— Да-да, — сказал Тим.
Он поднялся и как-то неловко стал перемещаться к двери, стараясь показать этим, что время на исходе и пора уже идти. Встала и Мария Васильевна.
— Не обессудь, — сказала она, — что я тебя за чужого приняла. Когда будешь в Рощинске, — заходи. Приму, как сына.
Они стояли уже у порога.
— Идем, — сказал Олег.
— Да, — сказал Тим.
Он пожелал Марии Васильевны всего наилучшего и пожал ей на прощанье руку.
Дуська встретила их во дворе и бросилась к Тиму дурачиться.
— Пошла! — сказал Олег. — А ну пошла! — и пнул собаченку ногой. Поджав хвост, та обиженно заскулила и отбежала в сторону.
Они вышли на улицу.
— Я должен тебе сказать, — заговорил Нетудыхин, — только без обиды, — я не могу спокойно смотреть, как ты живешь, Олег. — Мысль Нетудыхина путалась, он не знал, как это высказать деликатней. — Так жить нельзя. Это не жизнь — скотство это.
— Так только кажется со стороны, — сказал Олег.
— Это так и есть, — сказал Нетудыхин. — Не обманывайся. Посмотри на свою жизнь отстраненно. Ты даже не чувствуешь всего ужаса своего положения. Ты же был другим, другим, Олег! А Дуську зачем ты обижаешь?
— Она подхалимка, сука.
— Это вы ее сделали подхалимкой. У вас с мамашей странные отношения, если не сказать больше… Я так сумбурно говорю, тороплюсь. Сейчас мы расстанемся. Не надо меня дальше провожать. Я крайне неловко чувствую себя, когда меня провожают. Ладно, держи, — Нетудыхин протянул Олегу руку, — дальше я пойду сам. Ты прости меня за нравоучение. Это, наверное, у меня от учительства.
— Да чего там, грешен батюшка…
— Устроишься в Ачинске — напиши матери. А ей сюда черкану, чтобы переслала мне твой адрес. Я хочу знать, как ты там обоснуешься. Ну — пошел. Не обижайся. Быть добру!
Они обнялись и похлопали друг друга по спинам.
Олег смотрел Нетудыхину вслед и видел, как тот торопливо удалялся от него. Крикнул:
— Тимка!
Тот обернулся.
— Ну?
— Неужели это был ты?
— Я, Олег, конечно, я!
— Да.
— Что?
— Нет, ничего. Не верится как-то. Надо было бы на прощанье хоть по стопарю врезать.
— Обойдемся.
— Удачи тебе!
— Тебе тоже!
И они разошлись, не надеясь больше встретиться.
Оставалось взять билет и забрать из камеры портфель. Он вдруг засомневался: а если свободных мест не будет? Но такого быть не может, кто-то же в Рощинске да сойдет с поезда. Ему не хотелось опять насильно прорываться и милостиво кого-то упрашивать.
Вокзал, как и ночью, был практически пуст. Он вошел в зал ожидания и сразу же направился к кассе. К его удивлению, билет он купил безболезненно и даже в плацкарт-ном вагоне.
С кассиршей был предельно вежлив. Так всегда: когда дела шли на лад, он стано-вился изысканно корректным.
Теперь можно было не волноваться. На рассвете он будет дома. Примет ванну и завалится спать. Спать, спать, спать. А потом, на отдохнувшую голову, станет обмозго-вывать свою новую ситуацию.
Он забрал из камеры портфель и направился было на перрон. Но вдруг увидел, как через зал, громко щелкая каблуками, к нему спешила Кока.
— Поезд приходит через двадцать минут, — подходя к нему, сказала она без вся-ких вступлений.
— Да.
— Пойдем на платформу.
Они вышли из зала ожидания.
— Вот, — сказала она, вынимая небольшой пакет из своей сумки, — я принесла… на дорогу. Возьми.
— Что это?
— Бутерброды.
— Зачем?
— Ты же ничего сегодня не ел!
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, Тима.
— В поезде есть вагон-ресторан.
— Может, есть. А может, и нет. Открывай портфель.
Пришлось повиноваться. Когда он портфель открыл, она заметила, среди других вещей, небольшую книжку. Спросила:
— Это твой сборник?
— Да.
— Ты же обещал мне его подарить. — Молчание. — Или ты передумал? Так серь-езные люди не поступают.
— Я тебе подарю последнее свое стихотворение, которое я написал сегодня. По-держи портфель. Оно адресовано именно тебе.
Он достал свою записную книжку и аккуратно вырвал из нее несколько листов.
— Прошу. Подлинный автограф еще живущего поэта…
Она хотела было взглянуть на текст, но он запротестовал.
— Потом, потом посмотришь. Стихи на ходу не читают. Ими надо проникнуться.
Она сложила аккуратно листки и спрятала их в сумку. Он заметил, как у нее под-рагивают от волнения пальцы.
Шли вдоль перрона, молчали. Потом он сказал:
— Я хочу знать, что ты сообщила обо мне Севе.
— Ничего я ему конкретно не сообщила. Я сказала, что у меня вызывают тревогу некоторые твои причуды: твоя патологическая ревность, крайняя раздражительность, разговоры с самим собой…
— Это я-то разговариваю с самим собой?! — возмутился Нетудыхин.
— Не психуй. Во сне разговариваешь, Тима… Ну и так сказала ему, что хотела бы вообще знать его мнение о твоем психическом состоянии. Я, конечно, глупо повела себя. Ты прости меня. Но я не могла поступить иначе.
— Ты убила во мне себя! — сказал он так, словно ударил ее по лицу.
— Прости, Тима! Я такая, какая есть. До сих пор я не могу поверить в твою исто-рию с Сатаной. Это выше моего понимания.
— В каждом человеке сидит свой Сатана. И свой Бог. С Сатаной я уже пообвыкся. И думаю, что смогу справиться. А вот с Богом у меня нелады. Тут мои шансы нулевые. Но ничего, разберемся в конце концов. На то и жизнь дана.
Он опять заговорил неопределенностями. Но говорил уверенно и спокойно. Она почувствовала: он уходит от нее, в этот раз — навсегда.
Объявили о прибытии поезда.
— Какой вагон? — спросила она.
— Десятый.
— Это где-то сзади.
— Смотря откуда идет нумерация.
— Ну, тогда, значит, впереди.
Он поднял портфель и пошел навстречу подходящему составу. Она торопливо по-следовала за ним.
Десятый вагон оказался в конце поезда.
— Ну вот, — сказала она, когда они подошли к вагону и вручили билет провод-нице, — скоро ты будешь дома. — Ее глаза покрылись блеском наворачивающейся сле-зы. — Все так глупо получилось, так глупо… И Тимошка сегодня попал под машину.
— Что?! — удивился он. — Этого не может быть!
— Не может. Но Тимошки больше нет. Дурной знак…
Новость эта для него оказалась столь неожиданной, что он какое-то время молча стоял совершенно растерянным.
Объявили отправление.
— Садитесь, — сказала проводница, наблюдавшая за ними со стороны. — Поезд отходит.
Кока посмотрела на него. Он обнял ее и поцеловал в щеку.
— Все уладится, — сказал он утешающе. — Держись!
Он запрыгнул в отходящий вагон и стал выглядывать из-за спины проводницы.
Она пошла вслед, стараясь не отставать. Поезд набирал ход — она ускорила шаг, потом побежала.
И здесь он услышал:
— Тимочка, я люблю тебя!
У него защемило в груди. Проводница закрыла двери…
А через полчаса, вернувшись домой, она достала его блокнотные листки и прочла подаренное ей стихотворение.
Люби меня,
я заклинаю!
Люби меня,
молю тебя!
Когда я Бог
и раб когда я,
Люби меня,
люби меня!
Люби, когда
рассветы тусклы,
Когда с тобой
и без тебя,
Когда мне трудно,
когда пусто,
Люби меня,
люби меня!
Люби, когда я
неразумен,
Когда живу
в угоду дня,
Когда в уме я
иль в безумьи,
Люби меня,
люби меня!
Средь груды жизненных
фальшивок
Спасает нас
любовь одна.
Ради нее,
как ради жизни,
Восходит солнце
и луна.
Люби ж меня,
пока я цел!
Пока пою,
пока дышу,
И чтоб я жизнь
свершить успел,
Любви твоей,
любви прошу!
Как воздуха
мне не хватает
Ее священного