Всадники, прибывая все более, размещались равномерно по двум берегам и вытягивались параллельными, блестящими линиями вдоль узкой полосы льда. Гусары стояли у опушек, а за ними уже в лесу помещались многочисленные слуги. Прямо против этого узкого рукава выехали четыре орудия и снялись с передков; по обеим их сторонам разместились музыканты с длинными, завитыми рогами и серебряными литаврами.

— А вот, кажись, и козаки, пане ротмистр! — указал молодой гусар на вершину узкого рукава става.

Действительно, с той стороны леса подвигалось чинно и стройно козацкое войско Сначала показалось малиновое знамя, затем выехали довбыши с бубнами и серебряными литаврами в руках, за ними ехали козаки, державшие бунчуки, перначи и камышины, а за этими уже на некотором расстоянии двигалась по шести в ряд козацкая старшина, а за ними простые рейстровики, по два от каждой сотни.

Одетые в гладкие синие жупаны, в смушевых шапках с красным верхом и золотою кистью, они подвигались темною и молчаливою массой. Их немногочисленное оружие казалось ничтожным перед блеском и пышностью польской гусарской сброи. К поясу каждого козака прицеплена была кривая сабля, за поясом торчали пистолеты, мушкеты висели за спиной. Лошади их выступали спокойным, привычным шагом, слегка поматывая роскошными гривами— А это кто впереди едет, пан-товарищ? — спросил ротмистр, поворачиваясь к своему собеседнику.

— Вон тот, на вороной лошади, неказистый из себя?

— Да!

— Это их старшой, Ильяш Караимович{81}, нынче ведь, после Павлюцкого бунта, гетманов им обирать запретили.

— А, сто куп ихней матери дяблов в спину, а не гетмана! — ругнулся пан ротмистр, выпячивая вперед свои богатырские усы. — Слышим мы все в великой Литве, как у вас о козаках с великим страхом толкуют, а как погляжу я на эту голую рвань, так, кажись бы, и покрыл их своею рукой!

Пан-товарищ смерил взглядом широкую руку пана ротмистра, но ответил, покачавши головою:

— Не говори так, пане: ты их в бою не видал.

— Однако строится хамье ловко! — произнес уже с некоторым удовольствием пан ротмистр, продолжая наблюдать за козаками.

— Ге! Что это? Если б ты увидел их, пане ротмистре, в битве, — махнул рукою товарищ, — любо-дорого посмотреть!

— Коли молодцы, так люблю! А это кто, пане, видишь, вон там, впереди рядов, за полковниками на белом аргамаке едет? Славный конь! Клянусь святым Патриком, трудно и отыскать такого!

— Вон тот? — переспросил товарищ, смотря по направлению руки ротмистра. — За ним джура на гнедом коне едет?

— Тот, тот!

— А!.. Кажись, их писарь войсковой Богдан Хмель.

— Гм! Ловко! — удивился пан ротмистр, поведши мохнатою бровью. — Смотрит гетманом, и собою хорош, и посадка важная, да и конь... Об заклад бы побился, что он не хлопского рода.

Между тем раздавшийся за ними шум заставил разговаривающих обернуться.

— В строй! Стройся! — крикнул ротмистр, обращаясь к гусарам.

Лошади и люди зашевелились и застыли блестящими неподвижными колоннами.

Из лесной широкой просеки с противоположного конца медленно спускался на озеро пан коронный гетман Станислав Конецпольский. Поверх лат на пане гетмане был наброшен короткий меховой кафтанчик, вместо шлема на голове его была бобровая шапка с прикрепленным бриллиантовым аграфом белым страусовым пером. Лицо гетмана, подрумяненное морозцем, смотрело свежо и торжественно. Рядом с гетманом на сером скакуне ехал польный гетман Потоцкий. Лицо его, изношенное, дряблое, даже на холодном воздухе казалось безжизненным: зеленоватые осунувшиеся щеки, тонкие, синие, завалившиеся губы с редкими, словно вылезшими усами производили отталкивающее впечатление. Серые волосы гетмана были коротко острижены; на подбородке клочками торчала седоватая, также коротко остриженная борода. Круглые, выцветшие, зелено-серые глаза гетмана глядели из-под сросшихся бровей холодным, злобным взгля­дом. Когда гетман улыбался, губы его некрасиво кривились, а глаза глядели тем же тусклым, мертвым и злобным взгля­дом. Рост польного гетмана был весьма ничтожный, и даже когда он сидел на коне, этот недостаток сразу бросался в глаза.

За обоими гетманами на небольшой лошадке ехал, окруженный блестящею свитой, молоденький сын коронного гетмана.

— Пан гетман, пан гетман! — пронесся кругом шепот, и все замолчали.

Вельможное панство ехало осторожно по льду и остановилось позади артиллерии.

Тихо и бесшумно обнажились перед ним козацкие головы.

Потоцкий выехал несколько вперед, окинул довольным взглядом своих гусар и потом, скользнув прищуренными глазами по козакам, позеленел от злости.

— Это что за парад? — закричал он. — Куда это собралось мятежное хлопство? На войну, что ли? На конях и при полном вооружении слушать свой приговор! Долой с коней! Долой с коней! — скомандовал он, подскакавши к козакам, и белая пена выступила на его тонких губах.

Какая-то тревожная волна пробежала по козачьим рядам и затихла. Молча, нагнувши серые и седые чуприны, слезло козачество с коней; старшины передали своих в последние ряды, где одному козаку пришлось держать под уздцы до десяти коней.

Потоцкий, отдав приказание, отъехал из предосторожности к гусарам и кликнул к себе пана ротмистра.

— Заряжены ли у пана ротмистра пушки? — спросил он сухо.

— Картечью набиты, ясновельможный гетмане, — ответил, преклонив обнаженную саблю, пан ротмистр.

— Ладно. Пусть пан ротмистр немедленно распорядится, чтобы кони этой сволочи, — указал он рукою, — были отведены немедленно вон туда, за лес.

Ротмистр отсалютовал саблей, повернул лошадь и поскакал в галоп к задним козачьим рядам исполнить приказание гетмана.

— А что там? В чем остановка? — спросил коронный гетман у пана Потоцкого.

— Предосторожности, пане коронный, — скривился тот.

— К чему? — пожал плечами Конецпольский.

— Этим псам верить нельзя, — прошипел Потоцкий и отъехал немного вперед.

Вдали, за козацкими рядами, по узкому рукаву пруда заезжали уже в лес десятка два всадников с лошадьми.

Потоцкий, видимо, не удовольствовался этим и вновь подозвал к себе пана ротмистра.

— Что это они с мушкетами? — визгливо крикнул он. — Сейчас велеть им снять и отнести к лошадям!

Ротмистр подскакал к козачьим рядам и гаркнул:

— Мушкеты с плеч долой!

Вздрогнули пешие козаки и окаменели.

Гетман Конецпольский, недовольный выходкою Потоцкого, выехал на коне вперед и заметил польному гетману:

— К чему раздражать и издеваться?

— К тому, пане коронный, что их следовало бы всех на кол.

— Для этого есть высшая власть, — отрезал Конецполь­ский и, обернувшись, скомандовал: — Ударить в бубны и литавры!

Козацкие довбыши ударили в бубны и замолчали.

— Вы сделали преступление, подобного которому не было на свете от века веков, — грозно начал пан коронный гетман, обращаясь к козакам, — вы не только многократно подымали руки на вашего законного государя, на войска и на ваше отечество — Речь Посполитую, но вы... вы... одним словом, задумывали даже соединяться с нашими исконными врагами, татарами и турками! Вы — гнилые члены государства, и вас следовало бы обрубить совсем, чтобы не заразились здоровые...

Пан коронный гетман запнулся, а Потоцкий подхватил резким крикливым голосом:

— За ваши вечные, подлые измены вы сами подписали собственною кровью свой смертный приговор. Вы в бою утратили орудия, хоругви, камышину, печать, все знаки, данные вам королем, все вольности, все права!

— На вашу петицию прислал вам милостивый король и сейм свой снисходительный ответ, — прервал пан коронный гетман поток издевательств Потоцкого и сделал знак рукой.

Два герольда[53]на черных конях, в черных бархатных кафтанах с длинными черными перьями на шляпах, выехали вперед и затрубили в трубы. Из свиты гетманов отделился всадник на белом коне, весь в белой одежде и, выехавши впереди герольдов, развернул длинный пергаментный лист с тяжелою государственною печатью, прикрепленною на шелковом шнурке.