Она хотела, чтобы мы сотворили из комнатки подобие салона. Оказалось, моя Натали всю жизнь желала стать хозяйкой литературного салона, чтобы у нее собирались по четвергам поэты и музыканты. Взять эту публику мне было негде, и я додумался – принес ей старый «Вестник Европы», где напечатана была баллада Жуковского «Людмила», и взятый у фрау Шмидт томик стихов Бюргера с балладой «Ленора» на немецком языке. Жуковский использовал «Ленору» для своей «Людмилы», и я предложил Натали сравнить обе баллады. Заодно она имела бы случай поупражняться в немецком языке, который знала еще хуже французского, то есть – из рук вон плохо.

Натали же принялась читать балладу вслух с неизъяснимым выражением – как если бы каждое ее слово относилось ко мне, бросившему свою невесту ради военного похода на произвол чудовища Филимонова:

Она произносила стихи с томным видом, возводя взор горе, и я испытывал подлинные угрызения совести. Однажды на глазах Натали даже слезы показались. Это было, когда она произнесла слова горестной Людмилы:

И далее стихи были еще более трагичны:

Сейчас мне даже кажется потешным, что мы едва ли не рыдали, читая балладу, тогда однако ж нам было не до шуток, и явление загробного жениха Людмилина нисколько нас не забавляло. Будь моя судьба менее удачлива, этим женихом мог бы быть я сам. Теперь-то мы веселимся над неизменным «Чу!» господина Жуковского, но тогда я читал с замиранием в голосе:

Тут нужно еще вообразить себе комнатушку, озаряемую одной-единственной свечой, и силуэты высоких остроконечных крыш в окошке, и все то, что с легкой руки сэра Вальтера Скотта теперь зовется местным колоритом.

Но я не мог оставаться в этой комнатке до рассвета, и не только из приличия, но и из соображений безопасности принужден был бежать к себе на Малярную улицу. Повторяю – в городе оказалось множество пришлого народа, и если раньше я мог, поднатужившись, признать каждого, кто встретился бы мне за полсотни шагов от дома, то теперь уж нет.

Анхен была сильно озадачена моими ночными возвращениями. Она пыталась перехватить меня утром, но я отговаривался тем, что спешу на службу.

Это уже все длилось более недели, дней восемь, во всяком случае, когда соседке моей удалось застать меня вечером дома – я заходил за обещанными Натали книгами.

Это был печальный день – стало известно о неудачной разведке боем. Безрассудство фон Эссена не смог поправить даже такой прекрасный командир, как Федор Федорович Левиз-оф-Менар.

Он занял, как донесли гонцы, очень удачную позицию у Гросс-Экау. Шешуков, желая восстановить ход сражения, расстелил на столе карту, и я отыскал нужное место. Там сходились пути на Бауцен, Митаву и Ригу. Ожидали стычки с Гравертом, в донесениях шпионов наших прочие Бонапартовы полководцы не упоминались, но другой генерал Макдональда, некто Клейст, подошел к нашим позициям с другой стороны. Полнейший разгром был неминуем, но Левиз-оф-Менар ловким маневром переиграл противника. Граверт, желая отрезать его от Риги, сосредоточил главные свои силы к северу от Гросс-Экау, а наши ночью пошли в штыковую атаку и прорвались на юг.

Чем все это кончится – мы понятия не имели, и потому разошлись вечером по домам в тягостном состоянии. Из-за неосмотрительности фон Эссена мы могли потерять и четыре батальона пехоты, и четыре казачьих сотни, не говоря уж о пушках.

Единственное, чего мне недоставало, так это ссоры с моей прелестницей.

Я не стану повторять тех упреков, которыми Анхен осыпала меня. Это были обычные упреки женщины, любовник которой ей неверен. Худо другое, она оказалась не в меру сообразительна и объявила, что один из гостей моих – переодетая женщина. Это было уж вовсе некстати – тем более, что женщиной она назвала не Луизу, которую могла разглядеть лучше, а Натали, стоявшую в дальнем и углу комнаты. Мне только этого недоставало.

– Погоди, милая Анхен, не кричи, ты переполошишь герра Шмидта с его фрау, и что же они подумают, услышав твой голос из моей комнаты? – спросил я.

– Пусть думают, что им угодно! – отвечала строптивая Анхен. – Я полагала, что нашла в тебе друга и советчика, ты же…

– Ты нуждаешься в совете? – спросил я, подходя к этажерке.

Взгляд мой невольно упал на магнит, подаренный Артамоном, и я подумал, что мог бы развлечь Натали этой игрушкой, цепляя к ней иголки и наперстки. Поэтому я присовокупил магнит к книжкам.

– Да, но я уж не знаю, снизойдешь ли ты…

Мы с Анхен были близки около двух лет, это налагает известные обязательства.

– Ступай домой, – сказал я. – И попозже возвращайся! Я схожу отнесу книги и скоро буду назад.

– Я в таких жертвах не нуждаюсь! И коли ты разлюбил меня!..

Тут упреки были продолжены, причем довольно громко. Я тоже невольно повысил голос. Кончилось тем, что я попросту сбежал.

Натали сразу поняла, что я взволнован, и кинулась утешать меня со всем пылом влюбленной женщины. Как только Луиза, видя наши возбужденные лица, деликатно покинула комнатку, мы поцеловались – и беседа тут же зашла о нашем будущем. Наконец прозвучало слово «повенчаемся», и произнесла его она.

Беседа эта занесла нас в такие дали, что я почувствовал себя крайне неловко.

Не хочу хвалиться своими победами, но и до Анхен я знал женщин, и ни одна не соглашалась быть моей подругой лишь потому, что рассчитывала на брачные узы, а только в порыве пылкой страсти. И я знал, что женщинам нравится то, ради чего, собственно, мы и добиваемся их благосклонности. Оказалось – я имел дело с женщинами распущенными и развращенными, так сказала мне негодующая Натали, когда я заикнулся о том, какое нас с ней ждет блаженство. А женщина порядочная либо вообще не говорит об этой стороне жизни, либо употребляет слова «делать гадости».

Это меня совершенно изумило, и я, кое-как успокоив свою невесту, осторожно спросил ее – как же она собирается жить со мной и рожать мне детей?

Оказалось, к этому вопросу Натали отлично готова!

– Сашенька, я читала «Наставления женатому духовенству», мне матушка Ксения давала, я выпросила! Там все так разумно! Священник, который уж точно живет по-христиански и соблюдает все посты, может сближаться с женой только восемьдесят два раза в год. Если ты прибавишь роды, беременность, кормление, то найдешь, что в течение трех лет священник сближается с женой только тридцать раз в год. Это менее трех раз в месяц! И когда мы поженимся, мы будем поступать, как они!