Въ городъ пріѣхали, еще тошнѣе стало. На вечеръ повезетъ бабушка, знакомые пріѣдутъ, въ театрѣ мы, — ничто меня не интересуетъ. Недостаетъ мнѣ чего-то, да такъ недостаетъ, будто воздуха нѣтъ, будто дышать нечѣмъ…

Наконецъ, я поняла чего мнѣ недостаетъ, понимаете и вы, вы скажете: любви. Ну да, конечно, любви. Только какой! Не влюбленности, нѣтъ, увѣряю васъ. Все это казалось мнѣ пошлымъ, ничтожнымъ. Нѣтъ, мнѣ хотѣлось найти человѣка, котораго-бы я могла поддержать, спасти, отогрѣть. Вотъ какой любви мнѣ хотѣлось! Вѣдь, меня никто никогда не ласкалъ, ня баловалъ, не любилъ, и я сама никого не любила. А между тѣмъ во мнѣ было много любви. Когда я поняла это, только объ этомъ и стала думать. И вспомнилось мнѣ все, что я давно и недавно читала. Вспоминались мнѣ всѣ тѣ романы, гдѣ именно женщина спасала своей любовью мужчину, поднимала его, была ему вѣрной, надежной опорой, окрыляла его талантъ. Этотъ человѣкъ, который-бы погибъ безъ нея, вѣдь онъ дѣлался почти ея созданіемъ, Всѣ его способности, его творчество, плодотворное творчество, становилось дѣломъ ея рукъ. Его успѣхъ былъ ея успѣхомъ, и она могла законно гордиться имъ!.. Но гдѣ-же мнѣ было найти такого человѣка?.. Я почти никого не знала. А кого знала въ нашей глуши, да въ Н., все это было совсѣмъ не то…

И вотъ когда мы въ послѣдній разъ пріѣхали въ городъ, я у знакомыхъ на вечерѣ встрѣтила его. Его въ Н. во многихъ домахъ принимали. Сразу онъ мнѣ очень не понравился, но потомъ вышло такъ, что завязался интересный разговоръ. Я сама затронула то, что меня интересовало, что наполняло меня всю. Тогда, на моихъ глазахъ, онъ вдругъ совсѣмъ преобразился. Если-бы вы знали, какъ горячо онъ говорилъ! Я вслушивалась въ каждое его слово. Потомъ всю ночь не могла заснуть, все думала, думала. Потомъ я еще разъ съ нимъ встрѣтилась, и скоро я поняла, что онъ именно и есть тотъ глубоко несчастный, талантливый человѣкъ, талантъ котораго остается непонятнымъ и гибнетъ потому, что никто не приходитъ къ нему на помощь, потому что нѣтъ рядомъ съ нимъ женщины, чтобы любить его, поддержать, поднять на ту высоту, какой можетъ достигнуть его талантъ, если будутъ благопріятныя условія для его развитія…

Она боязливо и вопросительно взглянула на меня.

— Вы не говорите, что это дѣланно, что это фантазія одна?

— Вы видите, что я только васъ слушаю съ большимъ интересомъ и участіемъ.

Она продолжала:

— Мы съ нимъ встрѣчались часто, потому что я этого хотѣла, потому что я искала этихъ встрѣчъ. Конечно, онъ очень скоро замѣтилъ чувство, которое меня влекло къ нему…

— Но вы, видали его на сценѣ? — вырвалось у меня.

— Я видѣла его всего одинъ разъ. И вотъ этотъ-то вечеръ совсѣмъ ясно показалъ мнѣ, до чего онъ несчастливъ, до чего нуждаются, и онъ, и его талантъ, въ спасеніи. Давали «Гамлета». Если-бы знали вы только какими исполнителями онъ былъ окруженъ! Это былъ одинъ ужасъ! И, вѣдь, правду сказалъ онъ сегодня, что дурная игра сотоварищей портитъ игру самаго талантливаго артиста, уничтожаетъ впечатлѣніе. Все это онъ выяснилъ мнѣ, и я, конечно, видѣла, что онъ правъ. Онъ не въ своей сферѣ. Вотъ тогда, въ тотъ день, мы много, долго говорили о путешествіи его по Россіи, о томъ, что онъ долженъ быть свободенъ, но связанъ ни съ какой антрепризой… Тогда и зародилась мысль объ этихъ conférences. Я видѣла недюжинный, самобытный талантъ, а обстоятельства, среда его губитъ! Дать ему возможность выбиться изъ нужды, чтобы ему не надо было подчиняться какому-нибудь грубому антрепренеру, унижать себя игрою съ послѣдними бездарностями, и онъ будетъ спасенъ, будетъ служить искусству. Да и талантъ получитъ, наконецъ, награду!..

Я видѣла, конечно, что онъ ужъ не молодой человѣкъ, что все, что было съ нимъ прежде, не могло на немъ не отразиться. Но тутъ была для меня опять задача: заставить его забыть все прошлое, возвысить его…

Она остановилась, и неожиданныя мною рыданія вырвались изъ ея груди. Я не зналъ, что и дѣлать. Но она сама, такъ-же быстро, отерла глаза и прошептала:

— Ахъ… эти нервы! не смущайтесь… вотъ и прошло… Да… что я говорила? Да, послѣ «Гамлета» у него было какое-то очень непріятное объясненіе съ антрепренеромъ, и онъ съ нимъ разстался. Потомъ нѣкоторое время я его совсѣмъ не видала, хоть и старалась увидать. Потомъ я его встрѣтила… только какого! — отрепаннаго, блѣднаго… Онъ долго ничего не хотѣлъ мнѣ говорить, наконецъ, во всемъ признался… въ своей нищетѣ, ужасномъ положеніи… Его надо было спасти… Я нашла то, къ чему стремилась — достойную цѣль жизни. Тогда мнѣ ничего больше не надо было… Я чувствовала себя счастливой… Я думала только о немъ… Черезъ мѣсяцъ мнѣ минулъ двадцать одинъ годъ, я стала совершеннолѣтней. У меня въ рукахъ были тридцать тысячъ, оставленныя мнѣ отцомъ… Я убѣжала съ нимъ… мы обвѣнчались… этому на дняхъ годъ… и вы видите, — упавшимъ голосомъ закончила она:- я ничего не достигла, ничего не сумѣла сдѣлать… я сказалась слабой, непригодной для своей задачи…

Я былъ совсѣмъ разстроенъ, и меня начинало одолѣвать то нервное раздраженіе, мучительно возрастающее съ каждой секундой, отъ котораго я и пріѣхалъ сюда лѣчиться. Меня такъ и охватило возмущеніе противъ этого, храпѣвшаго въ сосѣдней комнатѣ, пьянаго «генія».

— Боже мой, какъ вы несчастны! — воскликнулъ я:- вамъ ни дня, ни минуты нельзя оставаться въ этой затхлой, безнадежной тюрьмѣ! Вамъ надо спасаться, иначе вы погибли…

— Да, я несчастна, — сказала она, вставая и останавливаясь передо мною:- да, но для меня нѣтъ спасенія… О какомъ спасеніи вы говорите?

— Объ единственно возможномъ. Я говорю — не медля ни дня, ни минуты уѣзжайте… если можете, уѣзжайте къ бабушкѣ… плачьте передъ нею, требуйте для себя спасенія… Если не можете къ бабушкѣ, придумаемъ что-нибудь… Только уѣзжайте!

Она холодно усмѣхнулась.

— Вы увлекаетесь, и… кажется, меня не поняли. Если я слаба, это моя бѣда, мое горе, но какъ же я могу его покинуть?! Вѣдь, пока я съ нимъ, все-же остается надежда, а такъ… что-же это такое будетъ?!

— Вы должны пожертвовать гордостью, она влечетъ васъ къ гибели… Вы его не любите! Вы любили не его, а ту высокую, идеальную цѣль, которую себѣ поставили… Вы не виноваты въ своей ошибкѣ, но, вѣдь, она ясна!..

Онъ отвратительно храпѣлъ въ сосѣдней комнатѣ, и этотъ пьяный храпъ доводилъ меня почти до бѣшенства. Я продолжалъ:

— Вы теперь видите, что «генія» — нѣтъ… онъ былъ созданъ вами… Есть только человѣкъ, который никогда не можетъ понять васъ и не въ силахъ сдѣлать ни одного шага, чтобы подняться до васъ… А васъ онъ тянетъ внизъ!.. Я вижу, знаю навѣрно, иначе быть не можетъ, вы все, все понимаете! Вѣдь, я васъ видѣлъ сегодня, съ самаго начала… вѣдь, вы заранѣе знали, что все это — одно бездарное, чванное паясничество, и ничего больше!..

Я многое бы далъ чтобы вернуть назадъ эти вырвавшіяся у меня слова, но они уже сказались. Она отступила отъ меня и пошатнулась, хватаясь рукою за сердце.

— Боже мой, какъ вы жестоки! — отчаяннымъ голосомъ простонала она. Зачѣмъ вамъ понадобилось нанести мнѣ этотъ послѣдній ударъ!!! Отнять у меня послѣднюю надежду! Вѣдь, я жила ею… и теперь… мнѣ нечѣмъ жить!.. вы болѣе жестоки, чѣмъ всѣ враги мои!.. оставьте меня… уйдите!..

Она упала на колѣни на полъ, схватилась за голову. Потомъ руки ея безсильно опустились.

— Оставьте меня!.. — еще разъ прошептала она.

Я пришелъ въ себя; но мнѣ ужъ нечего было дѣлать. Для меня ничего не оставалось, кромѣ позднихъ сожалѣній о своей нервности, самозабвеніи. Я ушелъ.

Я раздѣлся и легъ, но не спалъ и все прислушивался. У сосѣдей было тихо. Только подъ утро удалось мнѣ заснуть. Когда я проснулся, то, взглянувъ на часы, убѣдился, что ужъ давно пропустилъ обычное время питья «воды», прогулки и ванны… Одѣвшись и выйдя въ корридоръ, я увидѣлъ сосѣднюю дверь отпертою. Та самая подозрительнаго вида особа, которая торговалась со мною въ день моего пріѣзда, стояла у этой двери. Комнату чистили и убирали. Лидины-Славскіе съ часъ тому назадъ уѣхали изъ N-ска…