— Смотрите, Святослав Ильич! — Ковров стал объяснять председателю, как он представляет реконструкцию. — Вот здесь оздоровительный центр. Так? Как раз у моря. Один вид морской уже силы придает, — он улыбнулся, залучились морщинки возле глаз. — Трибуну, вон хоть ту, надо козырьком накрывать. Сами посудите, не можем же мы начальство, вас к примеру, на крупное соревнование приглашать! Вдруг дождь?

— За меня не беспокойся — не промокну. Для Громадина зонтик припаси.

— Нет вопроса, Святослав Ильич, будет ему зонтик. Хоть специальную будку стеклянную построим с надписью: «Зам. председателя ЦС „Эстафета“ Громадин Виктор Федорович. Чтоб не промок».

— Но-но, начинаешь над руководством насмехаться… Ишь, какой!

— Я серьезно, Святослав Ильич. Нужен козырек. И сами посмотрите покрытие. Спортан нужен и для дорожки и для секторов.

Монастырский спустился к дорожкам, к секторам, прошелся, даже пробежал немного, задал несколько вопросов. За время пребывания на своем посту он научился разбираться в покрытиях и газонах не хуже, чем в финансах и штатных расписаниях.

— Интересно, — шутил он порой с друзьями, — есть токарь-многостаночник, ткачиха-многостаночница, а почему нет руководителя-многостаночника? Чем я хуже? Строительство освоил? Раз станок. Финансы? Два станок. Учебный процесс, эксплуатация спортсооружений, кадры, штаты, отчетность, наука, без малого полсотни видов спорта культивируем, пропаганда, планирование, транспорт, контроль. Да еще международные связи, организация соревнований, проведение праздников… А ладить с соседями, с начальством, с коллегами, с подчиненными? Значит, еще дипломатия. Ну? Сколько насчитал? И во всем надо разбираться не как-нибудь, а так, чтоб тебе голову не морочили, не обводили вокруг пальца, чтоб мог дельный совет дать, оценить мнение специалистов… Так чем я не многостаночник?

— Ты больше. Ты капитан! — смеялись друзья. — «Эстафета» — корабль будь здоров. А большому кораблю— большое плавание. Соответственно и капитан должен быть. Так что гордись и трудись.

Тружусь, тружусь, — ворчал Монастырский. Друзья называется — никакого сочувствия…

Вернувшись из Каспийска, где он еще день изучал ситуацию, так сказать, на месте, лично проверил возможности и перспективы в случае расширения и реорганизации комплекса, Монастырский набросал проект постановления. Теперь он был окончательно убежден в своей правоте. Впрочем, он был убежден в ней и раньше, но накапливал аргументы. Он хотел, чтобы, когда руководство начнет допрашивать его с пристрастием, ни один вопрос не остался без ответа.

Так он поступал всегда. Во всех сложных случаях он воздвигал перед собой стену контраргументов. И пока не справлялся с ними, окончательного решения не принимал. Зато потом никакая сила не могла сбить его с занятой позиции.

Постановление начали «обкатывать», и в тот же день в кабинет, как всегда вежливо постучав, вошел начальник планово-финансового отдела в сопровождении главного бухгалтера.

— Как дела, Роман Романыч? Давно не был, — Монастырский отлично знал, зачем тот пришел. — Тебя прямо в исследовательском институте изучать надо. Вроде бы постарше меня лет на десять, а выглядишь моложе.

— Я старше вас, товарищ председатель, не на десять лет, а на более чем четырнадцать. Выгляжу ничего, не жалуюсь. Если на пенсию не сошлете, еще поработаю. Но я по другому делу.

— По другому? — Монастырский вздохнул. — Ну что ж, давай выкладывай.

— Я, товарищ председатель, завизировать это постановление не смогу и подписать соответствующие документы тоже.

— Это почему ж? — притворно удивился Монастырский.

— Да потому, что это нарушение. Сметы утверждены.

— Сметы, уважаемый Роман Романыч, пересматриваются иногда — тебе это лучше меня известно.

— Не простое это дело…

— Так что же, — перебил Монастырский, — ждать, пока их пересмотрят? А таланты тем временем легкоатлетические, которым сейчас по пятнадцать-шестнадцать лет, старики уже по нынешним нормам, должны в тираж выходить? Ты знаешь, какой у нас в Каспийске прыгун есть, мальчишка еще? Знаешь, сколько он берет?

— Товарищ председатель, — перебил на этот раз начальник отдела, — не знаю, сколько он берет, знаю, что ревизионная комиссия меня за шиворот возьмет, если я завизирую, — он вздохнул. — Талантов у нас в стране много — не переведутся. Одни уйдут, другие придут. А вот деньги государственные беречь надо…

— Да вы что, Роман Романыч? — От возмущения Монастырский перешел на «вы». — Что вы сравниваете деньги и людей? Талант цены не имеет. Его лелеять надо, беречь, развивать. Головой ручаюсь, сметы на будущий год уточним, исправим, пересмотрим.

— Вот когда без моего участия пересмотрят, — твердо и скучно сказал Роман Романович, — тогда…

— Это вы тогда подпишете, а я теперь! — взорвался Монастырский.

— Дело ваше, товарищ председатель, — спокойно и негромко поддержал начальника отдела молчавший дотоле главный бухгалтер. — Только тогда вторую подпись ставьте. Мое дело, конечно, выполнять, но и сообщить в финансовые органы.

— Сообщай куда хочешь, — устало махнул рукой Монастырский, — хоть в милицию! Твое право.

Роман Романович встал.

— Я могу располагать, товарищ председатель? — И, не дожидаясь ответа, как обычно, неслышно покинул кабинет. Столь же тихо за ним вышел главный бухгалтер.

Монастырский долго смотрел в окно.

Еще в субботу был такой дивный праздник — праздник открытия Олимпиады! Он их много повидал на своем веку, этих праздников. Но такого не помнит. Какая-то феерия! Волшебство! Даже погода, не баловавшая москвичей перед Олимпиадой, в день, вернее, в час открытия заулыбалась солнечным просветом, да так и улыбалась до конца праздника.

Долго еще Монастырский ходил под впечатлением увиденного. И первые дни Олимпиады тоже были восхитительны. Хоть он и побывал до Игр на большинстве вновь построенных спортивных сооружений, но одно дело видеть эти фантастические дворцы, так сказать, в первозданном виде, другое — наполненные шумной, яркой толпой зрителей, звуками музыки, взрывами аплодисментов. Следить, как идет отчаянная борьба на воде и на ринге, на дорожке и ковре. Восхищаешься мастерством, граничащим с волшебством…

И вот на тебе! Разговор с этим сухарем Роман Романычем. А уж о бухгалтере и говорить нечего. Тот педант до мозга костей. С ним тоже бесполезно спорить, с чертовым упрямцем, ничего не желающим видеть в жизни, кроме цифр, параграфов, правил инструкций. С этим замечательным стариком, столько раз спасавшим его от беды, от ошибок в первые годы, когда Монастырский только набирался опыта большого руководителя. Если он, Святослав Ильич, капитан, то начфина Романова по праву можно считать лоцманом в бурном финансовом море, где такой сложный фарватер.

Монастырский улыбнулся про себя: что-то в лирику ударился — образами стал мыслить…

Да. И тем не менее он это постановление подпишет. Поставит вторую, хоть десятую подпись на любых документах, но своего добьется. В Каспийске будет первоклассный легкоатлетический комплекс, черт возьми! Будут новые чемпионы и рекордсмены страны, а быть может, Европы и мира!

Конечно, начальник отдела и главбух правы, но и Ковров прав. Как же быть? Решать же ему, Монастырскому. Ох, тяжела ты доля руководителя! Тяжела ты, шапка Мономаха! «На дурацкой голрве-с», — вспомнил Монастырский присказку старшины в полковой школе и усмехнулся.

…А тем временем Олимпиада набирала темпы. Спортсмены-олимпийцы «Эстафеты» уже завоевали золотую и две бронзовые медали. Было чем похвастаться.

Вот он сегодня и похвастается своими победами перед мистером Трентоном. Предстоял обед. Они долго торговались: Трентон приглашал Монастырского на обед в «Россию» или в Главный пресс-центр, Монастырский предлагал «Русскую избу» или «Иверию».

Наконец сошлись на компромиссе: Святослав Ильич приходит обедать к Трентону в Главный пресс-центр, но платит за обед. И вот он едет по Садовому кольцу к ГПЦ, озабоченно поглядывая на часы — он не любит опаздывать.