственным утверждениям, она не только реалистична и практична, она единственная реалистичная и практичная этика. Все остальное, говорят последователи Макиавелли, есть иллюзия и романтизм. Это далеко идущая и заслуживающая главного внимания заявка.

Позвольте мне сразу сказать, что я вовсе не собираюсь доказывать абсолютную недейственность этики эгоизма. История очень ясно показывает, что она иногда даже очень действенна. Немало учеников Макиавелли умерли своей смертью и даже в ореоле святости. Но история с не меньшей ясностью показывает, что она иногда и не срабатывает. Немало учеников Макиавелли погубили себя своим собственным оружием. Когда это происходит, ученики Макиавелли неизменно стараются обелить свою этическую теорию и приписать неудачу какой-нибудь личной ошибке. Временами так оно и может оказаться, но гораздо более велика вероятность того, что источник неудачи – сама же этика.

Рассмотрим сначала, как будет осуществляться практический эгоизм в малом кругу друзей и знакомых. Шансы на успех очень невелики. Каждое действие здесь у всех на виду, каждое подвергается оценке, долго скрывать образ жизни не удается, и навык коварства, не говоря уж о насилии, скоро утрачивает столь отчаянно необходимую для него секретность. Потенциальные жертвы, узнавая своего будущего эксплуататора, окружают его санитарным кордоном, который, отделяя его от всех, отдаляет его тем самым и от желанных ему целей. Отныне и навсегда никакая дружба для него невозможна, связи, пусть даже официальные и отдаленные, тоже почти прерываются. Становится ясно, что все те ценности, которые он утратил, практикуя эгоизм, могут быть возобновлены только при условии осуществления диаметрально противоположной этики.