Колотовъ прочиталъ написанное и спросилъ:
— Вдова ты, мужнина жена или дѣвица? Крестьянка, мѣщанка или солдатка? Званіе…
— Дѣвица, дѣвица, миленькій… Крестьянская дѣвица Новгородской губерніи, Крестецкаго уѣзда Василиса Панкратьева.
— Совѣтую писаться вдовой. Дѣйствительнѣе. Лучше помогаетъ. Вѣдь по паспортной книгѣ никто провѣрять не станетъ. Всѣ вдовами пишутся. У кого и настоящій-то мужъ есть — и тѣ вдовами себя обозначаютъ.
— Ну, вдова, такъ вдова, миленькій, — согласилась женщина. — Тебѣ съ горы виднѣе.
— Ладно. А сколько дѣтей.
— У меня-то? Да двое, голубчикъ.
— Напишемъ пятеро. Такъ лучше. Да и число круглѣе. А если будутъ обслѣдовать и придутъ, то говори, что у тебя пять и есть, а трое въ деревнѣ. Вѣдь ты крестьянка?
— Крестьянка, батюшка.
— Самъ-то при тебѣ?
— При мнѣ. Да что онъ! Только пьетъ безъ пути, да меня колотитъ, — махнула рукой женщина. — А подмоги никакой. У меня-же отниметъ, если какой двугривенный увидитъ. Работалъ тутъ какъ-то на конкахъ, снѣгъ сгребалъ, а потомъ вдругъ пересталъ ходить… Желаю, говорить, отдыхать, потому я человѣкъ больной и испорченный… Теперь все лежитъ…
— Ну, довольно, довольно. Завела машину, такъ ужъ и не остановишь. Я для того спросилъ, чтобы наставить тебя. Его ты ужъ куда-нибудь прибери, если обслѣдовать придутъ. Ужасно не любитъ, когда изъ-за занавѣски торчитъ такое чудище мужское, — говорилъ Колотовъ.
— Милый, да вѣдь у меня жильцы, я квартирная хозяйка: такъ какъ-же…
— Ну, я предупредилъ. А теперь мое дѣло сторона. Также, чтобы посуда казенная на столѣ и на окнахъ не стояла. Этого не любятъ обслѣдователи.
— Да вѣдь гдѣ попало ставятъ, черти. Ино и не самъ поставить, а жильцы. Конечно, не порожнюю не поставятъ, потому тоже боятся за золото-то въ ней…
— И порожнюю посуду убирай. Все это я для того говорю, чтобъ мое прошеніе дѣйствительнѣе было. А то вѣдь зря… Казенную посуду не обожаютъ.
Перо Колотова стало писать. Писалъ онъ, довольно долго и наконецъ сталъ читать:
«Оставшись постѣ смерти моего мужа безпомощною вдовой съ пятью малолѣтними дѣтьми и при беременности шестымъ, не имѣя ни родственниковъ ни знакомыхъ для поддержки моихъ больныхъ сиротъ, страдающихъ малокровіемъ, не получая ни откуда ни пенсіи и ни пособія, я трудами рукъ своихъ должна снискивать себѣ и дѣтямъ пропитаніе, между тѣмъ какъ я сама больна ревматизмомъ, головокруженіемъ и порокомъ сердца что мѣшаетъ мнѣ добывать и скудное пропитаніе. Для поддержанія-же себя и дѣтей содѣржу маленькую квартиру и сдаю жильцамъ, сырую и холодную, такъ что при нынѣшней дороговизнѣ топлива и отопить ее не могу, а потому, припадая къ стопамъ вашимъ, молю о выдачѣ мнѣ дровъ для обогрѣнія моихъ сиротъ къ предстоящему празднику Рождества Христова. Я-же съ своей стороны буду возсылать мольбы къ Всевышнему о здравіи и благоденствіи вашемъ и всего почтеннаго семейства вашего».
— Нравится? — спросилъ Колотовъ, прочитавъ прошеніе.
— Да ужъ чего-же лучше! — отвѣчала женщина.
— А что насчетъ ревматизма, то ужъ навѣрное онъ у тебя есть.
— Да какъ не быть, миленькій! Синяки и тѣ поджить никогда не могутъ отъ него, изверга. Чуть заживетъ одинъ — новый явился.
— Ну, ужъ насчетъ синяковъ-то помалкивай.
— Да я вамъ это только, голубчикъ.
— Не грамотная, поди?
— Да откуда-же грамотной-то быть! Была-бы грамотная, такъ сама-бы написала.
— Ну, ты насчетъ этого не дури. Много есть грамотныхъ, а прошенія о помощи писать не могутъ. Тутъ нуженъ спеціалистъ. А неграмотная, то я за тебя подписаться долженъ.
И Колотовъ расчеркнулся:
«Вдова крестьянка Василиса Панкратьева, а по безграмотству ея и личной просьбѣ расписался и руку приложитъ отставной канцелярскій служитель Акинфій Колотовъ».
— Ну, теперь тебѣ нечего здѣсь торчать. Всѣ свѣдѣнія у меня о тебѣ есть, а остальныя три прошенія могу я тебѣ и безъ тебя написать, — сказалъ онъ женщинѣ. — Я напишу, а ты сегодня вечеркомъ или завтра утречкомъ зайди за ними и получишь.
Женщина переминалась.
— Да лучше ужъ я подождала-бы, миленькій, потому деньги я отдала….- начала она.
— Да чего ты боишься-то, дура! Не пропадутъ твой деньги! — закричалъ на нее Колотовъ. — Здѣсь и на рубли пишутъ прошенія, да и то не опасаются. Ступай!
Женщина, нехотя, медленно вышла изъ комнаты, бормоча:
— Такъ ужъ пожалуйста къ вечеру, потому завтра утречкомъ подавать думаю. Пораньше подашь, пораньше и получишь.
III
Только что удалилась Василиса Панкратова, какъ супруга Колотова, заглянувъ въ двери, крикнула:
— Еще есть двѣ. Впускать, что-ли?
— Да какъ-же не впускать-то? Вѣдь это заработокъ. Тутъ къ празднику и на гуся, и на ветчину заработать можно, — отвѣчалъ Колотовъ.
— Нѣтъ, я къ тому, что одна пришла безъ денегъ и платокъ въ закладъ принесла. — Получу, говорить, по прошеніямъ, такъ разсчитаюсь и выкуплю.
— Ну, ужъ это играй назадъ. Чего ей?.. Пусть въ другомъ мѣстѣ закладываетъ, а сюда является съ деньгами.
— Платокъ-то, Ермолаичъ, хорошій. Два прошенія ей, а платокъ больше рубля стоитъ.
— Ну, постой, я разберу въ чемъ дѣло.
А сзади стоявшей въ дверяхъ жены Колотова выставилась ужь голова, закутанная въ сѣрый платокъ и говорила:
— Здраствуйте, господинъ писарь! Какъ васъ величать-то? Благородіе или просто?
— Назовешь и благородіемъ, такъ не ошибешься. Ну, да зови просто Ермолаичемъ, — отвѣчалъ Колотовъ. — Ноги-то отерла въ кухнѣ? Отёрла, такъ входи сюда.
— Отерла, батюшка Ермолаичъ. Я къ вамъ насчетъ прошеніевъ, да дѣло-то мое такое сиротское.
Женщина среднихъ лѣтъ въ суконной куцавейкѣ вошла и поклонилась.
— Очень ужъ мы наслышаны, что прошенія-то вы сладко пишете, — продолжала она. — Есть у насъ на квартирѣ писарь, мальчикъ онъ, въ школу ходить. Этотъ и даромъ или за какой-нибудь пряникъ напишетъ, да я думаю, чувствительности-то никакой не будетъ, такъ что толку-то!
— Конечно. Гдѣ-же мальчишкѣ несмышленому супротивъ спеціалиста, который всѣ подходы знаетъ, — гордо отвѣчалъ Колотовъ.
— Вѣрно, правильно. Намъ очень тебя хвалили. Ну, а денегъ-то у меня нѣтъ. Такъ вотъ не возьмешь-ли платокъ до субботы?
Женщина вытащила изъ кармана желтый шелковый набивной платокъ съ разводами.
— Мнѣ насчетъ дровъ прошеніе, — продолжала она — Въ субботу мнѣ жилецъ обѣщался отдать за уголъ. Подождать до субботы — боюсь съ дровами опоздать. Давно уже раздаютъ. Кабы не роздали всѣ.
Колотовъ развернулъ платокъ, и встряхнулъ его.
— Эхъ, горе квартирныя хозяйки! Да неужто ужъ у тебя пятіалтыннаго-то на прошеніе нѣтъ! — произнесъ онъ.
— Есть, Ермолаичъ, но нельзя тоже дома безъ гроша быть. Я самъ-четвертъ съ ребятишками. И на картофель, и на ситный и на треску надо, чтобы питаться, а лавочникъ мелочной у насъ такъ и говоритъ: «сегодня на деньги, а завтра въ долгъ». Мнѣ только о дровахъ два прошеніи: отъ себя и отъ сестры. Сестра при мнѣ живетъ и поломойствомъ занимается. Да и у сестры-то заработка не завалило. Безъ дѣла на кофейныхъ переваркахъ сидитъ. Вотъ передъ самыми праздниками работа будетъ.
— Постой, постой… — перебилъ ее Колотовъ. — Да на одну квартиру по двумъ прошеніямъ дровъ не выдаютъ. Сколько ни пиши, все равно выдадутъ только по одному. Даютъ квартирной хозяйкѣ, жилицѣ зачѣмъ-же дрова? Ее обязана хозяйка отоплять.
— Знаю я, ваше благородіе, я тертый калачъ. Прошенія я каждый годъ во всѣ мѣста подаю. Но отчего не попробовать? Можетъ быть, и не замѣтятъ? Въ прошломъ году мы по двумъ прошеніямъ получили: и я, и сестра.
— Странно. Какъ-же это такъ проглядѣли?
— А вотъ проглядѣли. Можетъ статься и нынче проглядятъ, такъ отчего лишній пятіалтынный въ прошеніе не просолить. Надо только написать умѣючи. Сейчасъ я тебѣ одну штучку скажу, ваше благородіе.
— Въ угловомъ домѣ живешь? — перебилъ женщину Колотовъ.
— Да.
