— Вотъ, вотъ… Пожалуйста, ужъ порекомендуйте кого-нибудь.

— Вѣдь у насъ здѣсь въ подгородномъ мѣстѣ тоже народъ балованный. Мы, вотъ, коли ежели сѣнокосъ… Покосъ я тутъ въ двухъ мѣстахъ снимаю. Такъ вотъ, коли ежели сѣнокосъ, то мы дальнихъ бабъ беремъ, изъ другого уѣзда, нарочно за ними посылаемъ. А съ здѣшними не сообразишь.

— Ну, на время, на два, на три дня порекомендуйте, а тамъ можно ее будетъ замѣнить работницей изъ другого уѣзда.

— Вотъ, вотъ… Развѣ вотъ такъ-то…

— Вѣдь изъ дальнихъ деревень къ вамъ все-таки заходятъ сюда.

— Заходятъ, какъ не заходить. То и дѣло ходятъ и работы ищутъ. Теперь-то вотъ только нѣтъ. Позвольте, кого бы вамъ предоставить изъ нашей деревни?

— Да пошли къ Караваевымъ. У нихъ три дѣвки зря глазами хлопаютъ и отцовскій хлѣбъ ѣдятъ, сказала лавочнику лавочница.

— Двѣ теперь, а не три. Старшая на кирпичный заводъ въ обрѣзку ушла.

— А двумъ-то что въ домѣ дѣлать?

— Да, пожалуй, что къ Караваевымъ послать.

— За Марьей Громихой можно послать. Что она съ ребенкомъ, такъ ребенка-то можетъ съ сестрой оставить.

— Вдова? спросилъ Клянчинъ.

— Нѣтъ, она не вдова, а дѣвушка, но все-таки при ребенкѣ. А только Марья теперь постирушками на дачниковъ занялась. Нѣтъ, Марья имъ не сподручна, Марья мѣстами запиваетъ.

— Да хоть на время. Авось, три-четыре дня у насъ проработавши, и не запьетъ, сказалъ Клянчинъ.

— Прежде за Караваевой пошлемъ. За отцомъ ейнымъ даже пошлемъ. Ежели онъ ее отпуститъ, то, значитъ, съ имъ и порядитесь… А когда Караваевъ не отпуститъ дочь, то мы вамъ Голубиху предоставимъ. Вотъ это вдова, но только бездѣтная. Забалуй она баба, подмигнулъ лавочникъ:- ну, да вѣдь вамъ-то что же?.. Вамъ только работала бы. Да и не съ кѣмъ ей теперь баловать, охотники еще не наѣзжаютъ. Вотъ развѣ по осени… Но прежде всего мы пошлемъ къ Караваевымъ… Сережка! крикнулъ лавочникъ сынишкѣ, стрѣлявшему на дворѣ изъ самодѣльнаго самострѣла. — Сбѣгай-ка ты къ Вавилѣ Караваеву, и ежели онъ дома, то пусть сюда придетъ.

Сынишка лавочника побѣжалъ за Караваевымъ.

Вскорѣ явился Караваевъ, отрепанный, грязный рослый мужикъ въ опоркахъ на босую ногу и, не взирая на лѣтнюю пору, въ выѣденной молью мѣховой шапкѣ.

— Чай да сахаръ… сказалъ онъ, кланяясь лавочнику, лавочницѣ и Клянчину.

— Здравствуй, Караваевъ, отвѣчалъ лавочникъ. — Вотъ я за тобой послалъ. У тебя Пелагея-то на заводъ въ обрѣзку ходитъ?

— Въ обрѣзку, это точно.

— А двѣ другія дочери даромъ дома хлѣбъ ѣдятъ?

— Да что жъ подѣлаешь, кормить надо.

— Такъ вотъ, не хочешь ли Варвару-то барину въ работницы отдать? Варварой, кажется, у тебя средняя-то дочь зовется?

— Варварой.

— Такъ вотъ, не хочешь ли? У барина прислуга городская сбѣжала, такъ вотъ до прислуги, пока онъ прислугу найметъ. Плата поденно.

— Потомъ даже можно и не поденно, а на все лѣто оставить ее прислугой, ежели она дѣвушка работящая и скромная, прибавилъ Клянчинъ.

— Дѣвка ломовая лошадь — вотъ какъ я скажу, а насчетъ скромности — овца, далъ отвѣтъ Караваевъ.

— Такъ вотъ уговаривайтесь съ бариномъ насчетъ цѣны, да и присылай къ нему дочь сейчасъ же.

— Сегодня-то ужъ не знаю какъ прислать. У насъ вѣдь праздникъ.

— Какой праздникъ?

— А девятая пятница. Старики еще наши дали зарокъ въ девятую пятницу послѣ Пасхи не работать. Развѣ завтра. Сегодня у насъ и Пелагея въ обрѣзку не пошла.

— Ну, это что за праздникъ! А намъ безъ работницы сегодня нельзя. Мы вовсе безъ прислуги, проговорилъ Клянчинъ. — Или сегодня, или будемъ другую искать.

— Конечно же, тутъ праздника нѣтъ.

— Зарокъ. Боюсь, какъ бы пятница-матушка не прогнѣвалась.

— Не прогнѣвается, улыбнулся Клянчинъ.

— Да вѣдь по-господски хоть въ Пасху работать — вотъ какое у нихъ разсужденіе, а за грѣхи-то наши намъ отвѣчать, а не имъ.

— Богъ труды любитъ.

— Вы это, баринъ, оставьте. Насъ не сговоришь. У васъ свое, у насъ свое… серьезно замѣтилъ мужикъ.

— Да вѣдь мы ее сегодня ни въ какую такую особенную работу не пошлемъ, а такъ по дому… Вотъ самоваръ намъ поставить, плиту къ ужину растопить. Эту-то работу, я думаю, она у васъ сегодня и дома будетъ дѣлать.

— Развѣ ужъ что неволить не будете. А то вѣдь господа сейчасъ: «мой полы».

— Не будемъ сегодня мыть полы.

— А поденная плата сегодня за полдня будетъ считаться, или за цѣлый день?

— Да пожалуй, хоть и за цѣлый день.

— Ну, ладно, пришлю. А только коли ежели что — грѣхъ на вашей душѣ, сказалъ мужикъ и сѣлъ. — Надо торговаться, прибавилъ онъ. — Какъ ваша цѣна?

— Я не знаю, по чемъ у васъ здѣсь поденщина?

— Да и мы не знаемъ. Мы этимъ дѣломъ не занимаемся. Дочерей въ услуженіе не отдавали. И такъ-то ужъ, думаю, не стали бы сосѣди смѣяться… Харчи ваши?

— Разумѣется, мои харчи.

— По чемъ у тебя, Савелій Прокофьичъ, бабы огородъ полютъ? обратился мужикъ къ лавочнику.

— Да на прошедшей недѣлѣ по три гривенника въ день пололи.

— Ну, это дешево. Это дальнія бабы могутъ, а намъ не сподручно.

— Такъ сколько же ты хочешь?

— Да вы надолго ли берете-то?

Мужикъ очевидно боялся ошибиться цѣной.

— Ну, четыре-пять дней поденно продержимъ. А можетъ она намъ вполнѣ замѣнить прислугу, да понравится ей и захочетъ она остаться, тогда жалованье помѣсячно.

— А сколько жалованья помѣсячно положете?

— Да вѣдь нужно сначала видѣть, годится ли твоя дочь для постоянной прислуги. Покуда давай рядиться поденно.

Мужикъ все еще колебался. Онъ сначала взглянулъ на лавочника, потомъ на Клянчина и спросилъ:

— По рублю не дадите?

— Что ты, что ты! Да вѣдь эту цѣну плотникъ получаетъ, а плотникъ спеціалистъ.

— Плотники — они ужъ на то пошли, а мы дѣло другое. Чай и сахаръ вашъ будетъ?

— Все, все наше, все готовое.

— Ну, три четвертака.

— Да невозможно же вѣдь это. У насъ въ Петербургѣ поденщицы на стирку по пятидесяти копѣекъ.

— То въ Петербургѣ. Тамъ ужъ она не у одного, такъ у другого, господъ много, а здѣсь дачники. Съ кого же и взять, какъ не съ дачника? Дачниковъ-то мы зиму ждемъ. Пелагея въ обрѣзку ходитъ на заводъ и задѣльно работаетъ, такъ и то разстарается, такъ три-то четвертака всегда домой принесетъ.

— Да вѣдь на своихъ харчахъ, замѣтилъ лавочникъ. — И наконецъ, тамъ одинъ день три четвертака, а другой день и три гривенника. Да и работа при обрѣзкѣ тяжелая. А здѣсь по домашеству.

— Ну, шестьдесятъ пять. Тридцать копѣекъ ей, а тридцать пять мнѣ, проговорилъ мужикъ.

— За что же тебѣ-то?

— А за то, что изъ дома отпустилъ. Я отецъ, я воленъ въ ей. Такъ шестьдесятъ пять копѣекъ.

— Странно… покачалъ головой Клянчинъ. — Въ деревнѣ, и вдругъ хочешь дороже городскихъ цѣнъ.

— Такъ вѣдь вы для чего же нибудь къ намъ въ деревню поѣхали — вотъ мы и пользуемся. Ну, ладно, пятачокъ спущу. За шесть гривенъ берите.

— Да ужъ полтинникъ, что ли…

— Зачѣмъ баловать? Дачники-то сюда къ намъ только на три мѣсяца наѣзжаютъ. У насъ на облаву охотники дѣвокъ берутъ, полдня работы, такъ и то тридцать копѣекъ. Вы ужъ не скупитесь. Вѣдь въ девятую пятницу дѣвку на работу отпускаю, грѣхъ на душу беру.

— Хорошо, но ты дѣлаешь то, что я потороплюсь ѣхать въ Петербургъ и поскорѣй оттуда себѣ прислугу привезу.

— Это ваша воля. Такъ ежели согласны — пожалуйте задатокъ!

— За что? Нужно, чтобы твоя дочь сначала пришла къ намъ и поработала.

— Не обманемъ. Сейчасъ вотъ схожу домой и пришлю ее. А только все же надо на спрыски-то. Безъ спрысокъ нельзя, коли дѣло сдѣлали.

— Приведешь дочь — рюмку водки поднесу. Водка у меня есть, отвѣчалъ Клянчинъ.

— То особь статья, улыбнулся мужикъ. — А вы вотъ сейчасъ пошлите къ Савелью Прокофьичу за сороковкой. Честь честью.

— Не желаю. Хочешь, такъ приводи дочь такъ и у меня ужъ рюмку водки получишь.

— Ну, пивка бутылочку. Что вамъ стоитъ за пивкомъ-то послать! Гривенникъ деньги не велики. Съ вами бы и выпили. Что вамъ стоитъ сосѣда-то потѣшить! Вѣдь сосѣди теперь.