Вскорѣ Засѣкинскій домъ сталъ извѣстенъ на всю Москву уже не тѣмъ однимъ, что онъ былъ богатъ и великъ, и не тѣмъ, что былъ окруженъ великолѣпнымъ тѣнистымъ садомъ, насажденнымъ руками дѣда вельможи, а тѣмъ, что въ немъ стеклись чуть не со всего міра всякія драгоцѣнности, и онъ сталъ полная чаша диковинъ и рѣдкостей.

Дворяне, пріѣзжавшіе въ Москву, считали честью и удовольствіемъ получить дозволеніе поглядѣть на картины, статуи, бронзу, фарфоръ и всякія заморскія рѣдкости, которыя собралъ просвѣщенный вельможа.

Прошло еще лѣтъ десять. Въ Москвѣ шло ликованіе на улицахъ, освѣщенныхъ плошками и смоляными бочками. Праздновался миръ съ турками.

Засѣкинскій домъ тоже сіялъ окнами и горѣлъ въ потѣшныхъ огняхъ. Владѣлецъ его былъ въ Москвѣ и праздновалъ два праздника — одинъ государственный, а другой свой, личный: замиреніе съ турками и заслуженную имъ высшую награду отъ царицы.

Генералъ-аншефъ за свои дѣянія и ратные подвиги былъ цожалованъ въ графское Россійской имперіи достоинство.

Послѣ этого празднества новый графъ Засѣкинъ уѣхалъ, но обѣщался вскорѣ прибыть совсѣмъ на житье въ Москву, на покой…

Обыватели околодка Николы Линючаго начали было называть всѣмъ извѣстныя палаты «графскимъ» домомъ, но затѣмъ столѣтнее прозвище взяло верхъ, и попрежнему москвичъ говорилъ: Засѣкинскій домъ.

Однако, еще четыре года простоялъ домъ темнымъ и пустымъ, и только послѣ кончины Великой Екатерины, ея орелъ «изъ стаи славныхъ», графъ Засѣкинъ появился снова въ Москвѣ. Онъ вдругъ почуялъ, что пришла пора съ двумя сыновьями, Михаиломъ и Николаемъ, и внуками удаляться съ береговъ Невы, чтобы спокойно дожить свой вѣкъ, отдыхая отъ всего пережитаго и всего достигнутаго. Поселившись въ родномъ гнѣздѣ, онъ зажилъ хлѣбосоломъ, нараспашку, на боярскую ногу.

На дворѣ его ежедневно кормился народъ, встрѣчный и поперечный. Да и его столъ на сто кувертовъ наполнялся всякій день гостями зваными и незваными. Когда кто называлъ въ разговорѣ «Сергѣя Сергѣевича», не называя по фамиліи, то всякій москвичъ зналъ, о комъ идетъ рѣчь.

Однажды, вскорѣ по воцареніи государя Александра I, въ желтой гостиной появился высокій помостъ, а на немъ гробъ, въ которомъ виднѣлся на подушкѣ величавый профиль. Москвичи со всѣхъ концовъ шли поклониться праху.

Это былъ безболѣзненно и мирно скончавшійся именитый вельможа. День похоронъ екатерининскаго «орла», генералъ-аншефа россійскихъ войскъ, графа Сергѣя Сергѣевича Засѣкина, много лѣтъ спустя, поминала вся Москва. Вся она — и знатная, и простая, и нищая — была на ногахъ. Казалось, что все золото и серебро, но и всѣ лохмотья московскіе сошлись вмѣстѣ, чтобы проводить въ Донской монастырь останки сугубо именитаго гражданина.

Графы Михаилъ и Николай Сергѣевичи, два сына вельможи, раздѣлились, но состояніе было на столько велико, что графы Засѣкины были оба, все-таки, одни изъ богатѣйшихъ людей въ имперіи.

Михаилу Сергѣевичу, конечно, достался именуемый москвичами «3асѣкинскій домъ». Николай Сергѣевичъ перебрался на жительство въ Петербургъ. Выстроивъ себѣ тамъ палаты не хуже дома старшаго брата, онъ сталъ служить въ иностранной коллегіи и веселить балами и пирами общество, дворъ и гвардію.

Михаилъ Сергѣевичъ остался проживать въ Москвѣ и вскорѣ занялъ праздныхъ москвичей перемѣнами, какія совершались въ Засѣкинскомъ домѣ.

На дворѣ появились строительные матеріалы и рабочіе, и въ шесть мѣсяцевъ времени предъ Засѣкинскимъ домомъ появилось восемь колоннъ, а по бокамъ дома въ видѣ двухъ крыльевъ полукружіемъ двѣ большія террассы на колоннадахъ, легкія, граціозныя, чрезвычайной красоты. Архитекторъ итальянецъ, нарочито выписаный, не самъ придумалъ, а скопировалъ крылья собора Св. Петра въ Римѣ. И Засѣкинскій домъ сталъ сразу самымъ красивымъ домомъ на всю имперію. Графъ Михаилъ Сергѣевичъ, не воинъ и сановникъ, а только богачъ и хозяинъ, жилъ мирно и скромно, безъ особыхъ пиршествъ и празднествъ. Москвичи могли только любоваться ввечеру сотнями огней въ огромномъ и красивомъ Засѣкинскомъ домѣ. Яркой волной освѣщалъ онъ изъ своихъ оконъ далекое пространство темнаго квартала. Новоизобрѣтенное освѣщеніе лампами «карселями» было страстью графа. Домъ былъ переполненъ народомъ вольнымъ и крѣпостнымъ. Сколько обыватели ни старались перечесть дворню графа, но ни разу не сочли и только спорили. Кто сказывалъ прислуги триста человѣкъ въ домѣ, а кто говорилъ, что и до полъ-тысячи наберется.

И только разъ двинулся изъ дому его владѣлецъ. Но въ эти дни вся Москва волновалась, поднималась и спасалась. Былъ роковой двѣнадцатый годъ. Французъ былъ уже давно въ предѣлахъ россійскихъ и подошелъ къ Москвѣ.

Втеченіе трехъ недѣль была денно и ночно суетня, и кипѣла работа въ Засѣкинскомъ домѣ. Укладывали всѣ диковины, всѣ сокровища. Человѣкъ двѣсти неустанно работали и едва успѣли все уложить и все увезти въ тульскую вотчину. Кое-что, правда, зарывали въ обширныхъ подвалахъ, но творили это ночью и тайно, боясь предателей.

И Засѣкинскій домъ вдругъ опустѣлъ, но не надолго… Прошелъ мѣсяцъ, и домъ снова засіялъ огнями. Но какъ-то чудно было въ немъ. Для обывателей казались тутъ чудеса въ рѣшетѣ. Стоялъ тутъ со свитой Бонапартовъ фельдмаршалъ.

Въ домѣ и во дворѣ кишмя кишѣли всякіе офицеры и солдаты въ удивительныхъ мундирахъ. На дворѣ были и повозки, и лошади, и пушки. Сюда же приводили русскихъ офицеровъ и солдатъ, но они попадали въ Засѣкинскій домъ, какъ въ пасть львиную.

Въ желтой гостиной почти безвыходно сидѣлъ — писалъ, ѣлъ и спалъ — самъ фельдмаршалъ.

Но все минуетъ на свѣтѣ, и нѣтъ худа безъ добра. Отъ француза и слѣда не осталось. Былъ одинъ слѣдъ — Москва въ развалинахъ, дымящаяся. Но это не было французскимъ слѣдомъ. Сами же москвичи додумались, какъ прогнать французовъ. Выкурить! И выкурили…

Засѣкинскій домъ въ глубинѣ большаго двора, да еще защищенный большимъ и густымъ садомъ, да вдобавокъ заключавшій въ своихъ стѣнахъ Наполеоновскаго фельдмаршала, разумѣется, остался цѣлъ и невредимъ, какъ островъ среди пламеннаго моря. Не прошло года, какъ вся Москва снова возродилась изъ пепла, еще болѣе бѣлокаменная, будто умывшись въ огнѣ. Засѣкинскій домъ былъ снова давно полонъ и снова весело свѣтился. Всѣ сокровища изъ вотчины и изъ подваловъ опять были на своихъ мѣстахъ. За то вернувшійся въ свой домъ графъ Михаилъ Сергѣевичъ, пользуясь тѣмъ, что весь околодокъ Николы Линючаго выгорѣлъ, какъ и вся Москва, тотчасъ же купилъ два погорѣлыя мѣста въ улицѣ, направо и налѣво отъ дома. Черезъ годъ по бокамъ Засѣкинскаго двора высились два дома на улицу, играя роль флигелей, и въ этихъ домахъ размѣстилась громадная дворня, освободивъ отъ себя домъ для господъ. Семейство графа было уже очень большое. Вѣрнѣе сказать, въ Засѣкинскомъ домѣ было шесть семействъ. Всѣ пять дочерей графа были замужемъ и жили съ мужьями и дѣтьми при отцѣ. Главныя же и лучшія горницы занималъ со своей семьей единственный сынъ, Павелъ Михайловичъ, чудной, робкій, почти душевно больной. Какимъ образомъ у генералъ-аншефа оказался слабоумный внукъ, а у Арины Матвѣевны такой правнукъ, рѣшить мудрено. Мать Павла Михайловича была изъ древнѣйшаго россійскаго рода князей Сицкихъ. Графъ Михаилъ Сергѣевичъ любилъ равно всѣхъ своихъ дѣтей и считалъ, что законъ, дающій дочери право только на четырнадцатую часть, несправедливъ и даже безсмысленъ.

— Ужъ тогда прямо пускай издадутъ для дворянъ законъ о майоратахъ! — говорилъ онъ. — Сынъ будетъ богачъ, какъ и я былъ, а всѣ пять графинь Засѣкиныхъ пойдутъ въ компаньонки или въ монахини, если не выйдутъ достойно замужъ.

Разумѣется, графъ на этомъ основаніи распорядился такъ, что каждой изъ своихъ дочерей назначилъ большое приданое и всѣхъ выдалъ отлично замужъ. Сына, обиженнаго природой, неспособнаго ни на что, но добраго и тихаго, графъ женилъ на дочери друга своего, курляндскаго барона, давно поселившагося въ Москвѣ.

Молодая графиня Засѣкина была женщиной не дюжинной, хорошей женой и невѣсткой. Свекоръ упрекалъ ее только за то, что она была какая-то «сонная». Въ дѣйствительности, графиня была совершенно болѣзненное, худосочное существо, скрипѣвшее и хворавшее безъ всякихъ видимыхъ болѣзней. У нея всего было понемножку, отъ ревматизмовъ до періодическихъ флюсовъ на щекахъ отъ вѣчно болящихъ зубовъ.