Взводный пошел в автороту искать лейтенанта Каймакова.

Стук сапог усиливался.

Минут через десять показались Седякин с командиром автороты. Они размахивали руками и что-то говорили друг другу.

— Товарищ капитан, — обратился командир роты к собирающему брови Соловейчику, — зампотыла распорядился ехать за продуктами.

— А где спецмашина? — наклонил голову вперед начштаба.

— На ремонте. Зампотыла сказал…

— У меня приказ заместителя командира полка, — отрубил Соловейчик. — Отдайте распоряжение вашему водителю.

— Пусть заместитель командира сначала отдаст распоряжение зампотыла — устав вы знаете не хуже меня. — Лейтенант лихо козырнул, собираясь уйти.

— Заместитель выехал, я вам русским языком объясняю: у меня приказ!..

— И у меня приказ!

— А, черт!

Соловейчик пошел в штаб.

Мы стучали и стучали сапогами, выбивая искорки тепла. Каски поседели от инея, и, когда кто-то с кем-то сталкивался, они тонко звенели.

— Становись! — скомандовал Седякин, выходя из КПП. — Погреемся пока…

Греться пошли на плац. Шагали, пока не вернулся начштаба. Оборвалось: «Как дорог край березовый…» — начштаба приказал идти к автопарку.

Пришагали обратно. Встали… Опять послышался стук сапог.

Наконец подъехал автозак, и начштаба скомандовал:

«К машине!»

Вернулись уже затемно. Скинули покрытое хрустящей коркой снаряжение: автозак до полигона не добрался — увяз в снегу — и до места двигались пешим порядком. Мокрые портянки жгли ноги, но поменять их не было времени, развод караула и так задержался на двадцать минут. Об этом объявил, постучав пальцем по стеклу часов, разводящий, лейтенант из штаба.

И — начал осмотр караула. Лейтенант подходил к одному, другому, бросал беглый взгляд — те бежали в батальон: грязные подворотнички, тусклые пряжки, нет пуговицы…

— Товарищ лейтенант, — подал голос начальник караула, — они только со стрельбища.

— Это меня не касается, — ответил лейтенант, подходя к следующему. — Солдат должен успевать все.

Отправив десятого, разводящий объявил, что караул к несению службы не готов и разводить нас он не будет.

— Да они даже не спали! — выступил вперед начкар.

— Товарищ прапорщик, встаньте в строй, — скучным голосом сказал лейтенант. И отвернулся.

От батальона кто-то, размахивая руками, шел в нашу сторону. За ним виднелись еще несколько робких фигур.

Это был комбат. За его спиной шли отправленные разводящим.

Лицо лейтенанта стало вовсе неподвижным.

Комбат козырнул ему, начал что-то говорить, показывая рукой в сторону штаба. Лейтенант смотрел мимо него.

Аржаков говорил все громче, долетали отдельные слова.

— Что вы себе позволяете, товарищ майор! — вдруг громко сказал лейтенант. И посмотрел Аржакову в лицо. Он был из штаба полка и заступал дежурным по части — ему позволялось многое. — Я буду писать рапорт командиру!

— Да плевать я хотел на ваш рапорт! — заорал комбат. Лейтенант даже откачнулся.

А комбат вдруг повернулся и пошел в сумерки и растворился в них, ссутуленный.

— Он что, пьяный? — Разводящий оглядел караул. Нас, что ли, спрашивает?..

А помощник дежурного подошел к разводящему и что-то сказал ему, и тот взялся рукой за подбородок.

Мы тогда еще не знали, что у дочери комбата обнаружили рак мозга. Об этом стало известно, когда она скончалась, и Аржаков ушел в отпуск.

Лейтенант торопливо скомандовал, и караул тронулся.

Огромная, непроглядная метель стремительно неслась над землей. Не морозно, а как-то свежо.

Новогодняя ночь…

Вышку всю залепило мокрым тяжелым снегом, а метель все неслась и неслась, над освещенными зданиями в зоне метались белые густые клубы, я даже обманулся, приняв их за пожар.

Стоять осталось немного — четыре окурка улетели в ночь.

Уходят минуты. И нет ничего, только необъятный шум ветра, да скрип фонарей, да неудержимый снег…

Уходят минуты. Смена придет ровно в двенадцать. Если праздничный доппаек принесут, когда смена уже выйдет, хорошо. Тогда точно достанутся все три положенных пряника, яблоко и пирожное. Что именно таков доппаек — это точно, дежурный звонил, сказал. Хоть бы в двенадцать принесли.

Уходят минуты…

Смена! Вон — мелькнула тень… вторая… третья… Кто ведет, интересно? Взводный?.. В праздничный караул, как положено, начкаром заступил взводный. Новый наш взводный, лейтенант голубоглазый, только с училища. Как его?.. Забелин.

Он, точно. Вышагивает впереди, тонкий, длинноногий.

— Стой, кто идет? — бросил я в гущу метели.

— Начальник караула со сменой! — звонко откликнулось.

— Начальник — ко мне, остальные — на месте! Как-то весело сейчас, когда улетел в ночь мой крик, и тут же лейтенант двинулся ко мне, а остальные остались ждать, когда я крикнул: «Продолжайте движение!» — Еще бы, я ведь шарахнуть могу, обязан даже!..

Заколебалась, загудела вышка — лейтенант с заступающим поднимались по лестнице. Я, стоя у закрытой двери, держал руку на шпингалете, а сам смотрел на зону. Все, как положено.

И вдруг я подумал о том, что вот идет очередная смена, сейчас я сделаю шаг, покидая пост, и одновременно другой шагнет на это вот место… а завтра придет новый караул, и новый часовой шагнет сюда, и его сменит следующий… И так без конца. И придут новые солдаты, которые еще не родились, и эти два квадратных метра не опустеют н и к о г д а…

Шаги приблизились совсем, я щелкнул шпингалетом, впуская лейтенанта. Отчеканил доклад. Заступающий в это время уже смотрел на зону.

Забелин слушал меня и улыбался. Потом стянул перчатку и протянул руку:

— Поздравляю вас с наступившим Новым годом. Желаю, чтобы он был для вас счастливым.

Я жал его нежную, как у девушки, руку и наконец проговорил:

— И вас… вам тоже, товарищ лейтенант.

А он протягивал мне что-то. Взял… Теплая — только что из кармана — пачка «Космоса».

…В Ленинской комнате на покрытом белой материей табуретке красовалась маленькая елочка. С игрушками. И даже ватный Дед Морозик хитро щурился из-под нижних веток. А возле его крошечных валенок — ты смотри! — аккуратно сложенные темно-коричневые пряники с изморозью крема и огненные яблоки, тугие и блестящие. И пирожные на тарелочке.

Голубоглазый лейтенант стоял в стороне и улыбался.

— Дочке моей три года, — говорил он, пока мы разбирали доппаек, — Деда Мороза она мне дала. Дяденькам солдатам, говорит.

— Хороший… дед, — сказал кто-то из-за стола. И все засмеялись. А на плите добродушно урчал голубой чайник с цветочками на боку. Такого у нас не было.

— Жена, — еще больше заулыбался взводный. И как-то смущенно стал поправлять челку.

И мы — вся свободная смена — сидели за одним столом и доппайки свои сложили в одну кучу. Кто-то прямо на стол высыпал целый кулек шоколадных конфет. И кусок сала с коричневой коркой., похожий на толстую книгу, появился откуда-то.

— Конвойное! — сказал кто-то с уважением.

— Подарок новогодний, — пояснил Замятин, разрезая сало ножом с красивой наборной ручкой. — Вчера на «Консерватории» подарили.

И все засмеялись громко и весело.

Включили радио. Ворвалась в караулку веселая музыка.

Я вышел покурить в конец коридорчика. Там было тихо. У порога неслышно таяли примятые комочки снега. Лужица натекала. Совсем как… Вот так же выйдешь вдруг от шумного яркого стола и очутишься в тишине полутемной прихожей, где стоят на полу чьи-то ботинки, сапожки… висят, еще холодные, шубы, пальто… Где-то там и смех, и выкрики веселые. А здесь тихо, полумрак. И выйдет неожиданно Она, разгоряченная, с блестящими глазами — только оттуда, не услышит сразу этой тишины и скажет громко: «А-а, вот ты где прячешься!» А потом сразу притихнет — поймет. И тихо положит на плечо мягкую ладонь, а сверху — пушистую голову…

Снежок плюхнулся в стену вышки, оставил на фанере бугристый след.

— С Новым годом!