Из пресс-центра Трентон позвонил в Сан-Диего Кэрол, в очередной раз восхитился быстротой, с какой получил соединение, но потом расстроился, услышав голос жены: она лыка не вязала. «Опять напилась как свинья! Придется менять, — подумал он. — Жаль. Такая красивая! А уж в постели, когда выпьет… Не сам ли я по этой причине приучил ее к спиртному?..» За время Олимпиады Трентон и Монастырский встречались несколько раз. Святослав Ильич, показал «свое общество», повозил по спортивным сооружениям «Эстафеты», пригласил на тренировки, провел по медицинским кабинетам, сводил в баню, произведшую на Трентона неизгладимое впечатление — не столько самой парилкой, сколько дополнительными традиционными «аксессуарами» и банной процедурой.

После всех этих экскурсий Трентон окончательно утвердился во мнении, что Монастырский — могущественнейший спортивный руководитель, и недоверчиво отнесся к сообщению, что есть много других спортивных обществ, не меньших по масштабам, и что Монастырский обыкновенный государственный служащий (правда, достаточно высокого ранга) и хотя на зарплату не жалуется, но личных материальных выгод от своего поста не имеет.

«Что ж, — сделал вывод Трентон, — значит, легче будет купить». Он заметил себе это на будущее, когда они вместе начнут работать в федерации самбо.

На церемонии закрытия Трентон прослезился. Впрочем, не он один. С аэродрома позвонил Монастырскому и через Боба сказал:

— Только великая спортивная держава могла провести такой праздник закрытия. Преклоняюсь. И вообще, с Олимпиадой вы справились прекрасно. Не надо только было проводить ее в год наших президентских выборов, — закончил он вполне серьезно.

Монастырский поблагодарил и сказал, что, поскольку выборов в Верховный Совет в 1984 году не будет, Трентон может быть спокоен за свою Лос-Анджелесскую олимпиаду.

На том и распрощались.

Москва входила в привычную колею. «Вот и кончился праздник чудес…» Разъезжались гости, увеличился поток машин, прибавилось народу.

Обеспечив олимпийские дни солнцем, погода посчитала свой долг выполненным; зарядили дожди, похолодало.

Эхо олимпиады еще катилось по свету, а Москва уже жила новыми делами и свершениями, готовилась к новым великим событиям.

Но эти светлые недели навсегда сохранились в сердцах москвичей. Монастырский позже не раз думал: после Московской олимпиады он и другие спортивные руководители могут с чистой совестью сказать: «Не зря живем, не зря работаем».

Олимпиада пролетела как праздник, праздник, который остается с людьми и все же уходит. А теперь остались обычные заботы. У Монастырского их было много, и в большинстве неприятные.

Впрочем, хулиган, которого Сергей швырнул в тот вечер в уединенной аллейке Измайловского парка, пошел на поправку, и его жизни теперь ничто не угрожало. Следствие было, по существу, закончено. Предстоял суд, а поскольку без «потерпевшего» он не мог состояться, то ждали, когда тот выпишется из больницы.

Для Сергея обстоятельства складывались не очень радужно. Хотя в районном управлении внутренних дел чувствовали, что он не виноват, а виновата компания шпаны, напавшая на школьников, но закон есть закон, и следователи, как известно, руководствуются в своей работе все же не чувством, а этим законом.

И так к Сергею отнеслись максимально благожелательно. Не взяли под стражу. Здесь сыграли роль прекрасная характеристика, направленная в РУВД техникумом физкультуры, письмо из райкома комсомола, то, что он был дружинником. Учли, что в составе юношеской сборной он должен выступать на больших соревнованиях. Учли, вероятно, и то, что из всех участвовавших в драке он единственный, как установила экспертиза, не выпил ни грамма алкоголя.

Но суд-то все равно будет! И четверо свидетелей, пусть и с подмоченной репутацией, единодушны в своих показаниях, и нож на месте драки нашли, и «потерпевший» выжил чудом — спасибо врачам.

Когда дерутся чуть ли не два десятка подвыпивших мальчишек и девчонок, определить меру необходимой самообороны не так-то просто. Хотя следователь — молодая, но уже с опытом женщина, старший лейтенант милиции— проявила в этом деле немало упорства и умения. Повезло и с адвокатом, тоже молодым, но талантливым и энергичным. Однако что скажут судьи и заседатели?

…На тех больших соревнованиях, где в обычных условиях ему было обеспечено призовое, а то и первое место, Сергей занял лишь шестое: сказался «моральный фактор». Какие могут быть тренировки, когда над тобой висит угроза тюрьмы?!

Он тренировался упорно, добросовестно, даже более тщательно и продолжительно, чем обычно, но мысли-то были далеко! Тамара звонила каждый вечер, ждала у выхода из спортзала, однако домой не заходила: она не прощала Святославу Ильичу его, как она считала, пассивности. И искала…

Искала ту таинственную пару, которая за минуту до драки промелькнула в аллее. Это превратилось у нее прямо-таки в навязчивую идею!

И, словно в детективном фильме, она вела собственное расследование: бродила по дворам, расспрашивала дворников и мальчишек, прохаживалась по вечерам у местного кафе и кинотеатра. «Я их найду!» — без конца повторяла Тамара.

Сергей успокаивал ее, как маленькую девочку: «Найдешь, найдешь!» Как-то в минуту плохого настроения — он как раз неудачно выступил на соревнованиях — Сергей сказал Тамаре:

— Ну что такого страшного, Томка? Ну посадят. Мне шестнадцать. Выйду как раз… вовремя (он чуть было не ляпнул «поженимся», но сумел удержаться). Если дождешься, конечно…

Реакция Тамары была неожиданной. Она разрыдалась, назвала его негодяем, обвинила во всех смертных грехах и даже попыталась ударить.

Сергей с трудом понял, что это все из-за того, что он усомнился в ее верности; Внезапно Тамара заговорила как ни в чем не бывало, будто не было ни слез, ни гнева.

— Тебе надо бросать спорт, Сережа. Тем более самбо, — убежденно сказала она.

— Это почему еще? — Он был уязвлен.

— Там нужны люди сильные, уверенные, а не кисейные барышни вроде тебя.

Возник ожесточенный спор, из которого выяснилось, что Тамара имела в виду его злополучную фразу — «ну посадят…»

— Тебя не могут приговорить. Ты не виноват. У нас невиновных не сажают в тюрьму!

— Согласен, не виноват. Но ведь это надо доказать!

— А ты сомневаешься? Думаешь, не докажут?

— Кто? — печально спросил Сергей.

— Я— решительно воскликнула Тамара. — И кончим эту тему.

Когда Сергей пересказал Святославу Ильичу свой разговор с Тамарой, тот заметил:

— Что ж, повезло тебе, что такого человека встретил.

Сергей долго молчал, потом неожиданно спросил:

— Скажи, отец, что лучше: быть виновным и суметь выкрутиться или быть невиновным и наказанным?

— Лучше быть невиновным и потому ненаказанным, — улыбнулся Святослав Ильич.

— Ну ты понимаешь, что я хочу сказать…

— Понимаю, сын, — задумчиво проговорил Святослав Ильич. — Вот я тебе расскажу историю. Однажды во время войны немцы в облаве захватили подпольщика. Долго допрашивали — ничего не добились. И тогда сказали: «Мы двоих твоих товарищей взяли. Выпустим тебя и скажем, что в награду, — мол, тех двоих ты выдал. Так тебя не только твои же прикончат, а еще и проклинать будут. Согласишься на нас работать — организуем побег. Решай». Подпольщик отказался стать предателем. Немцы как сказали, так и сделали: выпустили его и распространили слух, будто он выдал своих товарищей.

Подпольщик вернулся домой. Все, как было, написал в записке и повесился. Написал: «Понимаю, никого убедить не смогу. Недоверие ко мне прощаю». А прощать было нечего. Его хорошо знали, и ни у кого мысли не было немцам поверить. Товарищи доверяли ему безоговорочно.

— К чему ты это, отец?

— К тому, что права твоя Тамара. Ты должен верить своим товарищам. В данном случае старшим товарищам— судьям. Верить в то, что они верят тебе.

— Но ведь может судья ошибиться?

— Судья да, суд нет.