Этотъ натурализмъ находилъ свое оправданіе въ томъ рабскомъ отношеніи къ буквѣ Св. писанія, отъ котораго не могли вполнѣ отрѣшиться даже даровитѣйшіе изъ средневѣковыхъ драматурговъ. Большая часть изъ нихъ были люди духовные, смотрѣвшіе на свое авторство, какъ на дѣло богоугодное и полагавшіе свое высшее достоинство въ томъ, чтобъ ближе держаться боговдохновеннаго источника. Въ своей благочестивой наивности они скорѣе готовы были вывести на сцену Адама и Еву въ ихъ первобытной наготѣ, или заставить св. Анну разрѣшиться отъ бремени въ присутствіи всей публики ⁴⁶), чѣмъ отступить отъ буквы библейскаго или новозавѣтнаго апокриѳическаго сказанія. Понятно, что при такомъ рабскомъ отношеніи къ своему матеріалу, искусство не могло дѣлать слишкомъ быстрыхъ успѣховъ; и дальнѣйшее развитіе мистерій есть вмѣстѣ съ тѣмъ и паденіе ихъ первобытнаго строго-религіознаго стиля.

Что же касается собственно до англійскихъ мистерій, то выше было замѣчено, что онѣ сохранили лишь слабое воспоминаніе о когда-то пережитой ими литургической эпохѣ, что они дошли къ намъ уже изъ той поры, когда духовная драма порвала всякую связь съ богослуженіемъ и стремилась сдѣлаться просто театральнымъ представленіемъ. Оттого въ нихъ мы замѣчаемъ въ сравнительно меньшей степени описанные нами недостатки; за то достоинства ихъ далеко оставляютъ за собой достоинства однородныхъ съ ними произведеній въ Германіи и Франціи. Ульрици находитъ, что въ англійскихъ мистеріяхъ меньше длинныхъ разсужденій, чѣмъ во французскихъ, меньше лирическихъ изліяній, чѣмъ въ нѣмецкихъ; взамѣнъ этого, у нихъ выступаетъ на первый планъ діалогъ и самое дѣйствіе ⁴⁷). Къ этому нужно прибавить, что въ англійскихъ мистеріяхъ мы замѣчаемъ больше свободы въ обращеніи съ священными сюжетами, больше потребности выводить дѣйствіе изъ внутреннихъ причинъ, видимъ попытки къ созданію цѣльныхъ драматическихъ характеровъ, — словомъ въ нихъ мы можемъ уже найти въ зародышѣ тѣ качества, которыя впослѣдствіи прославили англійскую драму и сдѣлали ее оригинальнѣйшимъ созданіемъ человѣческаго духа.

Изучая англійскую драму въ ея самой, невольно приходишь къ заключенію, что отличительная характеристическая черта англійскихъ мистерій есть ихъ глубокая связь съ жизнью народа. Эта связь видна не только въ языкѣ, носящемъ на себѣ слѣды различныхъ мѣстныхъ говоровъ, но и въ народномъ колоритѣ изображенія, доходящемъ до того, что виѳлеемскіе пастухи (въ честерскомъ циклѣ мистерій) наивно сознаются публикѣ, что они родомъ изъ Ланкашира, а одинъ изъ воиновъ Ирода называетъ своего повелителя королемъ Шотландскимъ. Въ виду еще не улегшихся споровъ о происхожденіи, составѣ и оригинальности англійскихъ мистерій и объ отношеніи ихъ къ французскимъ ⁴⁸), Эбертъ оказалъ существенную услугу наукѣ, подробно изложивъ содержаніе древнѣйшаго — по крайней мѣрѣ по языку — цикла англійскихъ мистерій и отмѣтивъ въ немъ безспорно національныя черты ⁴⁹). Уже со второй мистеріи мы начинаемъ чувствовать подъ ногами англійскую почву. Передъ нами стоитъ Каинъ, нисколько не похожій на библейское олицетвореніе зависти и злобы, а воплотившійся въ скареднаго, бранчиваго іоркширскаго поселянина, раздосадованнаго неурожаями, скотскими падежами и другими невзгодами. Еще сильнѣе народный элементъ выступаетъ въ мистеріи о Виѳлеемскихъ Пастухахъ (Paginae pastorum), которая во всѣхъ трехъ собраніяхъ представляетъ собою живо снятую съ натуры картину сельскаго быта Англіи въ ту отдаленную эпоху, когда еще не изгладился антагонизмъ между саксонскимъ населеніемъ и побѣдившей его нормандской аристократіей. Въ разобранныхъ Эбертомъ Вэкфильдскихъ мистеріяхъ этому предмету посвящены цѣлыхъ двѣ пьесы. Первая изъ нихъ открывается бесѣдой двухъ пастуховъ, сообщающихъ другъ другу о своихъ несчастіяхъ. Одинъ жалуется, что у него почти все стадо пропало: частью выдохло, частью раскрадено. Какой-то грустной жалобой звучитъ рѣчь другаго, утверждающаго, что несчастья народа происходятъ не столько отъ воровъ и разбойниковъ, сколько отъ притѣсненій сильныхъ и знатныхъ. Приходитъ еще третій пастухъ, и всѣ трое садятся за ужинъ, который — замѣтимъ мимоходомъ — способенъ подорвать довѣріе къ предыдущимъ жалобамъ на судьбу. Видно, что ни падежи, ни тяжелые налоги не разрушили въ конецъ благосостоянія пастуховъ; по крайней мѣрѣ отъ ихъ ужина и теперь не отказался бы даже зажиточный англійскій поселянинъ: тутъ есть и свинина, и пуддингъ съ печенкой, и жареный бычачій хвостъ и наконецъ, неизмѣнная спутница всякаго англійскаго ужина, добрая кружка элю обходитъ поочередно собесѣдниковъ. Веселый пиръ кончается народной пѣсней, къ сожалѣнію не сохранившейся въ рукописи. Пастухи ложатся спать; ночью ихъ будитъ пѣніе ангела, возвѣщающаго о рожденіи Спасителя. Руководимые звѣздой, они идутъ въ Виѳлеемъ, поютъ Славу Христу и дарятъ ему различныя игрушки. Вторая мистерія представляетъ уже не сцену только изъ народнаго быта, а маленькую комедію съ завязкой и развязкой, съ правильнымъ ходомъ дѣйствія, мотивируемымъ характерами дѣйствующихъ лицъ. Она начинается также, подобно предыдущей, жалобой пастуховъ на судьбу, причемъ снова выступаютъ на первомъ планѣ притѣсненія поселянъ знатными, выжимавшими изъ нихъ послѣдній грошъ ⁵⁰). Видно, что пьеса писана лицомъ, горячо принимавшимъ къ сердцу интересы простаго народа. Къ разговаривающимъ между собой пастухамъ подходитъ нѣкто Макъ, — личность весьма подозрительнаго свойства и слывущая въ околодкѣ овцекрадомъ. Закутанный въ плащъ, съ маской на лицѣ, онъ выдаетъ себя за одного изъ тѣлохранителей короля, но пастухи смекнули въ чемъ дѣло и сорвали съ него маску. Видя, что его узнали, Макъ быстро мѣняетъ тонъ и начинаетъ жаловаться на плохія обстоятельства, говоритъ, что жена ежегодно даритъ ему по одному, а иногда и по двое ребятъ и т. п. Ему удается возбудить къ себѣ участіе въ этихъ простыхъ и добрыхъ людяхъ; пастухи приглашаютъ голоднаго Мака отужинать и отдохнуть съ ними. Послѣ ужина — уже не столь роскошнаго какъ въ предыдущей мистеріи — пастухи ложатся спать, но зная, что за человѣкъ ихъ гость, двое изъ нихъ для большей безопасности ложатся по обѣимъ сторонамъ его. Едва успѣли захрапѣть пастухи, какъ Макъ встаетъ, выбираетъ изъ стада самаго жирнаго ягненка и преспокойно гонитъ къ себѣ домой. Затѣмъ сцена дѣйствія переносится въ жилище Мака. Не смотря на позднее время, жена Мака сидитъ за своей прялкой. Входящій супругъ отдаетъ ей добычу и приказываетъ какъ можно скорѣе схоронить концы въ воду. Самъ же онъ возвращается къ пастухамъ и ложится на свое прежнее мѣсто. Черезъ нѣсколько времени просыпаются пастухи и начинаютъ будить Мака, но тотъ притворяется крѣпко спящимъ. Насилу могли его растолкать. Проснувшійся Макъ разсказываетъ, будто ему приснилось, что его жена снова угрожаетъ ему прибавленіемъ семейства. Прежде чѣмъ пастухи успѣли замѣтить пропажу, Макъ возвращается домой и вмѣстѣ съ женой придумываютъ слѣдующую штуку: кладутъ ягненка въ колыбель и завертываютъ его въ нѣсколько одѣялъ; жена Мака ложится въ постель, а самъ Макъ раскачиваетъ люльку и поетъ колыбельную пѣсню. Между тѣмъ пастухи замѣтили пропажу и догадываясь, кто виновникъ ея, направляются цѣлой гурьбой къ жилищу овцекрада. Подходя къ хижинѣ, они слышатъ странные звуки: стоны жены сливаются съ блѣяніемъ ягненка и колыбельной пѣсней Мака. Нѣсколько времени они стоятъ въ недоумѣніи — наконецъ рѣшаются постучаться. "Ради бога тише — говоритъ имъ Макъ — вѣдь сонъ-то сбылся: моя жена родила, и теперь очень плоха". Пастухи входятъ въ избушку; стоны жены усиливаются; она умоляетъ ихъ не безпокоить ребенка. Смущенные пастухи, замѣтивъ свою ошибку, хотятъ уже уйти съ пустыми руками, но имъ пришло въ голову взглянуть на новорожденнаго и подарить его чѣмъ нибудь по обычаю. Не смотря на сильные протесты со стороны Мака и просьбы его жены, одинъ изъ нихъ подходитъ къ колыбели, приподнимаетъ одѣяло — и видитъ голову своего ягненка. Тутъ уже никакія отговорки не помогли Маку; онъ былъ жестоко избитъ озлобленными его коварствомъ пастухами, которые сами такъ устали отъ экзекуціи, что прилегли отдохнуть. Въ это время раздается ангельская пѣснь: Слава въ Вышнихъ Богу! пастухи просыпаются, идутъ въ Виѳлеемъ и ихъ славословіемъ въ честь родившагося Спасителя оканчивается пьеса.