— Ну, чортъ съ ней!

— Нянька тоже фыркаетъ и говоритъ, что здѣсь въ деревнѣ ни одного порядочнаго человѣка не увидишь и что придется омужичиться ей. Ужъ успѣла справиться: будутъ ли въ деревнѣ стоять солдаты, и когда узнала, что не будутъ, то рветъ и мечетъ. Но что нянькѣ и кухаркѣ ножъ острый, такъ это то, что ихъ гости къ нимъ сюда за дальностью пріѣзжать не могутъ.

Кухарка вернулась.

— Сейчасъ принесутъ сѣно. А только лавочникъ говоритъ, что за куль сѣна дешевле рубля взять нельзя, потому — нынче сѣно дорого, сказала она.

— Это въ деревнѣ-то рубль! воскликнулъ Клянчинъ, всплескивая руками.

— Ну ужъ, тамъ, какъ хотите, а только онъ велѣлъ сказать, что рубль въ книжку запишетъ.

— Да вѣдь мы только на подержаніе, завтра мы ему можемъ отдать сѣно.

— И я то же самое ему говорила, а онъ: «ужъ какое это, говоритъ, мятое сѣно! Его скотина ѣсть не будетъ».

Работникъ лавочника принесъ куль сѣна.

— И не стыдно это вамъ за какіе-нибудь полтора пуда сѣна брать рубль! сказалъ ему Клянчинъ.

Работникъ ухмыльнулся и отвѣчалъ:

— Оно конечно, что дорого, а вѣдь это только съ господъ. Что подѣлаете? Хозяинъ. Ужъ онъ дачниковъ не щадитъ. «Долженъ же, говоритъ, я отъ нихъ пользоваться». Также онъ вамъ велѣлъ сказать, что коли ежели куль не возвратите обратно, то двадцать копѣекъ, потому, намъ кули себѣ нужны.

— Возвратимъ, возвратимъ. А про сѣно скажи ему, что это даже грѣхъ.

— Сѣно-то у насъ, ваша милость, нынче подобралось. За зиму все въ Питеръ вывезли и продали, а теперь оно въ цѣнѣ.

Работникъ переминался съ ноги на ногу и улыбался.

— Съ пріѣздомъ позвольте ваше здоровье поздравить. Я предоставленъ, чтобы воду и дрова вамъ носить. На чаекъ бы съ вашей милости, сказалъ онъ.

— Такъ вотъ принеси съ вечера воды, чтобы намъ завтра утромъ на самоваръ не нуждаться! отвѣчалъ Клянчинъ, доставая пятіалтынный и подавая его работнику лавочника.

— Это сколько угодно. Гдѣ у васъ кадка?

— Да кадки у насъ нѣтъ. Кадка на возу… Завтра пріѣдетъ.

— Такъ вы у нашего хозяина кадку купите. Правда, онъ сдеретъ, но кадки у насъ хорошія.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты въ ведрѣ принеси. Принеси и оставь.

— Да вѣдь и ведро-то наше. Онъ даже мнѣ сказалъ: «возьми, говоритъ, у нихъ ведро обратно, коли ежели они не хотятъ купить. Ведро новое».

— Ну, ведро мы беремъ.

— За ведро велѣлъ сказать, что тридцать пять копѣекъ. Мы и съ крестьянъ за эти деревянныя ведра меньше какъ по четвертаку не беремъ.

— Ладно, ладно. Пусть запишетъ.

Изъ дома показалась въ отворенное окно Клянчина.

— Вообрази, Василій Романычъ, въ домѣ ни одного запора! Придется съ отворенными дверями ночевать, сказала она мужу.

— У насъ, сударыня, здѣсь тихо. Насчетъ этого будьте покойны. Шалостевъ нѣтъ, проговорилъ работникъ лавочника.

— Однако, нельзя же спать не замкнувшись! воскликнулъ Клянчинъ. — Даже и домъ-то нашъ не огороженъ ничѣмъ. Съ рѣки свободный входъ, дворъ у васъ проходной.

— Золото разсыпьте — никто не возьметъ. Народъ у насъ пьяный на деревнѣ, словъ нѣтъ, а только чтобы по домамъ шарить — этого не бойтесь. Спите смѣло.

— Нѣтъ, нѣтъ… Позови сюда своего хозяина.

Черезъ пять минутъ явился лавочникъ. Онъ былъ въ туфляхъ на босую ногу и въ халатѣ на распашку.

— Помилуйте, хозяинъ, въ домѣ ни одного запора! встрѣтилъ его Клянчинъ.

— Да не успѣли… Ладилъ я засовъ придѣлать съ душкой, а въ городъ-то ѣздивши и забылъ купить. Вы будьте безъ сумнѣнія. Послѣзавтра засовъ будетъ. Крюкъ также здоровый привезутъ, чтобы изнутри запираться.

— Но чѣмъ же мы сегодня запремся? Чѣмъ же завтра? Вѣдь и у оконъ даже крючечковъ нѣтъ, прибавила Клянчина.

— Да ужъ какъ-нибудь, сударыня. Вѣдь здѣсь деревня, здѣсь не въ городѣ, здѣсь тихо, отвѣчалъ лавочникъ. — Вы возьмите вонъ у меня въ лавкѣ пяти-дюймовыхъ гвоздей къ дверямъ, да веревкой и опутайте ихъ. Крѣпко будетъ. А только у насъ здѣсь спокойно.

— Но окна, окна… Вѣдь ни одно окно не запирается.

— Не успѣли. Крючечки и петельки я дамъ. Какъ-нибудь приладите на ночь. Плотники-то у меня запьянствовали. Ну, да къ завтраму выходятся… Вина я имъ давать не буду… Придутъ, сколотятъ вамъ столы и скамейки, козлы для постелей сдѣлаютъ и все приладятъ.

— Такъ пришлите гвоздей, веревокъ и крючки съ петлями.

— Гвоздей фунтъ прикажете прислать, или больше? Веревки также у меня въ лавкѣ по фунтамъ…

— Да неужели и за это деньги? Вѣдь это на время?

— А то какъ же-съ? Торговля. Намъ тоже даромъ никто не даетъ.

— Да вѣдь ваша вина, что у меня запоровъ нѣтъ.

— Будутъ-съ, послѣзавтра будутъ. А ужъ за гвозди и веревки я запишу въ книжку. Дачу сдавали безъ гвоздей и веревокъ. Такъ фунтъ веревокъ прислать и два фунта гвоздей? крикнулъ, уходя, лавочникъ.

Клянчинъ не отвѣтилъ и только пожалъ плечами.

Ночь была проведена Клянчиными хоть и на полу, на сѣнѣ, но спокойно. Благодаря свѣжему воздуху и усталости, всѣ спали, какъ убитые. Только кухарка жаловалась на утро, что ее душилъ ночью домовой.

— Какъ возможно въ новомъ домѣ жить, пока онъ не освященъ! Вѣдь ужъ новый домъ извѣстно, что такое, въ новомъ домѣ всякой нечисти достаточно, слышалось Клянчинымъ черезъ перегородку, отдѣляющую комнаты отъ кухни, когда они только еще проснулись и продолжали лежать на своихъ сѣнныхъ постеляхъ.

— А ужъ святить — пускай сами святятъ. Не мнѣ же святить для нихъ. Я и такъ дешево дачу сдалъ, отвѣчалъ мужской голосъ. — Да тутъ, прежде чѣмъ святить надо домового-то самого удовлетворить, взять зарѣзать пѣтуха, кровь выпустить на голикъ и этимъ голикомъ вымести на всѣхъ порогахъ — вотъ домовой и угомонится. Пусть у меня пѣтуха купятъ. Я пѣтуха въ лучшемъ видѣ за три четвертака продамъ.

— Купятъ они, какъ же! Сквалыжники, а не господа. И ѣхали-то сюда къ вамъ въ деревню, чтобъ сквалыжничать и на обухѣ рожь молотить, отвѣчала кухарка.

— Да вѣдь пѣтуха-то потомъ въ супѣ сварить можете, онъ не пропадетъ. Все-таки, ты поговори господамъ. Есть у меня захудалый пѣтушенко, забили его ужъ очень другіе пѣтухи. Купятъ, такъ гривенничекъ тебѣ на помаду.

— Удивилъ гривенникомъ! А мы вотъ лучше уговоримся, какая мнѣ скидка будетъ съ заборной книжки. Вѣдь провизію-то хоть и на книжку, а все-таки буду покупать я въ лавкѣ.

— Какая тутъ скидка! Здѣсь, умница, не городъ.

— Ну, тогда смотри, тогда я за вѣсами буду смотрѣть у тебя въ оба, да и каждую вещь буду хаять. Пусть господа изъ города возятъ.

— Да ужъ удовлетворимъ, удовлетворимъ немножко-то, ежели господа основательно всякую провизію покупать будутъ. На своемъ кофеѣ ужъ не будешь сидѣть, на этотъ счетъ будь покойна. А ты говоришь, сквалыжники господа-то?

— И! За каждой полтиной гонятся съ дубиной.

— Вотъ это не хорошо. Вѣдь я только изъ-за этого и дачу выстроилъ, чтобъ отъ дачниковъ по лавкѣ пользоваться. Гости-то у нихъ часто будутъ бывать? Угощеніе всякое въ достаточномъ количествѣ потребуется?

— Какіе гости, какое угощеніе! Они сами норовятъ другихъ объѣстъ. У насъ и въ городѣ-то гостей не бывало, а ужъ здѣсь и подавно.

— Въ городѣ дѣло другое, а на дачѣ гость иногда силой наѣзжаетъ, нахрапомъ.

— Поди ты! Кто сюда поѣдетъ? Вѣдь сюда тоже больше рубля надо, чтобы доѣхать. Да обратно… Одно слово, тутъ у васъ дальнее захолустье, а они, идолы, нарочно въ это захолустье и пріѣхали, чтобъ ужъ ни одинъ гость до нихъ не добрался. Вотъ посмотри, какъ будутъ сквалыжничать!

— Гм… За что же я имъ дачу-то дешево отдалъ? Кромѣ того, вѣдь обѣщалъ домъ палисадникомъ огородить. Вонъ плотникамъ придется поденщину платить. Коли такъ, то лѣсъ на палисадникъ мой, а поденщину пускай сами платятъ.

— Да конечно же. Что имъ зубы-то глядѣть! Пусть платятъ.

— Каковы у насъ домочадцы-то! сказалъ Клянчинъ женѣ, выслушавъ весь этотъ разговоръ, и крикнулъ кухаркѣ:- Марфа! Приготовь воды для умыванья, да ставь самоваръ. Мы встаемъ.