Когда самолеты проплывали над самим поселком, кто-то зычно гаркнул: «Во-о-здух! Ложись!». Команду тотчас подхватили в разных концах майдана, а в соседнем овраге грохнул взрыв: это звукооформитель, имитируя начало бомбежки, бросил гранату. Все, за исключением танкистов, на несколько секунд оцепенели от страха, а затем ринулись в разные стороны, толкая друг друга, спотыкаясь и падая, оставив на месте или теряя во время панического бегства свои корзины, кошелки, мешки, ведра, бидоны и горшки. Истошно вопила, зацепившись длинным подолом за плетень, торговка с могучими оплывшими формами. Отчаянно рванувшись, она оставила чуть ли не половину своей плахты на колу и тоже ретировалась.

Площадь совершенно опустела, и трофейной команде осталось без суеты пожинать плоды блестяще проведенной операции, не упомянутой, к сожалению, в боевой летописи бригады. Справедливости ради следует отметить, что ни одного сидора или корзинки солдаты не тронули, а только частично «экспроприировали» самогон, изготовление и продажа которого преследуется законом».

(Надо отметить, что в тылу — особенно в городах — водка и самогон во время войны были самой устойчивой валютой. Юлия Жукова вспоминает, что в 1941 году в Уральске в обмен на пол-литру на базаре давали полкило сливочного масла. На «черном рынке» блокадного Ленинграда летом 42-го цена литра водки была эквивалентна без малого четырем кг хлеба. — Авт.).

Добыча спиртного значительно упростилась, когда наши войска вступили на территорию Венгрии, Румынии и Чехословакии, которые наши солдаты в просторечии именовали «пятым океаном» (по аналогии «море вина», «море по колено» и т. д. — Авт.).

Офицер-артиллерист Иван Новохацкий в своей книге «Записки командира батареи» пишет, как он со своими подчиненными учил «правильно» пить румын в одном из занятых нашими войсками городков этой страны:

«Втроем идем к дому директора школы, где, как нам сказали, накрыт праздничный стол. В комнате сервирован длинный стол, по нашим фронтовым понятиям — изысканной посудой и утварью. Присутствуют одни мужчины.

Выпили по маленькой рюмочке румынской цуйки — это румынская водка, светло-желтого цвета, градусов 25–30. Рюмочки миниатюрные, на длинных ножках, объемом чуть больше наперстка. Я впервые вижу такие. Мы привыкли пить из солдатской кружки, а чаще всего — из консервной банки, и напитки значительно крепче — водку или спирт, а тут цуйка, да еще комариными дозами. Мыто и держать эти рюмки своими заскорузлыми руками не умеем, но виду не подаем, вроде бы банкеты — привычное для нас дело.

Звучат тосты за Сталина, за Красную армию, за короля Румынии Михая. Наши гостеприимные хозяева разгорячились, а у нас, как говорят, ни в одном глазу. Подзываю одну из девушек, обслуживающих стол, объясняю ей, чтобы она принесла кружку, какой наливает цуйку в графины. Кажется, поняла и вскоре приносит бокал граммов на двести, прошу ее принести еще, сколько есть. Вскоре появляются бокалы.

Мы со взводными наливаем себе по бокалу, произносим тост за присутствующих за столом и дружно, без запинки выпиваем до дна. Румыны, раскрыв рот, с испугом смотрели на нас. Мы с удовольствием закусили и наливаем по второй. Подвыпившие румыны осмелели и решают последовать нашему примеру, увидев, что и после второй мы чувствуем себя недурно. В общем, начался обмен опытом — как надо пить по-русски. Мы учили местную аристократию своим обычаям».

Упоминает Иван Митрофанович и другой, куда менее мирный эпизод, случившийся с ним и его товарищами уже в другой стране «пятого океана» — Венгрии — в ноябре того же 1944 года.

Тогда подвыпившие командиры взводов его батареи отправились за добавкой в бункер, где находилось около десятка огромных бочек с виноградным вином, а кроме того размещался штаб 13-го гвардейского воздушно-десантного полка.

Придя в подвал, офицеры, прострелили из пистолетов несколько бочек, пробуя на вкус вино. А потом:

«Одуревшие от выпитого взводные подставляли свои рты, а потом и головы, смакуя и умываясь хмельным напитком. Вскоре в бункере, откуда писари штаба разбежались после пистолетных выстрелов наших «героев», вина было уже выше щиколотки. Взводные бродили по нему, черпали его шапками, обливая друг друга, потеряв всякий контроль над собой.

После одного из выстрелов проснулся начальник штаба полка, который спал на столе в дальнем отсеке. Увидев, что в бункере чуть ли не по колено вина, он вышел в соседний отсек и увидел всю нашу пьяную ватагу. Одного за другим он вытолкал их в шею, надавал тумаков каждому и позвонил командиру нашего дивизиона, чтобы тот забрал свою пьяную орду.

Взводные, обиженные «некорректным» приемом в пехоте, с максимально возможной в таком состоянии скоростью побежали на огневую позицию. Командир одного из взводов на бегу подает команду: «Батарея к бою, развернуть орудие вправо» — в сторону бункера! Орудийный расчет, не зная, в чем дело, команду принял за чистую монету — в тумане можно было ожидать от неприятеля любой каверзы.

Звучит команда: «По бункеру, осколочно-фугасной гранатой, прицел 50, наводить в ворота». Расчет выполняет команду, но командир орудия понял, что лейтенант одурел от выпитого и не соображает, что делает. Он быстро вынул из орудия клин (затвор) и спрятал его. Взводный подает команду «Огонь!». Но выстрела нет. Разъяренный взводный бросается к орудию, но расчет по команде командира орудия скрутил его. Тут приехал командир дивизиона, быстро навел порядок — всех пьяных уложил в повозки и отправил на НП (наблюдательный пункт. — Авт.), который располагался в горах на чердаке одного из домов. Здесь в конюшне сгрузили наших пьяных «героев», а когда они проснулись, вернее, проспались, командир дивизиона объявил им всем взыскания и отправил на огневую, пригрозив, что если узнает еще о подобных «проказах», сошлет виновных в пехоту. Это уже было серьезным предупреждением и, насколько мне известно, больше подобного у нас не наблюдалось».

Наступавшим с тяжелыми боями по территории Польши нашим войскам с таким изобилием горячительных напитков, как правило, встречаться не приходилось. Слабой заменой венгерским, румынским и чешским винам мог служить лишь местный самогон — бимбер, упоминания о котором можно встретить в произведениях многих писателей-фронтовиков. Не профессиональный же литератор Александр Пыльцын в своей книге об этом напитке высказывается так:

«Бимбер — это польский самогон, настоянный, как правило, на карбиде кальция. Дрянь первостатейная. А карбид, наверное, не столько перебивал стойкий сивушный «аромат» своим специфическим и не менее неприятным запахом, сколько употреблялся для того, чтобы обжигающим эффектом заменять недостающие градусы. Желудки у нас тогда еще были «огнеупорными», но головная боль потом мучила заметно».

Случалось, правда, и в Польше нашим бойцам испробовать горячительные напитки поприятнее бимбера. Война близилась к концу, мы наступали, и потому праздники нашим солдатам порой удавалось встречать как полагается — с выпивкой и закуской.

«В конце 1944 года мы стояли в польском городе Сточек, готовились к выходу на знаменитый Сандомирский плацдарм, — рассказывал воевавший наводчиком полкового миномета барнаулец Захар Масленников. — Наш заместитель командира по хозяйству Тимонин, хороший такой мужик, достал где-то вишневый сироп и немного меду. И вот на Новый год построили всех нас с котелками. Вышли командир наш майор Усенко и замполит капитан Павлов, поздравили с праздником, а потом пошли мы на кухню, где по рецепту Тимонина изготовили для нас с помощью спирта вишнево-медовый «ликер». Приятный такой, сладкий, розового цвета. Праздничный, одно слово. Остограммили нас, накормили хорошо, мы в то время нужды с едой никакой не испытывали, и разошлись по землянкам. Митингов и увеселительных мероприятий не было».

С началом 45 года побед и соответственно праздников становилось все больше, появились на них и увеселительные мероприятия. В политдонесении начальник политотдела 5-й гвардейской армии полковник Карпович пишет о встрече офицеров 425-й стрелковой дивизии с группой офицеров американской дивизии: