Его взгляд вызывал ее на то, чтобы она все отрицала.

Но она не могла.

— Ночью ты сказала: «Дай мне себя». — Его низкий голос стал очень сексуальным. — Когда я притронулся к тебе, ты реагировала так, словно принадлежишь мне, только мне, а не какому там еще мужчине.

Лиза яростно взглянула на него.

— Ты прав, — признала она, выпятив подбородок. — Ты только дотронулся до меня, и я дала тебе все. — Ее голос задрожал. — И тело, и сердце, и душу. В том-то и дело. — Лиза почувствовала жжение от слез в глазах и попыталась сморгнуть их. — Каждый раз, когда мы занимаемся любовью, я теряю частицу себя, раз это не может длиться долго. Мы с тобой расходимся в главном, и я не желаю вынуждать тебя хитростью взваливать на себя обязанности по отношению ко мне. Не буду пытаться уломать тебя. Это было бы унизительно, а я слишком уважаю тебя и себя, чтобы поступить так. Господи, как же это больно! Я знаю, ты неравнодушен ко мне, но…

— Я люблю тебя, — прервал он ее.

Всякий раз, как он говорил это, она ощущала потрясение. Ей стоило труда сохранять спокойствие.

— Ты просто не понимаешь, а? Знаешь, у меня в шкафу свободной спальни стоит сундук с приданным?

Его словно ударили.

— Нет.

— Ты когда-нибудь видел, что женщина складывает в такой сундук?

Он пожал плечами с недоверчивым и тревожным видом.

— Не в последнее время.

Скорее всего, вообще не видел, подумала она, чувствуя, что разговор этот ему неприятен. Тем более следовало поговорить.

— Большинство женщин уже не заводит сундук с приданым, а у меня он есть. Это тебе ни о чем не говорит, Брик?

Она стала перечислять содержимое сундука на пальцах:

— У меня там хранится столовое серебро, которое подарила мне бабушка; стеганое одеяло, которое сшила мать, и ковер, связанный вручную моей теткой за год до своей смерти. У меня есть фарфор. Подушки, которые я вышила, когда мне было двенадцать лет, и самые шикарные хваталки для кастрюль, какие только ты можешь себе вообразить. Я их сделала в восемь лет. — Она криво улыбнулась, припомнив свои дилетантские усилия. — Там есть серебряные рамки для фотографий и детское одеяло. — Она заметила смятение в его глазах, и ее улыбка слиняла. — Ты уверяешь, что любишь меня, а это все — часть меня. В чем-то очень важном я, пожалуй, старомодна. — Она свела отвороты своего халата. — Я больше, чем просто Лиза — поставщица банкетов или чем Лиза — любовница с противозачаточными таблетками.

Брик чертыхнулся:

— Никогда не думал о тебе с этой стороны. — Он провел рукой по своим волосам и задумчиво посмотрел на нее. — Но, черт побери, я и не подозревал, что у тебя есть сундук с приданым.

Он выглядел испуганным, и она бы рассмеялась, если бы ей не было так плохо. Сейчас ей ничто уже не казалось смешным.

Уперев одну руку в бок и чуть склонив голову, он долгую напряженную минуту всматривался в нее. У Лизы пересохло во рту.

— Ты пытаешься отпугнуть меня этой историей о сундуке с приданым, — раздраженно заключил он и покачал головой. Намек на жестокий оскал тронул уголки его рта. — В чем дело, Лиза? Уж не пытаешься ли ты использовать все эти разговоры о браке, как пользуются крестом, чтобы отогнать вампира?

Он наклонился к ней, излучая мощную энергию и решительно сжав челюсти.

— Есть у тебя сундук с приданым или нет, я все равно хочу тебя. И ты все еще хочешь меня.

Справедливость его слов напугала ее. Это не было самомнением, а лишь простой констатацией факта.

— Какой-то безумный инстинкт толкает меня к тебе, Брик, но тот же инстинкт причиняет боль нам обоим. — Она покачала головой. — Больше я этого делать не могу.

Глаза Брика наполнились болью и гневом:

— Еще как можешь. Просто следуй своим инстинктам.

Ощущая в себе пустоту, Лиза прикусила щеку:

— Все, больше не буду.

Остаток уик-энда Брик чувствовал себя эмоционально выпотрошенным. Господи, ему было чертовски больно, а панацеи от этой боли не было. Выпивохой он никогда не был, поэтому не мог и напиться. Мысли о Лизе преследовали его неотступно, и он не мог спать. На работу ему стало наплевать, не мог он отдаваться ей всей душой и сердцем. Выход у него был только один — посетить родственников в Бьюла, но ему была невыносима сама мысль о необходимости отвечать на вопросы о Лизе. Тем более, что и сам не знал ответов на них.

Всякий раз, как он спрашивал себя, почему не может жениться на ней, он испытывал сильную физическую реакцию. Как если бы у него была аллергия на саму эту мысль. У него сразу становилось сухо во рту, начиналось сильное сердцебиение и крутило желудок.

В его мозгу прочно засела мысль: он страдает фобией к браку. Могло такое быть?

Эта мысль мучила его, пока вечером в понедельник он не решил наконец-то сделать что-то по этому поводу. На следующий вечер он оказался в таком месте, которое ему и не снилось, — в кабинете психиатра.

Принявший его мужчина средних лет вовсе не походил на доктора Фрейда. Весь какой-то кругленький, чисто выбритый и вполне дружелюбный.

— Садитесь там, где вам будет удобнее, — сказал доктор Майклз, беря блокнот со своего письменного стола.

Недоверчиво взглянув на кушетку, Брик сел на один из двух зеленых мягких стульев, положив лодыжку одной ноги на колено другой, едва удерживаясь от желания барабанить пальцами по ноге и чертовски смущаясь.

Доктор Майклз сел на другой зеленый стул и ободряюще улыбнулся ему:

— В первый раз люди часто чувствуют себя неуютно. Это понятно. Если вы будете помнить, что мой долг — помочь вам, вы, может быть, расслабитесь немного. — Он взглянул на заполненный Бриком бланк: — Вижу, у вас вызывает беспокойство мысль о браке. Не начать ли нам с того, что вообще вы думаете о браке. Что из себя представляли, браки в вашей семье?

Удивительно, но Брик почувствовал, как напряжение несколько ослабло. На вопрос ответить не составляло особого труда. Откинувшись на спинку стула, он начал с рассказа о браке своих родителей.

Когда после девяностоминутного сеанса Брик возвращался домой, он чувствовал себя выжатым, как лимон, но уже не таким несчастным, как раньше. Какое облегчение поделиться с кем-то своими мыслями о родителях и о мачехе! В беседе с психоаналитиком он не испытывал необходимости приукрашивать правду, как часто поступал в разговорах с братьями и сестрой.

В свою квартиру он вошел с ощущением перемены, хоть и едва различимой. Он заставил себя думать о женитьбе, и сама мысль о ней вызывала у него тошноту. Обескураженный, он нахмурился. Это задело его за живое. Он хотел измениться и хотел этого немедленно. Гоп-ля и Брик Пендлтон — господин всех в округе!

Внезапно он уже не мог выносить свой страх, эту гамофобию, или как ее там, черт побери, называют. Она мешает ему, решил он, доставая бутылочку джинджер-эйла из холодильника. Он сделал большой глоток, и вкус напитка напомнил ему последнюю встречу с Лизой. Грудь его пронзила боль от чувства потери и страх, что эта потеря окончательная. Этот страх мешал ему получить то, чего он хотел: Лизу. Он был в патовой ситуации. Нужен был решительный шаг.

С той же целеустремленностью, с какой он готовил сложные взрывы, Брик настроился на изгнание из себя бесов. Доктор Майклз копал глубоко, и к третьему сеансу Брик выработал стратегию. Подчиняясь желанию Лизы, он не звонил ей с того самого утра в отеле. Однако он знал, что она собирается в этот треклятый круиз холостяков, и был полон решимости опробовать свою новую стратегию в открытом море.

Наблюдая за увеселениями других пассажиров вышедшего из Майами лайнера, Лиза в пятнадцатый раз спрашивала себя, правильно ли она поступает. Она невольно кривилась, слушая оживленное щебетание женщин.

Лиза едва не отказалась от своего билета после той незабываемой ночи с Бриком. Если бы Сенада не наседала на нее, она так и поступила бы. Подчиняясь ей, Лиза отправилась в круиз, взяв с собой целый чемодан нарядов, которые в иных обстоятельствах не посмела бы надеть. Под длинным, наглухо застегнутым жакетом на ней был облегающий зеленый саронг с глубоким декольте, открывающим ложбинку между грудей, и разрезом, обнажающим добрую часть ее левого бедра. Еще одна подсказка Сенады, хотя Лиза и не собиралась снимать жакет.