— Здравствуйте, папаша… Съ ангеломъ васъ поздравляемъ, — проговорилъ Андрей, поцѣловавъ у отца подставленную имъ руку и протянутую волосатую щеку.

— Съ превеликимъ днемъ вашего ангела, папенька. Дай вамъ Богъ быть здоровымъ, — произнесла Гликерія и поцѣловалась со свекромъ.

Дѣти тотчасъ-же выстроились въ шеренгу, и старшая дѣвочка въ розовомъ платьицѣ начала читать поздравительное стихотвореніе. Слышались фразы:

Кончивъ, дѣвочка тотчасъ-же подала дѣдушкѣ это стихотвореніе, написанное каракульками на голубенькой бумажкѣ. Подалъ такое-же стихотвореніе на темно-желтой бумагѣ и мальчикъ въ курточкѣ, а остальныя дѣти подали какіе-то четыреугольнички, сплетенные изъ разноцвѣтной бумаги. Мать тотчасъ-же произнесла:

— А это дѣдушкѣ подушечка въ бѣлье, для запаха, для духовъ.

— Гм… — улыбнулся старикъ. — Дѣдушка-то никогда на своемъ вѣку и на двугривенный духовъ не покупалъ. Ну, да ладно… Кладите на столъ.

— Эти бумажныя подушечки, дѣдушка, ужъ надушены и ихъ только въ бѣлье положить, — прибавила опять мать, — запахъ надолго сохранится.

Дѣдушка тяжело вздохнулъ и сказалъ:

— Ну, садитесь, такъ гости будете.

Ребятишки живо размѣстились по стульямъ и дивану. Сѣли и сынъ Андрей съ женой.

Дѣдушка тотчасъ-же взялъ со стола стопку серебряныхъ рублей и сталъ одѣлять ими внучатъ:

— Ты, Катя, старшая, такъ вотъ тебѣ два рубля на гостинцы, — проговорилъ онъ.

— Она, дѣдушка, не Катя. Она Оля. У насъ нѣтъ Кати. У насъ Оля и Лидія… — отвѣчала Гликерія Федоровна. — Катя — это у старшаго братца Алексѣя.

— Ну, все-равно. Оля, такъ Оля… Путаю я… Вотъ тебѣ, Оля…

Дѣвочка, взявъ деньги, соскочила со стула, сдѣлала реверансъ и поцѣловала у дѣдушки руку.

— А ты, Ваня? Кажется, Ваня? — продолжалъ старикъ. — Вани-то у всѣхъ сыновъ и дочерей есть.

— Петя, дѣдушка… Ваня самый меньшой.

— Ну, Петя, такъ Петя. И тебѣ, Петя, какъ старшему, два рубля. А остальнымъ по рублю. Они маленькіе.

Мальчики, получивъ деньги, зашаркали ножками и тоже поцѣловали руку старика.

— Да деньги-то не транжирьте, сразу не проѣдайте на гостинцахъ, — прибавилъ онъ.

— Нѣтъ, дѣдушка. Мы и гостинца не купимъ. Мы спрячемъ. У насъ копилки есть.

— Похвально, похвально. Кто бережетъ съ дѣтства — будетъ разсчетлиыъ и въ зрѣлыхъ годахъ, — наставительно сказалъ дѣдушка. — Нате-ка… Пожуйте пока до пирога, — прибавилъ онъ, подмигнувъ ребятишкамъ, и вынулъ изъ шкафчика стола коробку съ шоколадными лепешками. — Только не ѣшьте много. Оставьте двоюроднымъ братишкамъ и сестренкамъ, которые тоже придутъ. Эта коробка съ шоколадинами, знаешь, Гликерія Федоровна, сколько времени лежитъ? Мѣсяца четыре.

— Да не кушаете сами, такъ что-жъ имъ дѣлается! — отвѣчала невѣстка.

— Нѣтъ, сосу. Я иногда съ чаемъ сосу. Больше по вечерамъ. Но вѣдь тутъ фунтъ былъ купленъ.

— Много-ли, дѣдушка, фунтъ! Дѣти у меня фунтъ-то иногда въ день съѣдаютъ.

— А будто это хорошо? Вѣдь шоколадъ съ сахаромъ. А много сахару ѣсть, такъ зубы портятся.

— По новѣйшимъ изслѣдованіямъ, папаша, говорятъ, наоборотъ, — возразилъ сынъ. — Да-съ. Сахаръ зубы поправляетъ. Сахаръ нуженъ для костей… Намъ докторъ сказывалъ.

— Вретъ твой докторъ. Пустяковину городитъ. Нынѣшніе доктора все наоборотъ. Такая ужъ извадка.

Старику возражать дальше не посмѣли. Было очень скучно. Да и старикъ скучалъ.

— Что это другіе-то не идутъ! — говорилъ онъ, смотря на часы.

— Марья Никитишна ужасно всегда долго сбирается, — проговорила про невѣстку Гликерія, чтобы что-нибудь сказать. — А вотъ мы живо.

Она переглянулась съ мужемъ. Тотъ кивнулъ ей утвердительно и она начала:

— У насъ, дѣдушка, къ вамъ просьба. Большая просьба… Семейство наше разрослось, старшіе дѣти ужъ гимназисты, одинъ кончаетъ, а мы все еще живемъ въ пяти комнатахъ, дѣдушка. Ужасно тѣсно. Взрослаго мальчика съ дѣвочками держать нельзя. У маленькихъ бонна теперь. Тоже вѣдь и уроки учить надо. Не дадите-ли вы намъ къ нашей квартирѣ еще комнатку?

Старикъ нахмурился и сталъ шамкать губами, нервно щипля бороду.

— Да и прибавлять комнатъ не надо. Прибавлять отъ другой квартиры — передѣлка, пробиваніе двери, — заговорилъ сынъ. — Конечно, рядомъ съ нами квартира пустая. Но если-бы вы намъ дозволили переѣхать въ эту пустую квартиру…

Старикъ тяжело вздохнулъ.

— А какъ мы-то жили, когда вы были маленькіе! — отвѣчалъ онъ. — Ты долженъ помнить. Въ четырехъ комнатахъ ютились, а нетто у насъ такое было семейство, какъ у тебя? У тебя шесть человѣкъ дѣтей, а у меня васъ было восемь, да шесть человѣкъ приказчиковъ, два мальчика. И жили, и благодарили Бога. Приказчики спали на антресоляхъ, внизу вы, старшіе мальчишки. Лавочные мальчишки въ кухнѣ съ кухаркой. Столовой не было. Какая такая столовая! А была просто чистая горница и въ ней пили и ѣли. Да и спали. На диванѣ я спалъ.

— Тогда, дѣдушка, вѣкъ другой былъ и другіе достатки, — возразилъ сынъ.

— А теперь у тебя велики достатки? Велики? Сказывай! — набросился на сына старикъ. — Какіе твои достатки? Что въ страховой-то конторѣ конторщикомъ служишь? Такъ мы знаемъ ихъ. Полторы тысячи въ годъ — и дальше ни тпру, ни ну… Конечно, всякому-бы это было достаточно при готовой квартирѣ, если кто умѣетъ протягивать по одежкѣ и ножки…

— Проценты тысячу двѣсти рублей съ моего капитала еще въ семью идутъ, — похвасталась невѣстка. — Мы и не жалуемся. Этого съ насъ хватаетъ. А вотъ квартира-то только мала и тѣсна.

— Мала и тѣсна… Мала и тѣсна… — передразнилъ ее старикъ. — Не мала и тѣсна, а просто зарылись, сударыня моя. Да… Во сколько комнатъ пустая-то квартира рядомъ съ вами?

— Тамъ семь комнатъ, — отвѣчала невѣстка, совсѣмъ сконфузившись.

— Семь… Шутка сказать: семь… Я самъ никогда не живалъ въ такой большой квартирѣ. Семь. А вы говорите: отдай ее вамъ… Семь… — горячился старикъ.

Сынъ виновато опустилъ глаза. Жена его смотрѣла куда-то въ сторону.

Въ прихожей опять зазвонили.

Пріѣхала старшая дочь старика Валованова Варвара, вдова, грузная, ожирѣвшая женщина лѣтъ за пятьдесятъ, съ широкимъ проборомъ въ изрядно уже посѣдѣвшихъ волосахъ, тоже въ шелковомъ платьѣ, тоже съ множествомъ колецъ на пальцахъ. Она представляла изъ себя яркій типъ петербургской купчихи средней руки, замужемъ была за баньщикомъ, дровянымъ торговцемъ и поставщикомъ плиты, завѣдуя еще и по сейчасъ своими торговыми банями, не сданными ею въ аренду. Съ нею были сынъ студентъ и дочь — дѣвушка лѣтъ восемнадцати.

Въ сопровожденіи своихъ дѣтей и шелестя шелковымъ платьемъ, вошла Варвара Ивановна въ кабинетъ, поцѣловала у старика руку и расцѣловалась съ нимъ. То же сдѣлали и дѣти ея, причемъ дочь Анна поднесла старику вышивку для туфель. Затѣмъ Варвара Ивановна поцѣловалась съ невѣсткой, подала руку брату и погладила по головкамъ его ребятишекъ, замѣтивъ невѣсткѣ:

— А васъ не упередишь. Вы всегда первыми передъ дѣдушкой отличаетесь. Ужъ мы какъ торопились и ближе васъ живемъ, а вы все-таки тутъ. Алешу-то вы, папенька, въ первый разъ видите въ студенческой формѣ,- обратилась она къ старику.

Старикъ посмотрѣлъ на внука и сказалъ:

— Вижу, вижу, что сдурилъ.

— Отчего-же сдурилъ? — запальчиво произнесъ студентъ.

— Ну, потомъ!.. — махнулъ ему рукой старикъ. — Прежде надо сестру твою за подарокъ отдарить. Аннушка! Кажется, Аннушка? Внучата-то много, такъ все перепутываю.

— Анюта, Анюта, — поддакнула мать.

— Такъ вотъ тебѣ, Аннушка, на духи или на перчатки тамъ, что-ли…

Старикъ взялъ со стола три рублевика и сунулъ ей въ руки, а затѣмъ обратился къ студенту:

— Ты удивляешься, почему ты сдурилъ. А вотъ почему… Тебѣ который годъ?