– И что ж?
– Разозлил фон Эссена до чрезвычайности. Когда все выяснилось, фон Эссен велел отдать его под суд за то, что опозорил мундир свой и шпагу, да заодно две губернии перепугал.
– На сей раз, сдается мне, то были не быки. А вы чего встали?! – накинулся Артамон на матросов и гребцов. – По местам, живо! Гречкин, Свечкин, Печкин, вы пока останьтесь!
Решив, что таким ловким маневром он не вызовет у команды подозрений, сообщая новости лишь мне одному, Артамон продолжал:
– В замок прискакал главный курляндский лесничий, герр Ренне, или как там его. И доложил, что неприятель переправляется через Двину в семи верстах выше Риги.
– Когда? – сразу спросил я.
– Вот! И я сразу, услыхав, подумал: когда? Спросил у товарищей, и мне тут же ответили: и часу не прошло. Вот те раз, подумал я, мы ж ходили на йолах до самого Даленхольма, никакой переправы не видали! А это никак не семь верст, это чуть ли не пять морских миль! Побежали мы с Сурком к Моллеру, он сам в недоумении. Говорит, я здешних дел еще не знаю, но коли фон Эссен отправил проверить донесение не абы кого, а начальника своего штаба подполковника Тидема-на с отрядом, то положение нешуточное.
– Черт знает что… – пробормотал я. – Не сошел же фон Эссен с ума…
Лодки, причаленные одна к другой, разъединялись, со всех сторон звучали громкие командирские голоса:
– Весла – на воду! И – раз! И – два!..
С лодки на лодку понеслась весть – прискакал гонец, неприятель точно форсирует Двину! И из Цитадели уже выходят три батальона пехоты, чтобы прибыть к переправе разом с лодками!
– Бред сивой кобылы, – пробормотал Артамон. – Но если так, мы с ними славно переведаемся! Семь верст, коли верить картам, это где Фогельсхольм и Малый Любексхольм жмутся к правому берегу, а к левому – Люцаусхольм. Занятное место для переправы! Что ж, они так и будут, как козы, скакать с острова на остров?!
Я отродясь не хаживал на канонерской лодке, а для Артамона это уже было дело привычное.
Западный ветер благоприятствовал нам. Вытянувшись на якорях на середину реки, канонерки в полветра двинулись против течения к Даленхольму.
Не желая мучиться с лавировкой, вся флотилия сперва по возможности прижалась к наветренному берегу. Неприятность была только одна – постоянно налетавшие из-за деревьев шквалы, требующие предельного внимания от рулевых и шкотовых матросов. Чтобы уберечься от излишнего крена и рысканья, шкотовым матросам велено было держать шкоты на руках, на некоторых канонерках даже взяли рифы или держали паруса в потравку.
Сложнее всего было заходить в протоки – там начиналась лавировка с метанием от берега к берегу и бесконечными поворотами, шверт то и дело чиркал по дну. Канонирам, и того веселей, приходилось постоянно уворачиваться от пролетавших над головами реев и следить за орудиями, чтобы они оставались в мало-мальски горизонтальном положении.
Через несколько часов, обшарив все протоки и никого не обнаружив, флотилия повернула обратно.
– Самый бестолковый рейд, какой только можно вообразить, – сердился Артамон, когда с борта на борт полетел приказ поворачивать к Риге. – Целый вечер толчемся на здоровенных корытах в протоках, где только на яликах ходить. И что-то рановато темнеет, братцы…
– Душно, небо тучами обложено, быть ночной грозе, – сказал Свечкин.
– Быть грозе… – подтвердил кто-то у меня за спиной.
По течению идти стало не в пример легче. Я пошел на нос к канонирам смотреть, как приближаются черные шпили рижских церквей. Вдруг на Карловом бастионе громыхнула пушка. Это был один-единственный выстрел, и он еще не означал приближения противника – он означал сигнал зажигать Московский форштадт.
Когда мы прошли почти весь Газенхольм, предместье уже полыхало.
Вслед за Московским форштадтом вспыхнул Петербуржский, где к сожжению намечались не все дома, а лишь часть. Обыкновенный перед грозой сильный ветер обратился в сущую бурю и понес клубы дыма и горящие щепки прямо на рижские бастионы и равелины. Стало светло, как днем, и жители, стоя на тридцатифутовых стенах, каждую минуту ожидали, что начнутся пожары и в самой Рижской крепости. А коли так – город беззащитен перед вражеским приступом.
Некоторые лодки направились к порту и пришвартовались у Андреасхольма, подальше от горящего Петербуржского предместья. Мы отошли к левому берегу и пережидали эту беду, чтобы ветром к нам не принесло огня. Я задремал и проснулся на рассвете, когда пожар уже стихал – тем более, что по приказу фон Эссена были высланы пожарные команды. Когда же мы вернулись в порт, то узнали скверные новости.
В Рижском замке состоялся военный совет, на коем фон Эссен узнал о себе много любопытного и неприятного. Контрадмирал Моллер, хоть и происходил из лифляндского рода, рижанином себя не считал и имел свою точку зрения на кое-какие здешние безобразия. Шешуков поддержал его. Николай Иванович, собственно, и принес в порт новости, которые вскоре дошли до нас, а именно: в Рижский замок прибыл гонец, посланный курляндским лесничим Ренне неведомо откуда, он-то и доложил о переправе. Явились законные вопросы – где нелегкая носила Ренне после того, как он сообщил фон Эссену о переправе, какого черта он вообще убрался из замка, с какого перепоя померещилась ему очередная несостоявшаяся переправа и почему гонцом своим он избрал местного крестьянина, явившегося на собственном низкорослом коньке. Более того, мы решительно отказывались понимать, где бродил весь вечер Тидеман со своей свитой и казаками. Пройти семь верст вниз по течению, чтобы убедиться в отсутствии вражеской переправы, можно и пешком весьма скоро, а Тидеман был верхом, на хороших конях. То есть уж за два-то часа он мог обернуться!
– Всякие беспорядки бывают на войне, но это уж всем беспорядкам беспорядок, – заключил Сурков. – Будь я на месте маршала Макдональда – послал бы взвод инвалидов к южному мысу Люцаусхольма даже не переправу налаживать, а просто возить взад-вперед бревна на телегах. Этот взвод оттянул бы на себя всю рижскую пехоту, конницу и флот, а тем временем я бы распорядился быстро выдвигать артиллерию и ставить батареи на левом берегу, супротив Рижской крепости и Цитадели! И некому было бы отогнать меня – потому что все канонерские лодки дурью маются у Люцаусхольма!
– Эта нелепость выйдет фон Эссену боком, – добавил Артамон и ведь как в воду глядел!
То, что город зажгли на ночь глядя, было еще не самой скверной промашкой фон Эссена. Дернул его черт с утра отдать приказ объявить, что жители форштадтов могут спокойно возвращаться в свои дома, а потом, когда они таки вернулись, после прибытия загадочного гонца от Ренне – рассылать полицейских и солдат, чтобы гнать обывателей обратно в крепость. И то еще неизвестно, всех ли предупредили. Плохо иное – новости в маленьком городе разлетаются быстро, и рота охраны порта, набранная из горожан, тут же разнесла весть, что никакой переправы не было, что лодки вернулись, даже издали не видав неприятеля, и пожар оказался напрасным. Другое дело, что рано или поздно предместья, очевидно, пришлось бы сжечь, но толпа обыкновенно не видит дальше собственного носа, и к Рижскому замку повалили возмущенные горожане.
Тут сделалось известно, что в Петербуржском форштадте от переменившегося ветра занялись и сгорели дома, которые не были назначены к сожжению и потому жители их не покинули. Непонятно откуда понабежала всякая шваль и принялась поджигать строения с целью пограбить. Меж горящих зданий метались погорельцы, отстаивая свое имущество, завязывались драки, кого-то в суматохе удалось пленить, но не нашлось полицейских, чтобы сдать им преступников, и горожане привели их с собой связанных.
Толпа, разозленная не на шутку, стояла перед воротами на Замковой площади, люди кричали: «Убийца! Поджигатель!». Они были страшны – в грязной одежде, в повязках, прикрывающих ожоги, женщины с ревущими детьми на руках; Боже упаси когда-либо в жизни держать ответ перед такой массой людей! В основном толпу составляли латыши и русские – они-то главным образом жили в предместьях.
